Горячая десятка

Шкловский в мае

10 лучших статей, писем и устных высказываний Виктора Шкловского

В последний весенний месяц редакция журнала «Вопросы литературы» подготовила подборку материалов Виктора Шкловского. В них он рассуждает о книгах ОПОЯЗа, о теории прозы, о последней повести Льва Толстого; соединяет «Гамлета» и «Чайку», разбирает понятие «конвенция времени» применительно к сказке; отвечает на вопросы американской славистки, шутит с друзьями и соседями, пишет письма Тынянову и Эйхенбауму и дает наставления внуку. Для аннотаций использованы первые абзацы материалов с авторской орфографией и пунктуацией. 

Несколько слов о книгах ОПОЯЗа 

Первые мои статьи появились в маленьких случайных журналах еще до первой мировой войны. В 1916–1917 годах начали выходить «Сборники по теории поэтического языка» – первые издания по изучению поэтического языка, сокращенно – ОПОЯЗ. Во втором из этих сборников была напечатана статья «Искусство как прием». В 1919 году напечатана «Поэтика» – сборник, в котором участвовали О. Брик, Б. Поливанов, Б. Эйхенбаум, Л. Якубинский и я. Это была уже большая книга. В общем, основные статьи по теории прозы напечатаны и написаны сорок пять – пятьдесят лет тому назад.

«Вы можете разговаривать с ангелами…»
(Из интервью К. Райдел с Виктором Шкловским) 

Это интервью В. Шкловский дал в 1978 году американской славистке К. Райдел, работавшей тогда соредактором журнала Russian Literature и постоянным сотрудником редколлегии издательства «Ардис». Целью приезда К. Райдел в СССР был сбор материалов для исследования «Г. Уэллс в России» – поэтому ее разговор со Шкловским вращается именно вокруг этой темы. Аудиокассета с интервью хранилась в архиве Райдел до лета 2003 года, когда О. Ушакова со своими коллегами из Тюменского государственного университета осуществила запись интервью. Окончательно отредактировал текст О. Лекманов. При публикации этого, одного из последних, интервью Шкловского было решено сохранить шероховатость устного высказывания – чтобы «проникнуть» в речевую лабораторию великого филолога, увидеть, как в разговорном, естественном косноязычии возникают его знаменитые метафоры и парадоксы. Кроме того, изложенные с интонацией «живого Шкловского» истории, которые известны по его мемуарным книгам, предстают в новом освещении.

Устный Шкловский. Вступительная заметка и публикация Э. Казанджана

Поэт Владимир Лифшиц и его жена – художница И. Н. Кичанова – были друзьями Виктора Борисовича Шкловского и его соседями по лестничной площадке. Они часто общались с ним, записывали отдельные его фразы, реплики, замечания, порой целые рассказы. После кончины мужа Ирина Николаевна сохранила сделанные ими записи, но на подготовку их к публикации у нее уже не было ни сил, ни времени. Несколько лет назад скончалась и она сама. По ее просьбе хранителем записей стал я, и думаю, настало время для их публикации. Некоторые из этих записей мне довелось читать в устных журналах (в Политехническом музее и в Музее-квартире Д. А. Налбандяна), и оба раза аудитория – весьма пестрая по возрасту и составу – очень тепло их принимала. Смею надеяться, что они окажутся небезынтересны и для читателей «Вопросов литературы». Название «Устный Шкловский» принадлежит авторам записей.

Письма внуку. Вступительная заметка и публикация Н. Шкловского-Корди, комментарии Н. Бялосинской

Я не сомневался, что этими письмами надо будет делиться, хотя и был «любимым и единственным» внуком, – дед Виктор Борисович Шкловский явно обращался не только ко мне. Остается льстить себе, что был хотя бы поводом для его творчества – «непрерывного и отрывистого, как искра». По-настоящему в мире он любил себя во вдохновении – и это было сильное впечатление, когда его захватывала эта «вьюга». Вообще, отношения литературы и жизни для Шкловского были необычными: казалось, он, как водитель, следит через лобовое стекло за потоком своего сознания и только временами бросает острые взгляды в зеркальце заднего вида, где течет действительность. В ней Шкловский успевал очень многое заметить и дал членораздельные имена событиям, которые при пристальном наблюдении слипались в невнятный комок. А он, камнем падая через революцию, сталинщину, «оттепель» и новое закручивание гаек, оставался «камнем, светящим фонарем», и не выпускающим фонарь, и честно описывающим пейзаж. 

Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским

Интервью с Иваном Ефремовым

Виктор Шкловский, Юрий Тынянов и Борис Эйхенбаум были тесно связаны не только литературными, но и дружескими отношениями. Интерес к публикации писем Юрия Николаевича Тынянова и Бориса Михайловича Эйхенбаума В. Шкловскому пояснений не требует. Готовя к печати эти письма, любезно предоставленные Шкловским, я решила, что публикация будет неполной без писем самого ныне здравствующего Виктора Борисовича. Потому что в дружбе троих формировались литературные интересы, складывался профессиональный почерк каждого из названных ученых-писателей. «Стиль работы – думать вслух – у меня со времен ОПОЯЗа, – вспоминает Шкловский. – Мы много спорили, работали в письмах друг к другу. Из этих споров рождались книги».

Перечитывая свою старую книгу…

Книги, которые пишешь, не имеют конца. Конец всегда условен. Это – как звонок кондуктора в трамвае. Вот и у меня нет впечатления, что я достиг конца своей работы. В русских сказках герой оказывается перед стеной, над которой натянуты струны. Через стену надо перескочить, не задев их. Герой пробует и раз, и другой. С первого раза очень редко что получается. Моя молодая книга– «О теории прозы» – сейчас, мне кажется, постарела. Перечитывая ее – и споря с самим собой, – я писал новую «теорию прозы». Будем считать, что мы не путались, а мы протаптывали дорогу. Дорога необходима, дорога нужна – вот и лезешь на стену. Я писал о своих друзьях, я писал о формальном методе, я спорил со структуралистами, – я писал о споре сознаний, о сложном пути движения мысли, как бы отрицающей себя, – я писал о сюжете жизни и о сюжете литературы. Не нужно думать, что то, что пройдено, – неприкосновенно. Не надо бояться заниматься «повторением пройденного». Повторения – рифма прозы, ритм ее походки.

Гамлет и «Чайка»

Алексей Максимович Горький не любил выражение: скоро сказки сказываются. Он по своему и чужому опыту знал, что сказки сказываются не скоро. Они со-сказываются, спорят друг с другом, соединяются; и все это для того, что сказкой-сюжетом писатель, и сказитель до писателя, прощупывает мир. Мир все время запыляется, даже запутывается, а сказка или роман своей реальной необычностью прочищает сознание. Я недавно проверял для себя отношение «Чайки» Чехова с «Гамлетом» Шекспира. Гамлет хотел проверить в краткой пьесе – в самом ли деле убийцей отца Гамлета был дядя Гамлета. Он посмотрел, как испугался человек, увидя не новый – старый, но не бродячий, а ищущий сюжет. Об этом так ясно сказал Чехов, когда у него мать и сын открывают начало драмы, цитируя Шекспира, давая шекспировские реплики. Рассказы Чехова и драмы его – новые поиски просветления мира. Сюжеты не бродят. Они ходят, как мастеровые трудной специальности жизнезнания.

Конвенция времени

Лихачев отметил, что время в сказке чрезвычайно «плотно». Действие идет днем, задачи задаются вечером, решаются утром, «утро вечера мудренее». Нормальный цикл ночи и дня определяет в основе действие. Но и тут можно сделать одно уточнение: события, предрешающие обычное течение, например: налеты неведомых существ, похищение яблок, появление волшебного коня и другие события на могиле родителя – все это происходит ночью. Основной герой, обычно герой недостаточный, ночью приобретает иные качества. Ночь во многих сказках существует как время завязок и как время, которое перерешает многое для того, кто бодрствует.

Человек ищет. Искать он должен долго. Поиск – это работа, которая требует еды и одежды.

Поиск всегда длителен. Всякое время в сказке состоит из отличаемых моментов и пропусков. Оно отражается пунктирным образом, как выделение моментов, они отмечены в силу своей важности, заменяя собой показ непрерывности времени.

Жанры и разрешение конфликтов

В гоголевскую эпоху русской литературы, в 1841 году Белинский опубликовал статью «Разделение поэзии на роды и виды». В разделе «Поэзия эпическая» говорилось и о повести и о романе: «Эпопея нашего времени есть роман. В романе – все родовые и существенные признаки эпоса, с тою разницею, что в романе господствуют иные элементы и иной колорит. Здесь уже не мифические размеры героической жизни, не колоссальные фигуры героев, здесь не действуют боги, но здесь идеализируются и подводятся под общий тип явления обыкновенной прозаической жизни». У Белинского здесь дано гегелевское толкование романа.

В статье Белинского для нашего современника есть и спорное, – он ставит, например, имена Фильдинга, Диккенса во множественном числе («Фильдингов», «Диккенсов»), так же как «Поль де Коков», и дальше говорится: «…но их отнюдь не должно смешивать с именами Сервантеса, Вальтера Скотта, Купера, Фогмана и Гете, как романистов».

Последняя повесть Л. Толстого

Двадцатитрехлетним юнкером Толстой приехал на Кавказ. Было это в 1851 году. В декабре того же года он из станицы Старогладковской написал брату Сергею Николаевичу, что Хаджи-Мурат «на днях передался Русскому правительству» . Тогда Толстой осудил Хаджи-Мурата, считая, что «первый лихач (джигит) и молодец во всей Чечне, а сделал подлость».

В 1862 году Толстой в Яснополянской школе рассказывал школьникам об абреках, о казаках, о Хаджи-Мурате. Так продолжалось обсуждение судьбы джигита. Так помнил Толстой старую ситуацию <…> Так началась долгая история написания короткой повести о Хаджи-Мурате.