Устный Шкловский. Вступительная заметка и публикация Э. Казанджана

Поэт Владимир Лифшиц и его жена – художница И. Н. Кичанова были друзьями Виктора Борисовича Шкловского и его соседями по лестничной площадке. Они часто общались с ним, записывали отдельные его фразы, реплики, замечания, порой целые рассказы.

После кончины мужа Ирина Николаевна сохранила сделанные ими записи, но на подготовку их к публикации у нее уже не было ни сил, ни времени. Несколько лет назад скончалась и она сама. По ее просьбе хранителем записей стал я, и думаю, настало время для их публикации.

Некоторые из этих записей мне довелось читать в устных журналах (в Политехническом музее и в Музее-квартире Д. А. Налбандяна), и оба раза аудитория – весьма пестрая по возрасту и составу – очень тепло их принимала. Смею надеяться, что они окажутся небезынтересны и для читателей «Вопросов литературы».

Название «Устный Шкловский» принадлежит авторам записей.

«Для того чтобы написать книгу, надо сойти с ума и не верить, что получится.

Эта машина работает и держится только на ржавчине.

(26.9.80)

Вы понимаете, я должен закончить книгу, которую я еще не начал…

(17.6.79)

Старики – это те, кто старше меня на два года.

(5.1.77)

У лошадей не бывает инфарктов, потому что они никогда не выясняют отношений…

(О Лифшице.) Володя хороший поэт. Но поэтов у нас заставляют петь тенором, а он не хочет. Поэтому он и занялся «сазоновщиной».

Когда я диктую, Сима¹ иногда меня немного редактирует. Получается правильней, но хуже. «Вернемся, однако, к нашему герою…» Мне это не нужно. Я отвоевал право ходить по потолку. С этим примирились. Я единственный, кому это разрешено…

(23.9.76)

В драматургии все должно быть замотивировано. Должно быть замотивировано появление действующих лиц и их уход. Мне говорил Горький: «Я никогда не мог замотивировать приход и уход моих персонажей. Они появлялись на сцене и покидали ее, как мухи влетают и вылетают из комнаты… Единственная моя пьеса, где мне не нужно было над этим думать, это «На дне». Ночлежка. Каждый приходит и уходит когда вздумается…»

(23.9.76)

Вы помните у Мандельштама: «Я изучил науку расставанья»? Ну, а я изучил науку уставанья. Я устал…

(28.8.76)

Я страдаю от сознания своей социальной беззащитности…

(28.8.76)

Когда я был в Риме, мне сказали, что в здешнем университете висит мой портрет. Я не пошел проверять. А вдруг не висит?..

(28.8.76)

(Про повесть Шефнера «Имя для птицы».) Шефнер хороший писатель, но эта повесть мне не понравилась. Он умиляется, жалеет себя, гладит себя по головке. И потом чувствуется, что он рад, что он не еврей, а дворянин…

(28.8.76)

Олеша пил для того, чтобы выпасть из реальной жизни, где нужно все время слушаться… А так, когда он пьян, что с него возьмешь?.;

(28.8.76)

Мы все страдаем от неосуществленного желания дать кому-нибудь по морде…

(28.8.76)

Продавщица в магазине хочет укусить покупателя и не делает этого только потому, что ей мешает прилавок…

(11.6.76)

Телевизор не вынес идиотских передач и сделал себе харакири. Полезли какие- то провода, посыпались гайки, полилось что-то жидкое…

(11.6.76)

По разрешению Ягоды, с его письмом я ездил на Беломор, на свидание с братом, сидевшим в лагере. Письмо Ягоды сделало лагерное начальство очень предупредительным, за мной ухаживали. Когда я уезжал, спросили: «Как вы себя у нас чувствовали?» Огражденный от неприятностей письмом Ягоды, я ответил: «Как живая черно-бурая лиса в меховом магазине». Они застонали…

(11.6.76)

Дурак идет косяком, как рыба на нерест…

(25.5.76)

Один цензор мне сказал: «Ваш стиль очень удобен для сокращений. Выбрасываешь целые абзацы, а как будто так и было…»

Другой цензор, более умный, сказал: «Моя задача в том, чтобы найти в сочинении вашу главную идею – и вычеркнуть. Тогда получается хорошо…»

Это похоже на то, что сказала мне моя мама однажды. Рассказывал ли я вам, что она не признавала моего таланта? Но вот ей довелось прочесть мою статью в «Правде», которую искорежили до неузнаваемости. И она сказала: «В первый раз я поняла, что ты хотел сказать».

(25.5.76)

Рассказывать задуманных вещей не надо. Это все равно что лишать их невинности. Потом будет трудно писать.

(11.6.76)

Ночью я просыпаюсь и в темноте выдумываю свои ненаписанные книги. И я счастлив.

(11.6.76)

Погода стоит плохая, потому что у нас натянутые отношения с Богом…

(11.6.76)

У нас в голове столько паутины, что мухе не пролететь из уха в ухо…

(11.6.76)

Я вру мало. Я выдумываю.

(11.6.76)

Наши обстоятельства можно сравнить с селедкой, завернутой в газету. Газета промасливается и начинает вонять. Тогда поверх этой газеты селедку заворачивают в другую газету. Та тоже промасливается и начинает вонять. Заворачивают в третью и т. д. А затем обнаруживается, что самой селедки вовсе и нет, а есть только промасленные и вонючие газеты…

(8.6.76)

Мы верим свидетельствам современников не тогда, когда они говорят, а когда проговариваются…

(18.5.76)

(О Кутузове.) Внук спросил у Кутузова, когда тот направлялся в действующую армию: «Дедушка, ты сумеешь победить Наполеона?» – «Победить не сумею, но попробую его перехитрить. У меня то преимущество, что я все знаю о нем, а он обо мне ничего не знает».

(18.5.76)

Еще до Бородина Кутузов дал задание тульским оружейникам укоротить стволы ружей (облегчить ружье!) и изготовить большую партию подков для кавалерии, – он уже готовил армию для преследования…

(18.5.76)

Еще задолго до Бородина Кутузов, узнав, что его жена и другие близкие переехали в Москву, дал распоряжение нанимать лошадей и уезжать из Москвы.

(18.5.76)

– Сколько вам лет, Володя?

– Шестьдесят два года.

– Вы принадлежите к поколению случайно не убитых людей.

(21.6.76)

Я умею говорить. И у меня есть что сказать. Но мне не с кем говорить…

(21.6.76)

Когда я был молод, меня познакомили с учеником Павлова, профессором Военно-медицинской академии Кульбиным. Он был очень славный, очень наивный человек. Он мне сказал: «Вы гениальны». Я спросил: какие доказательства? Он сказал: «Вот какие: я зарабатываю 400 р. в месяц. Я буду давать вам в месяц 40 рублей, чтобы вам не надо было бегать по урокам, а чтобы вы только писали. Я буду давать вам эти деньги два года, потом у вас у самого появятся…» Они у меня появились через полгода.

У него была жена, с которой он прожил 50 лет. Она получила очень большое наследство. Она сказала: «Мы живем бедно, я поеду в Гельсингфорс и буду там жить богато». И она уехала. Она бросила его, потому что стала богатой. Сейчас мы этого не понимаем…

(21.6.76)

(Говорили об индийской философии, в частности – о теории переселения душ.) Я не хотел бы после смерти воплотиться в какое-нибудь животное у нас в России. С животными у нас обращаются плохо… Где-то я уже прочел намек, что коров можно кормить торфом…

(21.6.76)

Толстой говорил: «Страдания людей и животных в России неизмеримы…»

(21.6.76)

Я пришел, чтобы рассказать о своем открытии: Дон Кихот, оказывается, знал Дульцинею еще девочкой, знал ее за 12 лет до того, как она стала его Дульцинеей. Знал ее родителей, крестьян… У меня в сценарии Дульцинея появляется только в самом конце, на похоронах Дон Кихота. Она будет уже седая… Она скажет, что никогда не была его женой, и поэтому ей можно присутствовать на похоронах. В Испании жена не имеет права присутствовать на похоронах мужа.

Я живу «Дон Кихотом». Я взялся за эту работу из-за денег, не было денег. А сейчас я ею живу, это мое счастье… Нужда рождает вдохновение. Пушкин много писал ради денег, особенно перед женитьбой. И писал неплохо… «Робинзон» написан Даниэлем Дефо ради денег, он выдавал замуж дочь. К слову сказать, он был не только писателем, но и шпионом, осведомителем… К вдохновению приводит милиция…

(17.5.76)

(На замечание В. Лифшица по поводу того, что «нужда приводит к вдохновению»: видимо, сейчас, когда стал так явно ощущаться недостаток во всем, должна расцвести художественная литература.) Не знаю, не знаю… Вот цены поднимутся, это я знаю точно.

Вы, конечно, знаете, что Николай II имел воинское звание – полковник. Когда военные приближенные захотели сделать его генералом, он сказал: господа, не беспокойтесь о моей карьере…

(12.5.76)

Я видел Распутина. Высокий, с окладистой бородой. Холодные серые глаза, необычного рисунка, какие-то прямоугольные. Умный колдун.

(12.5.76)

В Первую мировую войну мне вручал георгиевский крест генерал Корнилов. Хотел целоваться. А я не хотел. Подставлял щеку…

(12.5.76)

Три поколения Розановых собирали библиотеку русской поэзии. Причем каждая книга обязательно должна была быть в трех экземплярах: один – в переплете того времени, когда она была издана, второй – с автографом, третий – неразрезанный. Эту уникальную библиотеку последний Розанов – профессор Иван Никанорович – завещал Публичной библиотеке с условием, что его библиотеку там не разрознят. Такого условия Публичка не приняла. Сейчас библиотека Розановых находится, кажется, в Пушкинском доме.

(12.5.76) Моя телефонная книжка умирает.

В Библии нет выражения «ложь во спасение», у Прудона нет – «собственность есть кража», Чехов никогда не говорил про ружье, которое в последнем акте должно выстрелить.

Когда-то я по заказу написал статью для «Правды». Критик Лежнев (ныне покойный), который ведал отделом литературы и искусства, статью очень похвалил и при мне начал править. Долго правил. Перечел и сказал: «Так. Теперь получилось говно. Но это еще не то говно, которое нам нужно». И продолжал править. Во время последней войны одно партизанское соединение остановилось в селе, где была неразрушенная церковь. Командир пришел к священнику и сказал: «Батюшка, у нас много раненых, позвольте расположить госпиталь в церкви, это наиболее подходящее помещение». «Что ж, – сказал священник. – Дело Божье. Не возражаю. Только одна просьба: не занимайте алтарь». – «Но как раз в алтаре мы думали устроить операционную, там больше всего света…» – «Ну что ж, – вздохнул священник, – будь по-вашему. Но только одна просьба: пусть в алтарь не заходят женщины». – «И это не получится. Из четырех хирургов у нас три женщины». – «Ладно, – сказал священник, – делайте, как находите нужным, а с Богом я как-нибудь сам договорюсь…»

(18.2.76)

В 1918 году в Самаре мне нужно было по некоторым обстоятельствам на время куда-нибудь скрыться. (Почему, Виктор Борисович? – Эсеровские дела…) Был один знакомый доктор. Он устроил меня в сумасшедший дом. При этом предупредил: только никого не изображайте, ведите себя как всегда. Этого достаточно…

(18.2.76)

Пировали в Ясной Поляне году, примерно, в 1936-м. Писатели. Был там, помню, Бабель. Еще был Лебедев-Кумач, «солнце русской поэзии». Остальных не помню. Ко мне несколько раз подходил глубокий старик, прислуживавший за столом, в прошлом – графский лакей. Предлагал налить бокал. Я отказывался, а он все время подходил. Наконец я сказал: оставьте меня, что вы ко мне привязались?.. Он ответил: «Его сиятельство велели…» После объяснил: «Его сиятельство велели всегда доливать бокалы по шуму. Там, где тише, там и доливать. Чтобы гости шумели ровно…»

(18.11.76)

Когда Оля² просила Юру³ оформить их брак, тот искренне удивлялся: «Неужели ты намерена жить после меня?..»

(16.5.76)

В Ленинграде долгое время работала в Библиотеке им. Салтыкова-Щедрина сотрудница, старушка по фамилии Люксембург. Полагали, что она еврейка. Однажды в отделе кадров поинтересовались – есть ли у нее родственники за границей. Оказалось, что есть. Кто? Она сказала: английская королева, королева Голландии… Дело в том, что я герцогиня Люксембургская… Поинтересовались, как она попала в библиотеку. Выяснилось, что имеется записка Ленина, рекомендовавшего ее на эту работу…

(16.5.76)

Вторая история: нищая старушка в Ленинграде. Нуждалась, одалживала по рублю. Тоже библиотечный работник. После ее смерти обнаружили среди тряпья завернутый в тряпицу бриллиант таких размеров, что ему не было цены. Выяснилось, что старушка – сестра королевы Сиама, русской женщины. Та в свое время прислала сестре «на черный день» этот бесценный бриллиант. Настолько бесценный, что нищая старуха не решалась его кому-либо показать.

(16.5.76)

Еще про старушек из библиотечных и музейных работников… Б. М. Эйхенбаум, когда его отовсюду выгнали, занялся работой над биографией и сочинениями Вигеля. Ему нужен был портрет Вигеля анфас, а все известные портреты были в профиль. Б. М. два года занимался поисками, в частности в Доме Пушкина на Мойке. Не находил. Однажды разговорился с одной старушкой из библиотеки (филиал Публички на Мойке) и узнал, что та может предоставить в его распоряжение все портреты Вигеля, которые только дошли до нашего времени, в том числе и нужный ему портрет анфас… У старушки была картотека, и все сохранилось.

1. Сима – Серафима Густавовна Нарбут (Суок), жена Виктора Борисовича Шкловского.[↩]
2. Оля – Ольга Густавовна Суок, сестра Серафимы Густавовны Нар-бут, жена Юрия Карловича Олеши.[↩]
3. Юра – Юрий Карлович Олеша.[↩]