1. Радует меня главным образом то, что поэты стали жить дольше. Сегодня с нами А. Кушнер, Г. Русаков, О. Чухонцев, Ю. Ряшенцев, Е. Рейн – старейшины цеха, большие поэты большого времени, каким-то образом вместившиеся и в наши маленькие времена. Новые публикации и книги названных поэтов и еще целого ряда замечательных мастеров последующих поколений – вот то, что радует «неизменно и верно». Отдельно хотел бы назвать две прекрасные книги стихов самого последнего времени, к которым сам имел честь приложить руку — как автор предисловия или отзыва на обложке: это «Вторчермет» И. Васильцова и «Стихи о русских поэтах» К. Комарова.
Отдельной радостью было издание книги В. Зелинского «Разговор с отцом» – о критике К. Зелинском и его времени. Мне кажется, эта небольшого объема книга знаменует новый поворот в разговоре о литературе советской эпохи. Прежде всего разговор этот должен стать и в самом деле разговором, то есть диалогом, попыткой понять писателей того времени как живых людей со своими идеалами, представлениями о мире и человеке. Мы заигрались в нигилизм, в «публицистическое разгильдяйство», по Блоку, а также в квази-иерархию, которую нам подсовывают вот уже более трех десятилетий. Литература, поэзия XX столетия ждет своего читателя, не зараженного бациллой тех или иных идеологических противостояний.
Сожаление, огорчение и недоумение вызывает многое, но об этом не хочется говорить. Поэтому – снова о радости. Радует меня прибавление молодой поэзии за последние годы – здесь просверкивает много талантливого и интересного. Тут же можно бы сказать и о ряде сожалений моих в связи с чертами работы, да и поведения так называемой литературной молодежи – как явления, не расколотого пока на достаточное количество автономных творческих единиц. Но, во-первых, кое о чем из этого мне уже доводилось высказываться, а во-вторых – это разговор отдельный, подробный, «профессиональный и бескорыстный» (А. Кушнер).
2. Лично мне не хватает таких книг, как упомянутый мной здесь «Разговор с отцом» Зелинского. Разумеется, речь не идет о том, чтобы дети известных и полузабытых писателей чаще брались за мемуары etc. Речь идет о настоящем знании, что называется, «изнутри», выступающем об руку с неподдельной заинтересованностью, попросту с любовью – пусть какой угодно сложной, горькой, противоречивой, лишь бы – подлинной. Знание, высвеченное любовью, – вот, на мой взгляд, фундамент всякого глубокого высказывания о живом литературном явлении, явлении творчества.
Когда я вижу, что о моих любимых поэтах пишут пренебрежительно, как бы даже рисуясь незнанием их наследия, а точнее сказать – безнаказанностью этого незнания, которое только поощряется в иных кругах, – я воспринимаю это как личное оскорбление. Хочется крикнуть в ответ по-пушкински: «Врете, подлецы!», вспомнить строки из «Завещания» И. Сельвинского: «О, потомок, близкий или дальний, / Встань тогда горою за меня!»
Мне очень не хватает этого чувства поэтической солидарности в современном литературном процессе. Конечно, ушедшие поэты не порекомендуют тебя в тот или иной союз или журнал, не выдвинут на премию, не напишут на твою книгу рецензию… Но я твердо верю, что любовь к поэзии превыше подобных соображений, а поэтическая солидарность не знает пространственных и временных границ. И хочется читать книги о поэзии, в которых эта любовь и солидарность явственно ощутимы.
3. Во второй половине прошлого века масштаб «поэта в России» мало-помалу редуцировался до формата частного человека. Вряд ли в ближайшее время что-то в современности изменится настолько, что наши двадцатые можно будет соизмерять, скажем, с двадцатыми века прошлого – эпохой титанов и трибунов, мыслящих в масштабах, которые столь далеки и недосягаемы для нас, что вызывают уже даже не удивление, не священный трепет, но… смех. Это почти нервный смех – смех как защитная реакция.
Писатели привыкли подтрунивать над собой, иронизировать надо всем, что можно и нельзя, ощущая себя «просто людьми», которые в виде исключения занимаются чем-то еще отличным от того, чем занимается большинство. (Я говорю «писатели», имея в виду и прозаиков, и поэтов, и критиков – в конечном счете все мы писатели, то есть люди пишущие.) На это, разумеется, есть свои исторические обоснования и закономерности. Но читателю от этого не легче. Читатель обращает взгляд на историю литературы, на классику, и видит одну непрерывную эпоху подъема, скрепляющую различные периоды развития родной литературы. От «Слова о полку Игореве» до «Медного всадника», от Державина до Некрасова, от Блока до Маяковского – все живо этим ощущением подъема, все исполнено значения и масштаба. И даже 1950–1960-е, а отчасти и 1970-е годы поэзии нашей еще соответствовали духу всего пути, пройденному русской литературой.
А в 1990-х произошел культурный обвал, из-под которого мы еще выбираемся. Сегодня те, кто выкарабкался из-под бремени безвременья и просто твердо стоит на ногах, уже составляют счастливое исключение. До подлинного подъема нам, боюсь, пока далеко, и никакие общественно-политические катаклизмы не могут служить его посильным заменителем и аналогом – как ни тщатся сегодня иные доказать обратное.
Для портрета современного поэта (сузим рамки вопроса) пока не готовы краски, хотя холст уже натянут на подрамник. Можно было бы отделаться графической зарисовкой, эскизом, но «поэт в России больше, чем поэт» – будем надеяться, что эти зацитированные и запародированные слова не вовсе пока устарели. А значит, и краски нам еще пригодятся.
4. Я уже частично высказался по этому поводу во втором ответе. Добавлю к этому: глубины и культуры. В поэзии нехватка первого, как правило, прямо пропорциональна недостатку второго. А так как слежу я в основном за поэзией и за всем, что с ней связано, то и читательское надежды свои обращаю прежде всего к тем, кто имеет к ней отношение.
5. На то, на что обычно историки не обращают должного внимания: на труд талантливых одиночек, не сбивающихся в стаи и «направления», не кучкующихся по премиальным спискам и тусовочным иерархическим кубикам. Не так давно я почти случайно узнал, что в Литературном институте изучают творения авторов, ставших лауреатами / финалистами одной карикатурной молодежной премии, вся «сила» и «авторитет» которой – в щедром спонсировании ее одним дружественным восточным государством. Так вот, мне бы очень хотелось, чтобы будущие историки литературы оказались тоньше, умнее и дальновиднее тех, кто составляет нынешние программы, раздает премии и формирует сиюминутные иерархии.