Литература у нас последние лет сто находится под игом идеологий. Причины на то всегда достаточно веские, а результат — неизменно печальный. Какова была идеологизированность советского строя, в чем она проявлялась, как влияла на работу цензуры и на саму литературу, можно не напоминать: об этом и так последние тридцать лет кричали на каждом шагу, да и сейчас еще продолжают покрикивать. Но именно в связи с этим приходится признать существование другой идеологии, пришедшей на смену первой в 1990-е. Идеологии, при которой отзываться о русских писателях советской эпохи издевательски-пренебрежительно стало хорошим тоном. Идеологии, при которой один известный стихотворец мог писать о «слуцких» (именно так: во множественном числе и с маленькой буквы), залихватски судя о «невзрослой, детсадовской советской культуре». И нет, не руша, а только подкрепляя этим свою славную репутацию. Другой тогда же обретший известность автор писал о «великолепной классике в диапазоне Марциал — Бродский», с успехом противопоставляя ее «трескучей советской белиберде».
Еще один известный «неизвестный» — на этот раз критик — всерьез заявлял в печати, что «наиболее адекватно история русской поэзии после Великой Отечественной войны представлена в книге «Самиздат века»». Стоит ли говорить, что в этой книге нет стихов ни А. Межирова, ни В. Соколова, ни Ю. Мориц, ни Н. Рубцова, ни Ю. Кузнецова… Как нет и О. Чухонцева, М. Кудимовой, О. Николаевой, Н. Кондаковой, В. Гандельсмана… А подбор стихотворений многих из тех, кто включен (А. Кушнер, Е. Евтушенко, Г. Горбовский), ограничен самой задачей антологии: множество шедевров этих поэтов не могло быть напечатано в книге уже вследствие их публикации в официальной печати.
Не называю имен цитируемых глашатаев эпохи, равно как и не множу примеры, потому как дело тут, увы, не столько в отдельных именах, сколько в тенденции, в той самой идеологизированности суждений, с чего я и начал эту заметку.
Сегодня нам безразлично, какой именно из советских литературоведов и критиков высказался о Георгии Иванове как о «лощеном снобе и ничтожном эпигоне». Или — кто писал газетные раз-(до-)носы, по которым тут же накидывались на хулимых поэтов (с различными для них последствиями). Все это — голоса идеологий, уродливые в своей безликой предсказуемости.
Что же мы имеем в результате нынешней литературной политики?
Полное безразличие к целому пласту отечественной культуры, скажем больше — к школе русского стиха, пережившей значительное развитие в 20–70-е годы прошлого века. Безразличие, плавно перетекающее в безграмотный нигилизм. А далее процесс идет к распадающейся форме, бедности языка, ничтожности высказывания, прочно воцарившимся в современной поэзии (в особенности — «молодой»). Кроме того, все названное усиленно поощряется весьма серьезными (читай, денежными) премиями типа «Лицея».
А ведь для того, чтобы попытаться представить себе сколько-нибудь целостную картину поэзии хотя бы только первой половины XX века (казалось бы, довольно широко издаваемой и насаждаемой), нужно знать не только Серебряный век, но и «век железный», иначе говоря — поэзию 20-30-х годов. И в ней — не только Маяковского, но и Сельвинского, не только Пастернака, но и Тихонова, не только Заболоцкого, но и Луговского, не только Есенина, но и Васильева, и Прокофьева, и многих других. И знать не «по именам», а уже при одном перечислении этих имен сцеплять их в сознании: одного с другим и всех со всеми. Многие ли сегодня поймут некогда знаменитые, да и сейчас нередко цитируемые строки Э. Багрицкого из стихотворения «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым», очертившие на тот момент «большую тройку» поэтов своего времени (баллада — эпос — лирика):
А в походной сумке — Спички и табак, Тихонов, Сельвинский, Пастернак...
Многим ли известно имя того, к кому обращается Багрицкий, — безвременно погибшего замечательного поэта Николая Дементьева, по одной из версий — в минуту отчаяния выбросившегося из окна, дабы не доносить на друзей?
Многим ли что-то скажет такая фраза из письма Пастернака Николаю Тихонову: «Между прочим, я тебе безбожно плагиатировал в основной мысли, заложенной в окончанье «Спекторского». Потому что если в двух словах выразить то, что со мной делалось, то это были — поиски героя». И далее, как бы отвечая на недоумение современного читателя: «Ты скажешь, что это слишком общо, но можешь быть уверен, что пустыми каламбурами я бы тебя угощать не стал и, думается, знаю, что говорю. Это было следованье по направленью твоей метафоры, которая шире и обязательнее словесного названья…» Остается только отослать заинтересованного читателя к пастернаковской поэме и книге Тихонова «Поиски героя» (1927).
Будет ли видна кому-либо прямая цитата из Сельвинского во вступлении в поэму «Во весь голос»?
А ведь нелишним будет отметить и то, что знаменитая фраза Ахматовой о биографии, которую делают нашему рыжему, — всего лишь остроумно перефразированная шутка Сельвинского из повести в стихах «Записки поэта», как и, к примеру, такой эффектный пассаж из статьи Дмитрия Быкова: «Революция случилась не для того, чтобы развязали красный террор… Революция случилась для того, чтобы Блок написал «Двенадцать»«.
Дело в том, что без малого за целый век до Дмитрия Львовича Быкова Илья Львович Сельвинский вложил эту мысль в уста героя своих «Записок» — поэта Евгения Нея:
Вот почему, когда по России вздымило То, что препятствовало углубленно работать, Я, зарываясь в ворох столичных поэм, И потрясенный взволнованным их настроеньем, В одну из ночей набросал на полях поэмы: Революция возникла для того, Чтобы Блок написал "Двенадцать".
А что говорить о цитировавшихся направо и налево (нарекавшихся даже терминами!) «пастернакипи» и «мандельштампе», появившихся в той же поэме Сельвинского и давно потерявших авторство, но не актуальность…
Мне могут заметить, что все сказанное здесь не имеет прямого отношения к поэзии, тем более — современной. Но, думается, отношение к поэзии имеет все, в особенности же — любовное знание предшествующей тебе литературы, понимание эпохального контекста, представление о той жизни в поэзии, которую проживали художники — крупные и великие, «хорошие и разные» — какие-нибудь полторы идеологии назад. Тем более что и поныне львиная доля современной русской поэзии произрастает на почве, подготовленной для нее классической русской поэзией, в которую лучшими своими свершениями счастливо входит и ближе всех отстоящая от нас поэзия советской эпохи. Пусть подчас об этом и забывают сами поэты.