«Сказка о золотом петушке»: сказка-ложь и сказка-правда

«Сказка о золотом петушке» — единственное сочинение Пушкина в его последнюю Болдинскую осень 1834 года. Вся многозначительность этого факта стала очевидна только в XX веке, когда «Золотой петушок» возродился из пепла в последней опере (1906-1907) Н. Римского-Корсакова, и пушкинская «Сказка» вдруг расцвела целым букетом новых ассоциаций из жизни Серебряного века. Цензура обеспокоилась так, будто впервые ее прочитала, а театры получили материал для удивительных экспериментов. В начале 1930-х к «Сказке» Пушкина обратилась Анна Ахматова, впервые высказываясь в форме историко-литературного исследования. Зашифрованные в статье мотивы ее поэзии тоже осознаются как тема отдельного изучения.

Так о чем же рассказал в своей «Сказке» Пушкин? Внятного ответа пока нет. Недаром последние 10-15 лет она регулярно становится не просто темой все новых публикаций, но и удобным поводом для апробации самых актуальных научных стратегий. За свежестью прочтений замечаешь однако и то, что каждое следующее обращение к ней начинается почти с нуля, с интерпретации замысла и смысла, что бесспорно утвердившихся идей все так же наперечет, а некая исследовательская магистраль пока отсутствует и вовсе. Поэтому предлагаемая мною интерпретация снова возвращается к самому началу и по-прежнему стремится охватить замысел «Сказки» в целом. Заново устанавливаются характер основного конфликта, значение центральной символики и вероятные источники ее образности, хотя неизбежно и повторяется что-то из уже известного.

ВЫМЫСЕЛ И ПРАВДА

Научное изучение сказок Пушкина началось с выявления их источников, а сопоставление «Сказки о золотом петушке» с исходным текстом — «Легендой об арабском астрологе» из «Альгамбры» (1832) В. Ирвинга — до сих пор остается самым действенным методологическим приемом. Впервые этот источник был назван в статье Ахматовой «Последняя сказка Пушкина», вышедшей в «Звезде» в январе 1933 года. Она стала «последней каплей» в исследовании генезиса пушкинских сказок. Их западноевропейские литературные корни обнаруживались и раньше, но в преддверии торжественного юбилея 1937 года пушкинисты, как никогда, столкнулись с задачей совместить неопровержимый факт последовательного заимствования от «чуждой» почвы с концепцией подлинно народного поэта. Тогда проблему решил свободный от идеологической конъюнктуры тезис М.