Трудности познания и перевода

Работа выполнена при поддержке РГНФ, проект 08-03-00594а.

В отечественной культуре отношение к переводу никогда не было «избирательным» — выбор переводимых источников не был связан, как в Западной Европе, с нуждами богословских, правовых и позднее — моральных дисциплин. Профессиональным задачам отечественные переводчики, начиная с эпохи Средневековья, предпочитали просвещение, понятое в весьма широком смысле. Завышенные надежды, возлагавшиеся на перевод, приводили к тому, что любое реформаторское или революционное движение начиналось не с собственных деклараций, а с появления переводной книги.

В советское время требование однозначного понимания, достигаемого единожды и навсегда, довлело переводческой и комментаторской деятельности. Конечно, решения конкретных задач могли быть выдающимися, но перевод и комментарий сместились из теоретической области в практическую. Если прежде перевод и другие формы интеллектуальной работы с произведением должны были помогать научному изучению последнего, то теперь они выполняли скорее просветительскую задачу.

Советская школа перевода была нацелена на то, чтобы приспособить переводимые произведения к привычкам отечественной культуры. Сведение чтения к выразительному образу, а обсуждений написанного — к попутным размышлениям заставило толковать произведения лишь на фоне последующей традиции (отчасти, чтобы школьники не задавали лишних вопросов), а традиция, внутри которой они были созданы, казалась словно бы уже раз и навсегда понятой. Например, дворянская культура трактовалась как сложная, ритуализованная по правилам приличия организация жизни, а не как ряд исторических перипетий дворянской чести и сословных обстоятельств.

Воспитанные так читатели стали читать массовую беллетристику также наедине и внимательно, «высказывая свои мысли по поводу прочитанного» и размышляя по ходу действия. Поэтому массовый читатель у нас обычно недостаточно знает поэзию (притом, что советская школа перевода полагала главной своей заслугой перевод всей мировой поэзии) — поэзия в большинстве случаев не подразумевает такого порядка чтения. Вырабатывавшаяся десятилетиями культура чтения затруднила и восприятие новейшей философии, в которой сюжет развития мысли сведен к минимуму, а ключевое значение приобретают драматичное столкновение понятий и настойчивая модификация самого языка. Многие читатели у нас привычны размышлять над прочитанным, но не членить прочитанное и не открывать перипетии мысли.

Самостоятельное значение перевода в российской культуре, более нигде не мыслимое в Европе, создавало трудности для внешнего наблюдателя: он часто не мог понять, где кончается просвещение и начинается критическая работа мысли.

Почтительная оценка отечественной гуманитарной науки на Западе — редкое событие, что уже говорить об оценке переводческих усилий! Ученые отдадут должное переводчику, только если он подробно изложит свой опыт понимания и докажет его общезначимость.

После распада советской переводческой школы стали появляться «научные переводы» философской и гуманитарной мысли ХХ века. При этом произошла явная подмена смысла возникшего на Западе понятия «научный перевод» — в практике западных гуманитариев это близкий к оригиналу текст, который необходим историкам для сравнительного исследования культур. Он изготавливается после того, как все связанные с интерпретацией текста трудности остались уже позади. Тогда как в отечественной ситуации начала 1990-х годов создание переводов часто предшествовало работе исследования и понимания. Потом ситуация начала меняться к лучшему, но до сих пор у нас нет специальных монографий по большинству ключевых интеллектуалов второй половины ХХ века, хотя именно в монографическом исследовании отрабатываются правила передачи терминологии и определяются ближайшие контексты, в которых может существовать изучаемая мысль.

Недавно вышедшая итоговая монография Н. Автономовой «Познание и перевод»¹может быть названа одной из самых серьезных попыток вспомнить о том, что переводчик не воспроизводит понятое, не следует своему размышлению, но все время по-новому членит текст и по-новому экзистенциально его проживает. Перед нами одновременно философский дневник, рабочая тетрадь, календарь поисков и открытий. Более того, это рассказ о том, каким образом различным российским переводчикам удалось выйти на международный уровень и обсудить переводы с западными коллегами.

Основной вопрос, который ставит перед нами труд Автономовой, — вопрос о понимании. Уже несколько десятилетий проблема понимания в гуманитарной науке ощущается как весьма острая: кризис теоретического знания во всем мире приводит к росту взаимного непонимания в гуманитарном сообществе.

В нашей стране к этому прибавляется местная особенность: понимание, в силу некоторых консервативных привычек, расценивается не как область специальных профессиональных усилий, а как интеллектуальное и эмоциональное участие в понимаемом. Если на Западе общая атмосфера обсуждения не дает забыть, что необходимо анализировать различные точки зрения, заранее заняв строгую предметную позицию, то в нашей ситуации отношение к мыслящему слову как к материалу для воспроизведения, а не для дискуссии поддерживается школой и силой привычки. Таким образом, восприятие интеллектуальных достижений иногда оказывается «ретроспективным»:

1. Автономова Н. С. Познание и перевод: Опыты философии языка. М.: РОССПЭН, 2008. Далее номера страниц этого издания приводятся в тексте.[↩]