Горячая десятка

Осенний марафон

10 писателей говорят о мастерстве

Наша ноябрьская подборка посвящена высказываниям писателей о творчестве. По традиции для таких форматов мы предлагаем для чтения первые абзацы эссе. Среди героев: Сомерсет Моэм, Самуил Маршак, Гилберт Кит Честертон, Юрий Трифонов, Андрей Битов, Василий Аксенов, Давид Самойлов, Арсений Тарковский, Борис Слуцкий и Владимир Бурич.

Заметки о творчестве

Сомерсет Моэм. Перевод Е. Гусевой

Кто-то – не помню уже, кто именно, – сказал, что каждый писатель должен бы делать заметки в записной книжке, но остерегаться потом к ней обращаться. Если правильно понять эти слова, думаю, в них есть правда. Записывая что-то вас поразившее, вы выделяете явление из непрерывного потока впечатлений, которые толпятся перед умственным взором, и, может быть, закрепите его в своей памяти. У всех нас бывают живые впечатления, приходят хорошие идеи, и мы думаем, что когда-нибудь они нам пригодятся; но мы поленились записать их в тот момент, и они совершенно выпали из памяти. Если вы заранее знаете, что будете вести записи, вы вынуждены смотреть на то или иное явление более внимательно, и при этом у вас в голове сложатся слова, которые определят место этого явления в действительности. Опасность пользования записями заключается в том, что вырабатывается склонность во всем опираться на них, но таким образом вы утрачиваете плавность и естественность повествования, а они достигаются тогда, когда подсознательное в вас приобретает ту активность, которую несколько торжественно величают вдохновением. У вас появляется также склонность втискивать свои заметки в текст к месту и не к месту.

«Писать все так же трудно…»

Самуил Маршак 

Руководители литературных кружков обычно считают формальными достоинствами стиха музыкальность, образность и прочие легко измеримые свойства. Они подсчитывают количество метафор, сравнений, образов, оценивают богатство рифмы и таким способом очень легко решают, какие стихи лучше, какие – хуже. Это соблазнительно легкий подход к поэзии, но надежен ли он? Ведь при таких критериях Бальмонт наверняка окажется «поэтичнее» Пушкина, а Северянин уж конечно победит Лермонтова. Нельзя возразить против верленовского требования («Музыки – прежде всего!»), но сама музыка бывает разная. Когда она заключается во внешнем богатстве аллитераций и созвучий – это музыка, вылезшая на поверхность. Так вылезают на поверхность образы в имажинизме – это засахаренное варенье, это продукты распада, разложения поэзии, это элементы декаданса.

«Полуправда, которую отыскал сам, правда, которую отыскали люди»

Гилберт Кит Честертон. Перевод Н. Трауберг

Двухсотую годовщину Генри Филдинга празднуют вполне резонно, хотя, насколько я понимаю, только в газетах. Наивно ожидать, что из-за какой-то хронологической случайности Филдинга прочитают те, кто о нем пишет. Этот вид пренебрежения и называется славой. Классик – тот, кого хвалят, не читая. Ничего несправедливого тут нет – это просто уважение к выводам и вкусам человечества. Я не читал Пиндара (я имею в виду античного, Питера Пиндара я читал), но это, конечно, не удержит меня от замечаний типа: «шедевры Пиндара» или «великие греки, Пиндар и Эсхил». Очень ученые люди на редкость несведущи в этом, как и во многих других отношениях, и потому занимают совершенно неразумную позицию. Если простой журналист или любой человек упомянет Вийона и Гомера, они торжествующе фыркают: «Вы не читаете на старофранцузском!» или «Вы не знаете греческого!» Но торжествовать тут нечего; нечего и фыркать. Простой человек имеет такое же право упоминать вскользь установленные, традиционные факты литературы, как и любые другие. Не знающий французского языка может считать Вийона хорошим поэтом, – ведь люди без слуха считают Бетховена хорошим композитором. Из того, что у человека нет слуха, не следует, что слуха нет у человечества. Из того, что я не образован, не следует, что я обманут. Кто не похвалит Пиндара, пока не прочитает его, – низкий, подозрительный скептик, не верующий в людей. Он хуже того, кто остережется назвать Эверест высоким, пока не побывает на вершине; того, кто не поверит, что на Полюсе холодно, пока до него не доберется.

Возвращение к «prosus»

Юрий Трифонов 

Помню ожесточенные споры вокруг такого вопроса: чем отличается новелла от рассказа? Находились люди, которые очень определенно обозначали различия. Стало быть, очень определенно знали, что такое рассказ и что такое новелла. Счастливые люди! Я, например, не знаю, чем по существу – а не по размеру – отличается рассказ от романа.

Не раз отмечалось, что рассказы Чехова, лучшие из них, есть не что иное, как спрессованные гигантской силой чеховского искусства романы. В то же время существуют многостраничные романы, которые есть как бы развернутые вглубь и вширь рассказы («Преступление и наказание» хотя бы или «По ком звонит колокол»), где действие вращается вокруг одного события, все происходит в один или в несколько дней. Значит, по возможности охвата жизни рассказ и роман равносильны. И там и здесь должно быть внутреннее движение, отнюдь не бесконечное. Завершенность движения (не внешнего, фабульного, а именно этого внутреннего) есть, мне кажется, то, что делает ровнями пухлую эпопею и рассказ в пять страниц. Громадный роман «Обрыв» и маленький рассказ «Ионыч» заслужат, может быть, одну оценку, «потянут» одинаково на «страшном суде» литературы, где судить будут по какой-нибудь пятисотбалльной системе.

Границы жанра

Андрей Битов 

Хотелось бы высказаться о современном рассказе более резко. Меня легко поймать за руку, возмущенно предъявив в качестве примеров несколько, допустим, замечательных рассказов, появившихся в последнее время. Но я сознательно иду на обострение, утверждая недостаточность и несостоятельность современного рассказа. Мы же и не говорим об отдельных рассказах, а делимся некими общими ощущениями и мыслями, возникшими у нас за последнее время от чтения и написания рассказов. У каждого из нас свой образ этого среднестатистического хорошего рассказа. У меня – свой. Так вот, если я говорю о «вообще-рассказе», то мне придется представить себе и «вообще-писателя». Это не так трудно сделать, потому что то оживление, которое существует в литературе, легко определяется конкретным и недалеким еще временем. Литературному процессу во времени более свойственны сгустки, порции, нежели равномерное распределение имен и достижений. 

Школа прозы

Василий Аксенов 

Майя Ганина высказала очень важную мысль, когда говорила, что сейчас происходит сильная инфляция беллетристики и рост интереса читателя к документальному жанру. Так оно и есть в действительности, и это не может не беспокоить нас, сочинителей. Ганина считает, что для того, чтобы миновать эту опасность, нужно приблизить художественную литературу к факту. Я думаю, что прежде, чем назначать лечение, нужно попытаться установить причину болезни. Почему снижается авторитет художественной литературы, почему читатель больше тянется к фактографии? Я полагаю, что это происходит от разгула графомании в нашей изящной словесности, от разжижения литературы, от невнимания к форме, от огромного количества вялых, скучных бытописаний, заполняющих наш книжный рынок. В таких сочинениях нет ни психологического исследования характеров, ни каких-либо социальных открытий.

Наблюдения над рифмой

Давид Самойлов

Созвучия, обильно рассеянные в языке по причине совпадения суффиксов, флексий и окончаний, еще не рифмы. Каждая поэтическая система, в том числе и система «малых жанров» народной поэзии – пословицы, поговорки, присловья, загадки, шутовские и игровые стихи, – производит свой отбор созвучий из стихии языка, приспосабливая их к месту и функции рифмы. Наличие созвучий еще не означает, что они будут использованы в качестве рифмы. Древние греки пренебрегли созвучиями, создавая свой стих. С другой стороны, нельзя считать рифму обязательным признаком стихосложения. Она возникла до стихосложения. Рифма – признак поэтической речи, ее ассоциативного, психологического, композиционного ряда. Трудно сказать, когда именно сформировались «малые жанры» русского фольклора в том виде, в каком мы их знаем сейчас. Они наверняка испытали множество влияний, в том числе и литературных. Не будем решать вопроса и о том, раньше или позже нерифмованных былин и песен явились они в поэзии. Сами рифмы свидетельствуют о давности их появления. Преобладание мужских рифм говорит о возникновении их до силлабической поэзии с ее женскими рифмами. Наличие неточных рифм подтверждает их нелитературное происхождение.

«Традиционный» – это «точный»

Арсений Тарковский 

Лиризм в античной трагедии поручен хору. Каждая строфа его реплик представляет собой комбинацию стихов различного метрического характера. Если бы ритм отрывка не подтверждался повторением строф, а строфа существовала бы на правах самостоятельного стихотворения, такое стихотворение мы имели бы право рассматривать как давнее осуществление верлибра в том понимании, какое этому термину придала современная русская поэзия. Немцы с их ранней склонностью к античной поэзии издавна переводили греческих и римских поэтов. Как известно, прекрасным примером немецкого верлибра могут служить многие стихотворения Гёте. Мы знаем, что французы, не доверяя поэтической интерпретации, издавна переводили стихи прозой. Возможно, что французский верлибр возник как подражание переводам такого типа. Ни у немцев, ни у французов, ни у нас верлибр не связан с народной поэзией – ссылки на «Слово о полку» в этом случае кажутся мне совершенно несостоятельными. Русская народная поэзия со времени возникновения верлибра у нас была уже далека не только от «Слова» и былин, но переживала период городской фабричной песни, частушки. 

Надобно ли? И в какой мере?

Борис Слуцкий 

Последнее столетие (как, впрочем, и предыдущие) было временем потрясений, обновивших и преобразовавших национальные поэзии. В этих потрясениях, переворотах, мятежах – не следует употреблять ответственное слово «революция» – было много общего. Схожесть темпераментов литературных мятежников, переворотчиков, потрясателей. Схожесть их судеб, особенно на начальных этапах деятельности. Схожесть приемов, с помощью которых они эпатировали и таранили старую поэзию. Однако нации, их культуры, их литературы развивались и усложнялись так быстро, что различий между ними теперь не меньше, чем общего. Достаточно сравнить русскую и американскую поэзию этого столетия или украинскую и немецкую. Объединять развитие поэзии мира по одному признаку, скажем по отсутствию рифм, и объявлять на этом основании свободный стих настоящим, сегодняшним днем поэзии и тем более ее будущим днем – неверно. Факты этого не подтверждают. В США решительное обновление поэзии связано с Уитменом. Он действительно почти всегда писал свободным стихом, повлиявшим на большую часть современных американских поэтов. Однако не на всех. Робинсон рифмовал. Фрост предпочитал метризованный стих вольному. Сложные ритмы Линдсея не укладываются в обычное представление о верлибре. И в наши дни в Америке не все поэты пишут свободным стихом.

От чего свободен свободный стих

Владимир Бурич 

Проблема современного свободного стиха на данном этапе его развития заключается: в определении места свободного стиха в русской стихотворной речи, в определении влияния особенностей свободного стиха на психологию и технологию творчества, в определении места свободного стиха среди различных видов поэтического творчества, в определении места свободного стиха в истории русской поэзии.По всем пунктам данной проблемы существует изрядное количество предрассудков и мифов. Попробую кое-что прояснить. Поиски места свободного стиха в русской стихотворной речи привели меня к идее всеобщего обследования ритмологических признаков и их последующей графической записи. В итоге получилась предлагаемая «Типологическая таблица русской стихотворной речи». Посмотрим тот фрагмент таблицы, который назван «Свободный стих».