№2, 2009/Сравнительная поэтика

Переводим ли Пушкин?. Перевод как компаративная проблема

Несколько материалов, связанных с проблемой перевода, одновременно появились в редакционном портфеле и подсказали сквозную тему для очередного номера. Эта проблема время от времени оказывалась в поле зрения наших авторов, но никогда не обсуждалась широко и детально. А разговор о ней назрел уже и потому, что ряд рубрик «Вопросов литературы» предполагает ее обсуждение в контексте всемирности (более известной сегодня под термином «глобализация») и в свете понимания того, что можно определить как переводимость/непереводимость с языка одной культуры на язык другой: «Сравнительная поэтика», «История идей», «Теория после «теории»». Общий ход разговора склоняется не в сторону теории перевода, а к тому, чтобы увидеть перевод как компаративную проблему и обсудить ее в контексте сравнительной поэтики. Среди авторов номера — специалисты по разным культурам, переводчики, философы. Большое количество материалов по проблеме перевода, уже полученных журналом или обещанных нам, позволяет предположить, что начатый разговор будет иметь продолжение.

Игорь ШАЙТАНОВ

ПЕРЕВОДИМ ЛИ ПУШКИН?

Перевод как компаративная проблема

В оперативной памяти культуры за каждой проблемой маячит свой краткий библиографический список и свой набор крылатых выражений. В русской — «Высокое искусство» Корнея Чуковского, из-за которого просматривается (правда, памятный уже только профессионалам) сборник «Принципы художественного перевода», составленный тем же Чуковским и Николаем Гумилевым в 1920 году. «Первая русская попытка систематического обсуждения проблем перевода»1 — такая аннотация дана русскому сборнику в сходном издании о переводе, ставшем вехой в англоязычной культуре. А как показывает просмотр всей библиографии, приложенной к англоязычному сборнику и расположенной в хронологическом порядке, «Принципы художественного перевода» — вообще одно из самых ранних систематизирующих проблему высказываний.

Правда, в хронологической близости от него бросается в глаза своим отсутствием работа, которую в 1966 году не упомянул английский редактор-составитель, но спустя лет десять без нее невозможно будет представить обсуждение проблемы перевода, по крайней мере на Западе. В 1923 году в качестве предисловия к изданию переводов на немецкий язык «Парижских картин» Бодлера увидела свет статья Вальтера Беньямина «Задача переводчика» («Vorwort tber die Aufgabe des Ubersetzers»). Это не просто веха в обсуждении проблемы, какой она видится сегодня. Это водораздел — до и после Беньямина (или, точнее, до и после времени, когда Беньямин был прочитан и понят), сместившего понимание задач и критерии оценки.

Прежде чем сказать о Беньямине, вспомним несколько крылатых выражений, которые неизменно возникают в культурной памяти, когда речь заходит о переводе.

Вольтер сравнил перевод с женщиной: если красива, то неверна, если верна, то некрасива. Пушкин увидел другую аналогию: «Переводчики — почтовые лошади просвещения».

Вольтер говорит о переводном тексте. Пушкин — о культурной роли переводчика. Гете со своим (несколько менее известным) афоризмом занимает промежуточную позицию — между иронией и серьезностью, между суждением о переводном тексте и ролью, которую исполняет переводчик: «Переводчики — это хлопотливые сводники, всячески выхваляющие нам полускрытую вуалью красавицу; они возбуждают неоспоримое стремление к оригиналу»2.

В пространстве между обсуждением (нередко ироническим) точности переводного текста и просветительской роли переводчика (как правило, высоко оцениваемой) возникают наиболее памятные афоризмы и складывается понимание перевода как компаративной проблемы.

Беньямин отказался (по крайней мере, в качестве первоочередной задачи) не только судить о красотах переводного текста, но и рассматривать его с точки зрения верности оригиналу. Главная задача переводчика, по Беньямину, — в отношении не оригинала, а своего собственного языка. Так что с иронической репликой Гете он не вполне бы согласился.

Впрочем, если пытаться определить, какое место занимает перевод в области компаративистики, вспомним еще одну пространственную попытку обозначить проблему, увидев ее в троичном членении: «…достаточное понимание переведенного текста, достаточное владение языком, на который переводят, и то, что происходит в пространстве между ними»3 .

Что же может происходить в пространстве между пониманием чужого языка и владением своим собственным? Если говорить о переводе как о творческой проблеме, то в этом пространстве, как в черном ящике, таится механизм, способный преобразовать понимание одного языка и владение другим в художественное (говоря по старинке) слово. Назовем эту способность (еще одно старинное слово) талантом и оставим сейчас без обсуждения как проблему, лежащую в сфере не компаративистики, а, скажем, психологии творчества.

Не только индивидуальным даром определяется характер преобразования текста из одного языкового кода в другой. Этот акт совершается переводчиком, чье владение языком определено едва ли не прежде всего состоянием языка и культуры, родных для него. И задача переводчика (по Беньямину) диктуется в отношении своего языка и того, что для своего языка будет значить перевод.

Перевод совершается между двумя языками и двумя культурами. Они не могут совпадать по своим возможностям и уровню зрелости. Переводимость — именно так поставил Беньямин проблему перевода как компаративную. И именно так она обсуждается сегодня.

Обсуждается без чувства обреченности. Переводимость / непереводимость предполагает не отсутствие возможности перевести, а чувство ответственности переводчика, который должен помнить о том, что не все переводимо и не все должно быть переведено…

Между возможностью и невозможностью ставится проблема перевода. Ее можно формулировать как «непереводимость», но можно (отдавая должное Беньямину, с поправкой по Бахтину) — как «переводимость». Именно так (поставив слово в кавычки) назвала свою статью Кэрил Эмерсон4.

А другой американский автор начинает книгу «Зона перевода» с нескольких (в духе уайльдовского предисловия к «Портрету Дориана Грея») тезисов-афоризмов. Первый из них — «Ничто не переводимо» («Nothing is translatable»), последний — «Переводимо все»5. Это кольцевое движение мысли вслед беньяминовской теории.

Своей книге Эмили Эптер дает подзаголовок «Новая компаративистика». Сам по себе перевод едва ли открывает путь к новой компаративистике. Он всегда был и осознавался одной из главных форм межнационального общения, а следовательно, становился объектом сравнительного изучения6. Новизна проблемы — в акценте внимания, привлеченного теперь к разности языковых и культурных ситуаций: той, откуда пришел текст, и той, в которую он пришел. На этом пути должны быть воплощены оба утверждения — переводимости и непереводимости. Если попытаться оценить новую ситуацию в свете афоризмов Вольтера и Пушкина, то от перевода больше не требуют безусловной верности ввиду ее невозможности, но, может быть, в силу этой невозможности перевод должен вернее исполнить свою просветительскую функцию — привлечь внимание к непохожести чужой культуры. Так что, в конце концов, Гете прав.

Отрефлектированный как компаративная проблема перевод меняет набор основных задач не только для переводчика, но и для ученого-компаративиста. Свидетельство тому — известная статья Джорджа Стайнера с традиционным на протяжении сотни лет названием, которое на русский можно перевести и «Что такое компаративистика?», и «Что такое сравнительное изучение литературы?»: «What is comparative literature?».

Стайнер не ссылается на Беньямина (в этой статье, первоначально написанной как текст лекции, обходясь без сносок), но, формулируя первую из трех задач для современной компаративистики, приводит его пример с английским и французским словами, обозначающими хлеб: «Как бы мы ни старались, но слово bread никогда точно не передаст слова pain»7. Беньямин говорил о том, что француз, произнося «pain», и немец, говоря «Brot», имеют в виду один и тот же объект, но «модусы» их интенции различны.

Данным примером Стайнер обозначает первую из задач компаративистики, по сути дела, выводя отсюда ее определение: «Компаративистика — это искусство понимания, сосредоточенное на событийности перевода и его недостатках»8.

Сформулированная Стайнером задача может быть понятнее передана вошедшим в употребление словом «концепт», предполагающим не чистое понятие, а понятие, окрашенное его бытованием в том или ином языке. Этим у нас сейчас достаточно много занимаются9.

Вторая задача также связана с переводом, точнее, напрямую — с непереводимостью, но уже не как языковым, а как культурным явлением. Почему отдельные авторы, произведения, литературные направления «проходят», обретая международный статус, а другие «упрямо ограничиваются национальными рамками»10? На этот вопрос, заданный Стайнером, в журнале «Вопросы литературы» уже пытались ответить с английской и русской точек зрения11.

В сущности, у нас не меньше аналогичных вопросов. Первый из них: почему Толстого, Достоевского, Чехова оценить в переводе легче, чем Пушкина? Объяснение тем, что он — прежде всего поэт, далеко не будет исчерпывающим. «Сложных» русских поэтов ХХ века перевели и оценили, а Пушкин — по-прежнему идет по разделу «таинственной русской души». Слишком велика и потому непереводима его культурная роль, которая была исполнена к тому же в стилистике и круге образов, имеющих для носителей других европейских языков и культур совершенно иные ассоциации.

Эта компаративная проблематика восходит к Беньямину. Возражение, что он не был первым, кто заговорил об этих вещах, будет резонным. Но он был тем, кто ощутимо сместил акценты. Круг проблем, связанных понятием непереводимости, он противопоставил подходу, привязанному к суждению о верности оригиналу. Он развернул понятие ответственности переводчика, увидев его главную задачу в ответственности не по отношению к иноязычному оригиналу, а к своему собственному языку.

При этом Беньямин отдал предпочтение буквализму. Это выглядит странно — буквальная точность как форма ответственности перед собственным языком? Или он имел в виду ту совершенную точность филологического перевода, которую отстаивал великий китаист В. Алексеев в полемике с С. Бобровым (см. публикацию их переписки, подготовленную И. Смирновым, в этом номере)? У Беньямина, впрочем, многое выглядит странным, трудным, темным или, как сказал один из русских переводчиков его эссе, — непереводимым##См. перевод Е. Павлова и его предисловие к статье В. Беньямина «Задача переводчика» на сайте: http://belpaese2000.narod.ru/Trad/ benjamin.

  1. On Translation / Ed. by Reuben A. Brower. N.Y.: Oxford UP, 1966. P. 280.[]
  2. Гете И.-В. Об искусстве. М.: Искусство, 1975. С. 582.[]
  3. Fang Achilles. Some reflections on the difficulty of translation // On Translation. P. 111..[]
  4. Бахтинский сборник. Вып. V / Отв. ред. и сост. В. Л. Махлин. М.: Языки славянской культуры, 2004.[]
  5. Apter E. The Translation Zone. A New Comparative Literature. Princeton, Oxford: Princeton UP, 2006. P. xi, xii.[]
  6. История перевода в этом качестве с обзором его проблем и этапов изучения обстоятельно описана в кн.: Топер П. М. Перевод в системе сравнительного литературоведения. 2-е изд. М.: Наследие, 2001.[]
  7. Steiner G. What is Comparative Literature? // Comparative Criticism. № 18. Cambridge UP, 1996. P. 165.[]
  8. Ibidem.[]
  9. См.: Зусман В. Концепт в системе гуманитарного знания // Вопросы литературы. 2003. № 2.[]
  10. Steiner G. Op. cit. P. 166.[]
  11. См.: Хьюитт К. Джордж Элиот и ее роман «Миддлмарч»; Проскурнин Б. Почему Джордж Элиот недооценена в современной России, или О пользе зарубежного взгляда на российскую англистику // Вопросы литературы. 2005. № 2.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2009

Цитировать

Шайтанов, И.О. Переводим ли Пушкин?. Перевод как компаративная проблема / И.О. Шайтанов // Вопросы литературы. - 2009 - №2. - C. 5-26
Копировать