№12, 1984/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским. Вступительная заметка, публикация и комментарии О. Панченко

Виктор Шкловский, Юрий Тынянов, Борис Эйхенбаум были тесно связаны не только литературными, но и дружескими отношениями. Интерес к публикации писем Юрия Николаевича Тынянова и Бориса Михайловича Эйхенбаума В. Шкловскому пояснений не требует. Готовя к печати эти письма, любезно предоставленные Шкловским, я решила, что публикация будет неполной без писем самого ныне здравствующего Виктора Борисовича. Потому что в дружбе троих формировались литературные интересы, складывался профессиональный почерк каждого из названных ученых-писателей.
«Стиль работы – думать вслух у меня со времен ОПОЯЗа, – вспоминает Шкловский. – Мы много спорили, работали в письмах друг к другу. Из этих споров рождались книги.
Я тащил своих друзей от академического способа писать, так как думаю, что он неправильный. Надо создавать термины, а не говорить чужими словами. Думать о том, что вы прочли, а не только цитировать.
Когда-то я придумал термин «остранение». Спорили о нем с Эйхенбаумом. Он предлагал заменить «опрощением». Я не согласился.
Когда вы видите в работах Пушкина, как его втягивают сцены, а основа остается, – вот это важно. Надо об этом думать, а не о цитатах, Вот у Пушкина так пусто кругом, что «жук жужжал». Чтобы показать, как тихо.
Надо влезть в мысли автора и немножко побродить».
В этом монологе Шкловского, как всегда, виден неутомимый спорщик, писатель, парадоксально мыслящий. Читатель переписки убедится, что именно в спорах вызревали и утверждались замыслы новых статей, книг, ставших достоянием истории филологической науки и советской литературы.
Теоретическая платформа молодых литературоведов с середины 10-х до середины 20-х годов была тесно связана с ОПОЯЗом – Обществом изучения поэтического языка, куда входили и такие филологи, как Е. Поливанов, Р. Якобсон, Л. Якубинский, О. Брик, В. Жирмунский и др.
Подход опоязовцев к изучению литературы был подвергнут острой критике еще в дискуссиях 20 – 30-х годов. К настоящему же времени несостоятельность основных принципов «формального метода» давно является аксиомой для советского литературоведения. Однако многие конкретные исследования, книги, написанные в период ОПОЯЗа, оказались шире и глубже программного опоязовского тезиса «искусство как прием».
Когда я приезжала к Виктору Борисовичу Шкловскому в надежде поговорить о письмах, к изданию готовилась новая книга «О теории прозы». В нее вошли статьи широко известной литературоведам книги «О теории прозы», выходившей в 20-е годы, и новая часть, написанная недавно.
«Первый кусок, – заметил Шкловский, – не подлежит ломке. Книгу прочли давно. На многих языках. Ломать нельзя.
Мы, ОПОЯЗ, взяли тогда анализ слова как такового и решили, что это общая форма искусства.
Сейчас я думаю, что это не так, Искусство не только словесно.
Но мы начали не с поэзии, не с прозы, а с закона ощутимости. Идеал всякого искусства – создавать ощущения и строить их так, чтобы они как бы обшаривали мир.
В «Воскрешении слова» анализировалась речь измененная, как бы перерубленная мечом, но становящаяся реальной, ощутимой».
Он говорит увлеченно. Спорит с собою молодым и выстраивает, оттолкнувшись от по-прежнему интересной для него мысли об ощутимости слова в литературе, целую статью.
«В конце концов в литературе идет вопрос о жизнежадности, жизнеощутимости, – заключает Шкловский. – О создании полноты того, что мы называем «мир».
Мы, пишущие, стремимся прорвать броню неопознанного. И происходит изменение широты искусства и способов жить в искусстве.
Эта жизнежадность – в стремлении изменить жизнеощущение, которое пропадает от множественности повторных ощущений».
Еще виток мысли – и афористически отточенный вывод: «Основа искусства – изменение жизнезнания».
Безусловно, публикуемые письма несут на себе печать своего времени. В них есть спорность оценок, есть избыточная полемическая горячность в иных суждениях проблемного плана, в замечаниях в адрес литераторов-современников и т. д. Но, думается, несомненна и содержательная ценность их, как живого документального свидетельства эпохи.
Письма охватывают большой временной промежуток – около 40 лет. Причина столь многолетнего разговора в письмах – разделенность расстоянием: с 20-х годов Шкловский переезжает в Москву, а Тынянов и Эйхенбаум до конца жизни остаются в Ленинграде.
Переписка 20-х годов дает представление о литературной работе всех троих, о споре «Хлебников – Маяковский» между Тыняновым и Шкловским, о стремлении сцементировать ОПОЯЗ, утративший в 20-е годы единство позиций.
В письмах 30-х годов продолжается полемика о Хлебникове и Маяковском, высказываются суждения о пишущемся Тыняновым «Пушкине».
Переписка 40-х годов имеет несколько иной характер: здесь переплетены вопросы литературы и жизни, человеческой судьбы. Погибают на фронтах Великой Отечественной войны сыновья Эйхенбаума и Шкловского. Уходит из жизни Тынянов.
Письма 50-х годов – это уже разговор двоих: Шкловского и Эйхенбаума. И по-прежнему это одна из форм напряженной литературной работы. Темы диалогов: Я. Полонский в связи с редакторской деятельностью Эйхенбаума, ранняя книга Эйхенбаума «Молодой Толстой» и новая книга Шкловского «Художественная проза. Размышления и разборы». Интересен как явление литературного ряда монолог Шкловского о своем призвании.
Следует отметить, что по большей части публикуемые письма не представляют собой ответа одно на другое. Они воспринимаются как сложный полилог, и один из неназванных участников этого полилога – время.
Предлагаемая публикация – лишь часть переписки между Тыняновым, Эйхенбаумом и Шкловским. Представляя сегодня большой интерес для истории филологической науки как документальный материал, эти письма в то же время – явление самой литературы, дополняющее наше читательское представление о хорошо известных авторах «Кюхли», «Молодого Толстого», «Zoo. Писем не о любви…» и многих других книг.

В. ШКЛОВСКИЙ – Б. ЭЙХЕНБАУМУ
[Начало 20-х гг.]
Дорогие Опоязы. Если бы звали, как вас любит один человек в Берлине, вы бы ему писали в складчину по разу в месяц. <…>
Подумайте, нельзя ли использовать сейчас то, что вы пишете, для создания книжки «Наука о стихе», или «Стпх как движение», или «Динамическая теория стиха»1.
Я ни на чем не настаиваю.
Пишу одно – дайте мне рукописи, я пошлю вам посылки.
Сейчас еду в Прагу к Роме2. Он шлет мне две телеграммы в день, чего и вам желаю. Если бы здесь были бы вы, то можно было бы жить. Сейчас нельзя. Нет традиции, которой можно было бы себя противопоставить. Кроме того, здесь все политика.
Но не унывайте, а радуйтесь и веселитесь, кажется, я еще раз отыграюсь на остроумии. <…>
Борик, зайди к моим деткам и поцелуй их от меня.
Немецкой культуры мы не видим. Мы в Берлине как масло на воде.
Но немцы народ невредный. Работники и голодуны. По этому случаю целую вас всех.
Пишите больше. Пишите честные статьи с общими выводами. Ну всего хорошего. <…>

Б. ЭЙХЕНБАУМ – В. ШКЛОВСКОМУ
25 июня 1925 г. Сиверская
Витя. Я написал тебе давно ответное письмо, но с возражениями и упреками. Оно мне не понравилось – и я не послал. Мы трое так крепко спаяны историей, что нам не до возражений.
Писать мне сейчас очень трудно. Ты удивляешься, что я не отвечаю – «я пишу тебе об основном, о том, без чего нельзя обедать». Нет, друг мой, это еще не основное – основное глубже, и оно так схватило меня, что я в самом деле с трудом обедаю, с трудом живу и с ужасом думаю о будущем. Для меня пришло время, когда люди делают странные поступки – пауза. Мне скоро 39 лет. История утомила меня, а отдыхать я не хочу и не умею. У меня тоска по поступкам, тоска по биографии. Я читаю теперь «Былое и думы» Герцена – у меня то состояние, в котором он написал главу «Il planto» (ему тогда тоже было 38 лет).
Никому сейчас не нужна не только история литературы и не только история, но и самая «современная литература»: сейчас нужна только личность. Нужно человека, который строил бы свою жизнь. Если слово, то – слово страшной иронии, как Гейне, или страшного гнева. Все прочее может пригодиться только для юбилея Академии наук – это знают даже издатели.
Я пишу тебе под страшный шум деревьев – над нами несется какой-то ураган. Вот такой шум у меня в душе.

В. ШКЛОВСКИЙ – Б. ЭЙХЕНБАУМУ
Дорогой Борис.
Твои опасения неправильны: я не гений. Юрий тоже не гений: он прислал мне сегодня милое хорошее письмо о тебе. Если ты тоже не гений, то все благополучно. <…>
Я в тебе не сомневаюсь в считаю тебя (между прочим) и замечательным стилистом, человеком ясной, незапутанной мысли.
Ты без пены на губах – ты француз. А мы немножко пену подделываем, она у нас в спросе. Помнишь Пушкина.
«Шевырев3, почему ты не всегда пьян?»
Я счастлив, что тебя откупорило с Толстым, вернее, Толстой откупорил книгу4 о литературном быте5.
Так как литературная тема часто пересечение двух тем. Лев Николаевич человек двадцатых годов, осуществленный в формах 70-х.
Через форму произошло его либеральное переосмысливание.
Так галлицизмы Л. Толстого сошли за архаизмы. <…>
Человек, который прорывается книгой, молод.
Я молод потому, что в четыре месяца ворвался в историю литературы и в год буду знать ее материал.
А гении мы сообща.
Итак. Береги себя и люби.
Я написал послесловие к Толстому6.
Я устал немного и мечтаю об отъезде по возможности в пустыню. <…>
Жду твою книгу7. Очень жду. Все очень хорошо. Время работает на нас. Темы возвращаются к нам поумневшими. Молодой Толстой становится взрослым и растет вместе с Борисом Эйхенбаумом. Юрий переживает свой запоздалый успех. Не будем метать его первой ночи со славой. Будем держаться друг за друга. Время дует на нас. А мы не будем на него дуться. Читаю. История Русской Литературы ждет нас. <…>
Целую тебя. Халабаевув8 поклон. Я только боюсь его хронологического взгляда.
Твой Виктор. Нужно начать читать Гегеля. 16. 1. 28.

Б. ЭЙХЕНБАУМ – В. ШКЛОВСКОМУ
16/IX-1928 г. В. О. Большой пр., д. N 60/5, кв. 11
Дорогой Витя. Пишу пока два слова. Книгу9 получил и читаю. Есть беспорядок, есть места усталые, но есть и много замечательного – такого, что не может быть нигде и ни у кого, кроме тебя.
Главное – показать во всей остроте генезис и разницу между ним10 и историей – удалось очень и должно поразить в самое сердце. Осознание этой разницы дает право на смелость, которой лишены Переверзевы11 и tutti. Они совершенно не знают, как быть с Толстым, и не могут напасать ничего, кроме – «с одной стороны нельзя отрицать… с другой – нельзя не признать.,.».<…>
Мы с тобой очень интересно перекликаемся в книгах. Как-то нас перекрикнут в критике?
Моя выйдет12, по-видимому, в конце этой недели. В ней будет 450 страниц. Нагло стоит – «книга первая».
Сегодня узнал, что в Париже выходит перевод моего старого «Молодого Толстого»13 Запрашивают, не возражаю ли я о переводе новой книги. О деньгах – ни гу-гу.
Твоя книга технически (кроме обложки) сделана невнимательно и бездарно Шпоны то и дело вынуты там, где говоришь ты. Есть возмутительные страницы, напр. 126, где перепутаны строки так, что надо трудиться, чтобы привести в порядок. Мне не повезло – я у тебя не то с насморком, не то черкес какой-то: Борис Михайлович Эйхенбаум. Звучит оглушительно. Юра хорошо воспроизводит чихая. <…>
О Комарове14 я спрашивал в Госиздате – включено в план. Пиши – это должно выйти здорово. Мы, кажется, начинаем второй стаж. Еще Юрин сборник15 выплывает!<…>
Когда приедешь?
Целую. Твой Борис.

В. ШКЛОВСКИЙ – Ю. ТЫНЯНОВУ
[Сентябрь – начало октября 1928 г.] Ленинград, Греческая, 15, кв. 18, Юрию Тынянову Дорогой Юрий, я фактически теперь о тебе пишу. Архаистическая линия в литературе – это линия литературы соотнесенной и, так сказать, инерционной. Архаизм связав с пародией, и литературная манера архаиста Юрия Тынянова состоит в преодолении пародийности, что особенно заметно в работе над Паскевичем16. Я буду писать о Матвее Комарове и еще раз очень серьезно предлагаю тебе написать какую-нибудь работу вместе. Возьмем, например, книгу: 18-й век. Я скучаю, тоскую, мне не удается быть избалованным, напиши мне мнение свое о моей книге о Льве Толстом17. <…>

В. ШКЛОВСКИЙ – Ю. ТЫНЯНОВУ
Дорогой Юрий, твое второе письмо получил.
Просмотрел весь материал по «Вазир-Мухтару»18. Роман у тебя хороший и необыкновенно построенный, но, конечно, материал в разобранном виде выглядит иначе. У тебя речь защитника. Хорошо получилась литературность Грибоедова. Чувство ответственности за работу. Сценарий пишу, пока делаю либретто. Делать трудно из-за изобилия материала.
Мне кажется, что либретто будет хуже романа. Пиши мне по этому поводу сочувственные письма.
Леф распался. <…> Я выйду из остатков Лефа. Если нам нужна группировка, то хорошо было бы придать нашей дружбе уставный характер и требовать себе места в федерации19 и журнал. Как это ни странно, но может выйти. Сочувствие широких масс на нашей стороне. Медведев20 издал книгу «Формальный метод в литературоведении», критическое введение в социологическую поэтику. Вообще стоит в передней.
Твое одностороннее определение Берлина, т. е. замечание о том, что улицы его похожи на комнаты, вопрос исчерпывает. Совершенно похоже. Трудно даже сообразить, глядя на дом, внутренняя ли это сторона стены или наружная. Особенно это будет заметно летом, с цветами, столиками перед кафе и запахом в городе не то цветов, не то мороженого. <…>
Был у меня Поливанов21, странен, смутен, фантастичен, болен. Спит дома с женой на лосевой шкуре. Рукописи в углу. Собака рычит на гостей, думая, что они воры. Венька22 в литературе и в Поливанове понимает меньше, чем гонококк в медицине. Пиши мне, это хорошее занятие – переписываться. <…>
Поцелуй от меня Романа Якобсона и расскажи ему все подробно. Деньги у меня постоянно бывают завтра. Купи экземпляр «Цоо»23 и осмотри с ним некоторые места, Берлина – за меня.
Пиши с каждой почтой, напиши, что делается в немецкой науке я нельзя ли у них выпустить книгу о нас им в поучение, а не то отстанут.
Целую крепко, к подлинному руку приложил. 15/XI

В. ШКЛОВСКИЙ – Ю. ТЫНЯНОВУ
[27 ноября 1928]
Дорогой Юрий, это второе мое письмо к тебе, не знаю, почему ты их не получаешь. Я работаю над 18-м веком, читаю русские рыцарские романы и купил Остолопова24. <…>
«Леф» развалился, вернее, Маяковский его распускает для того, чтобы набирать у ворот новую группировку.
Получил письмо Романа Якобсона, очень хорошее письмо, он пишет, что происходит не кризис формализма, а кризис формалистов, – это не лишено остроумия, но ты с ним сговоришься. Нас мало и тех нет. Нужно быть вместе и работать вместе, нужно издать сборник максимальной теоретичности, и максимального количества общих положений. Статьи найдутся у тебя, Романа, у меня, м. б., Поливанова. Роман мой с Осей25 кончен.
Пишу книгу о Комарове, чувствую уже в 18-м веке границы своего незнания. Написал второй раз, либретто «Вазир-Мухтара» и им доволен. Посмотрел шаг за шагом твою работу над Грибоедовым, сличая с материалом. У тебя очень хороший способ читать материал.
Сегодня 27-е ноября, будущее неясно, знаю, что скоро наступит декабрь.
Целую.

В. ШКЛОВСКИЙ – Ю. ТЫНЯНОВУ
Дорогой Юрий. <…>
Когда ты приедешь. Пиши об этом немедленно. Реальное мое предложение на данный момент следующее: отнестись внимательно. Развалился Леф. В «Федерация» очистилось пять мест для представительства и определенное количество листов. Ты приезжаешь, мы собираемся в ОПОЯЗ или в общество под новым названием. Состав общества – я, ты, Борис (книга о Толстом его мне не нравятся), Роман Якобсон, Якубинский26, Сергей Бернштейн27, остатки Поливанова, хорошо бы Томашевский28 и младшее поколение, не сейчас же приглашенное. И так, ставши на костях, будем трубить сбор. Мы получаем в «Федерации» одно место, как самостоятельная группа, скажем – два сборника в год, и начинаем их издавать. Мы на прибыли – это несомненно. В ВУЗАХ кружки формалистов очень сильны и, к сожалению, стоят на нашей допотопной точке зрения. Мы восстановим наш коллективный разум. Поговорим об этом с Романом.<…> Нужно связаться с Западом, обеспечиться хотя бы постоянным рецензированием наших статей.
Я болел переутомлением, но уже выздоровел, так как вообще человек резиновый. За время твоего отсутствия ни разу не был в городе Ленинграде, что должно тебя даже растрогать. <…>
Либретто окончено. Напиши, когда ты приедешь, мне очень хочется показать тебе сценарий29. Конечно идеально было бы, чтобы, приехав в Питер, ты бы не начал бы разводить продолжение до заграничного своего существования. Нужно сжечь старую мебель, переменить квартиру и поехать в Тифлис знакомиться с грузинскими материалами о Грибоедове, оттуда в Тафриз. Милый Юрий, все это очень близко, все это пригодится для третьего издания «Вазир-Мухтара», которого я люблю. Нужно непременно разрушать свою жизнь. Иначе она склеротируется и мы захлебнемся в добродетели. Не скучай в Берлине, езди в Унтергрунде, смотри спортивные поля, фабрики, это очень интересно. <…>
Пиши систематически ко мне. Непременно посмотри в Германии что-нибудь кроме Берлина. Гамбург, например, почти обязателен. Впрочем, Германия лучше весной. 5/XII-28.

Ю. ТЫНЯНОВ – В. ШКЛОВСКОМУ
[Конец 1928 г.]
Дорогой Витенька!
Сидим в кафе ДЪрби, с Романом30, много говорим о тебе и строим разные планы. Выработали принципиальные тезисы (опоязисы), шлем тебе на дополнение и утверждение. Нужно будет давать их для обсуждения, причем каждый пусть пишет, а не только говорит, в результате получится книжка, которую можно будет издать первым номером в серии, в Федерации писателей. Здесь влияние Опоям очень большое, во всех диссертациях чешских (и даже немецких) цитируют, ссылаются и уважают. Идет в Праге снег, город довольно прочный. <…>
С Романом мы хорошо сошлись, разногласий существенных никаких нет. Надо, по-видимому, снова сделать Опояз. <…>
О твоей работе («Теория прозы»31) с восторгом писал самый крупный чешский историк зап[адных] литератур, что твоя книга может оплодотворить все лит. изучения. Проф. Матезиус32 готовит перевод «Теории прозы». Здешний филологический журнал «Casopis» напечатал статью Томашевского о формальном методе.

  1. Очевидно, такая заявка связана с издательскими планами Шкловского и Якобсона. Сам Якобсон в этот период активно работает над теорией стиха.
    Тема книги, формулируемая Шкловским, интересует ОПОЯЗ уже на первых этапах существования. Наиболее полное отражение и развитие получила в книге Тынянова «Проблема стихотворного языка». Первое издание вышло в 1924 году.[]
  2. Р. О. Якобсон (1896 – 1982)-русский и американский языковед, литературовед, специалист по семиотике; один из основателей Московского, Пражского и Нью-йоркского лингвистических кружков; является так же одним из основоположников структурализма в языкознании и литературоведении.[]
  3. С. П. Шевырев (1806 – 1864) – русский литературный критик, историк литературы, поэт.[]
  4. Имеется в виду книга Эйхенбаума «Лев Толстой», кн. 1 (Л., «Прибой», 1928].[]
  5. »Литературный быт» – трансформация явлений нелитературного ряда в явления литературные – понятие, выдвигаемое в трудах Тынянова, Эйхенбаума тех лет, в частности в указанной книге последнего, где освещение «литературного быта» Шкловский считает удачей автора. Еще одно тому подтверждение в другом письме Шкловского: «Книгу твою о Толстом я прочитал очень внимательно. Самое интересное в ней не о Толстом, а вокруг него. Удачей книги является то, что это «вокруг» переходит в Толстого без толчка, что оно правильно показывает точку пересечения силовых линий. В общем построении книга очень интересная, кровь времени показана» (цит. по кн.: Виктор Шкловский, Поденщина, Изд. писателей в Ленинграде, 1930, с. 220).[]
  6. Имеется в виду: В. Б. Шкловский, Материал и стиль в романе Льва Толстого «Война и мир», М., «Федерация», 1928.[]
  7. Б. М. Эйхенбаум, Лев Толстой, кн. 1.[]
  8. К. И. Халабаев – литературовед, текстолог, вместе с Б. Томашевским отредактировал ряд изданий классиков (А. Н. Островского, Достоевского, Чехова).[]
  9. Имеется в виду: В. Б. Шкловский, Материал и стиль..[]
  10. Л. Н. Толстым.[]
  11. Имеется в виду вульгарно социологическое направление в литературоведении 20 – 30-х годов: В. Переверзев (1882 – 1968) и др.[]
  12. Б. М. Эйхенбаум, Лев Толстой, кн 1.[]
  13. Перевод издания: Б. Эйхенбаум, Молодой Толстой, Петербург – Берлин, Изд. 3. И. Гржебина, 1922.[]
  14. »Комаров» – книга Шкловского «Матвей Комаров, житель города Москвы», Л., «Прибой», 1929.[]
  15. »Юрин сборник» – Ю. Н. Тынянов, Архаисты и новаторы, Л., «Прибой», 1929.[]
  16. И. Ф. Паскевич (1782 – 1856) – русский генерал фельдмаршал. Царский наместник на Кавказе в 1827 – 1830 годы; командовал русскими войсками во время русско-иранской и русско-турецкой войн. Интерес Тынянова к Паскевичу связан с его многолетними пушкиноведческими изысканиями. В 1931 году опубликован «Путеводитель по Пушкину» (А. С. Пушкин, Собр. соч. в 6-ти томах, т. 6, М., -Л., ГИХЛ, 1931), в него вошли статьи «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года», «Паскевич», в которых рассматривается отношение Пушкина к Паскевичу.[]
  17. В. Б. Шкловский, Материал и стиль…[]
  18. Шкловский работает над сценарием по роману Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» (роман впервые напечатан в «Звезде» в 1927 – 1928 годах).[]
  19. »Федерация» – издательство Федерации объединения советских писателей, Москва, 1929 – 1934. Впоследствии влилось в издательство «Советский писатель»[]
  20. П. Н. Медведев (1891 – 1938) – советский критик и литературовед.[]
  21. Е. Д. Поливанов (1891 – 1938) – советский ученый, лингвист, востоковед.
    Был одним из основателей и активных участников ОПОЯЗа. Сфера интересов Е. Поливанова: общие вопросы лингвистической поэтики, поэтика восточных литератур, проблема миграции сюжетов. Самые значительные работы Поливанова по языку и поэтике вошли в кн. «Статьи по общему языкознанию» (М., «Наука», 1968).[]
  22. В. А. Каверин. Дружил с членами ОПОЯЗа, изобразил некоторых из них в повести «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (1929). Е. Поливанов – прототип Бориса Драгоманова, одного из главных героев повести.[]
  23. »Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза» – книга Шкловского (впервые издана в 1923 году). «Первоначально я задумал дать ряд очерков русского Берлина, потом показалось интересным связать эти очерки какой-нибудь общей темой. Взял «Зверинец» («Zoo») – заглавие книги уже родилось, но оно не связало кусков. Пришла мысль сделать из них что-то вроде романа в письмах» (из «Предисловия автора к первому изданию», – цит. по кн.: Виктор Шкловский, Жили-были, М., «Советский писатель», 1966, с. 167).[]
  24. Очевидно, речь идет о «Словаре древней и новой поэзии», автором которого является Н. Остолопов (1783 – 1833) – русский поэт, переводчик, теоретик стиха.[]
  25. Шкловский выходит из состава Лефа, одним из основных теоретиков которого был О. Брик (1888 – 1945). О. Брик печатался в «Сборниках по теории поэтического языка», в журналах «Леф» и «Новый Леф».[]
  26. Л. П. Якубинский (1892 – 1945) – советский лингвист литературовед, ученик И. А. Бодуэна де Куртенэ и Л. В. Щербы. В начале своего пути в науке примыкал к ОПОЯЗу. Впоследствии отошел от литературоведческих проблем.[]
  27. С. И. Бернштейн (1892 – 1970) – советский филолог. Автор многих работ по фонологии, фонетике, русской орфоэпии, синтаксису. С ОПОЯЗом его сближал интерес к вопросам поэтики и звучащей художественной речи. В Институте истории искусств (Ленинград, 1920 – 1930-е годы) составил собрание фонографических записей чтения стихов поэтами. Позднее участвовал в составлений «Словаря языка Пушкина».[]
  28. Б. В. Томашевский (1890 – 1957) – советский литературовед, пушкинист, стиховед. В 10 – 20-х годах входил в состав ОПОЯЗа.[]
  29. Сценарий по роману Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара».[]
  30. Письмо Тынянова послано из Праги, где он неоднократно встречался с Романом Якобсоном, стремясь выработать платформу ОПОЯЗа на новом этапе.[]
  31. О первом издании «О теории прозы» (М. – Л., «Круг», 1925).[]
  32. Вилем Матезиус (1882 – 1945) – чешский языковед, один из основоположников функциональной лингвистики, глава Пражского лингвистического кружка, тесно связанного с западноевропейскими научными центрами и с русской советской наукой. Основан по инициативе Матезиуса и Якобсона в 1926 году.[]

Цитировать

Эйхенбаум, Б.М. Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским. Вступительная заметка, публикация и комментарии О. Панченко / Б.М. Эйхенбаум, Ю. Тынянов, В. Шкловский // Вопросы литературы. - 1984 - №12. - C. 185-218
Копировать