Франческо Петрарка. Триумфы. Перевод с итальянского В. Микушевича

Вот издание, состав которого мы сочли бы образцовым. Здесь содержится первый полный перевод «Триумфов» Петрарки, комментарии к ним, восемь канцон, статья «Поэзия Петрарки как самораскрытие» и цикл стихотворений В. Микушевича, посвященный Петрарке. Три сферы рецепции, представленные здесь, — перевод, научный аппарат и оригинальное творчество, вдохновленное итальянским образцом, — исчерпывают то, чего можно ждать от индивидуальных усилий, и придают книге характер новой художественной законченности.

Говорить о достоинствах работы В. Микушевича даже и не очень удобно. Единственная поэма Петрарки, написанная на итальянском языке и выказывающая сильнейшее влияние дантовской «священной поэмы», переведена блестящим мастером, твердо воссоздающим тот «дантовский слог», к которому мы приучены переводом Лозинского, а собственные стихи В. Микушевича, кажется, всего лучше свидетельствуют правоту дантовского пророчества «Questo tuo grido farà come vento».

Однако чем лучше книга, тем больше от нее хочешь; и справедливости ради следует отметить шероховатости, которые остались бы незамеченными на менее блестящем фоне.

Изредка с досадою встречаешь необъяснимые срывы стиля. В «Триумфе Любви»: «Пренебрегли вооруженной стражей / Сон, Купидон и шустрая вдова, / Кровавой награжденная поклажей» (с. 26): «шустрая вдова» — это Юдифь, применительно к которой такой эпитет выглядит неожиданной на общем фоне фамильярностью, тем более что оригинал («Amor, e ‘l sonno, et una vedovetta») едва ли уполномочивал переводчика на нечто большее, чем просто «вдовица». Когда тень друга говорит Петрарке: «Ты в курсе Купидоновых наук» (с. 28) или когда о слабости Купидона перед Лаурой говорится: «Трепещет, перед нею лебезя, / Тот, кто других терзает повсеместно» (с. 29) — стилистические диссонансы, которых можно было избежать.

В комментарии стоило бы указывать классические источники для мифологических и исторических сюжетов. Для Петрарки это были не фигуранты справочной литературы, а герои латинской словесности. Страдающие влюбленные женщины (с. 122-123) — по большей части из овидиевских «Героид», Кеик и Альциона, Эсак, Сцилла и т. д. (с. 126-127) — из «Метаморфоз», и т. п. Это не только процессия героев, но и процессия образованности Петрарки, — но эта последняя осталась не отраженной комментариями.

Об Аргии, выведенной в «Триумфе Любви» (с. 13), комментарий сообщает, что она была казнена по приказу Креонта за то, что похоронила тело своего мужа Полиника (с. 123). Однако Петрарка знал Аргию как персонажа «Фиваиды» Стация, где она остается жива вследствие военного вмешательства Тесея в тиранические распоряжения Креонта (ср. «Фиваида», XII, 804); история Эрифилы и Амфиарая (с.124) тоже описана там несколько иначе.

О гибели Помпея Великого: «Вон там Помпей. Величественный лик! Недаром проклинает Птолемея Корнелия; /был царь в коварстве дик» (с. 24). Пени Корнелии, «которая так сетует и плачет из-за подлого Птолемея», достались Петрарке не из исторических источников, а от Лукана («Фарсалия», VIII, 637-662).

Упоминание Сократа и Лелия в «Триумфе Любви» (с. 36) поясняется тем, что так «Петрарка называл своих близких друзей, Людевика Ван Кемпена, фламандского музыканта, и Лелло ди Пьетро Стефана деи Тозетти, римского литератора. Сократу Петрарка посвятил свои «Письма о делах повседневных»» (с. 138-139). Комментарий несколько мимо цели: Петрарка выводит с греческой и римской стороны по олицетворенному символу дружбы, Сократа — прежде всего как участника платоновского «Федра», Гая Лелия — как участника (и эпонима) цицероновского диалога «О дружбе».

О Тите Фламинине в «Триумфе Славы»: «Тит Фламинин, перед которым грек /Склонился, благочестием сраженный» (с.77).

В примечании сообщается, что Тит в 197 году одержал победу в битве при Кинокефалах над Филиппом V Македонским (с. 149). Нельзя не видеть, что комментарий не соответствует тексту: Филипп V — не грек, и трудно представить, чтобы битва при Кинокефалах решилась благочестием Тита. Тит победил греческий народ больше благочестием, нежели силой). Это намек на другой, не менее известный эпизод филэллинской деятельности Фламинина: провозглашение свободы Греции в 196 году на Истмийских играх, о котором Петрарка знал из эффектного рассказа Ливия (XXXIII, 32-34).

Император Гальба, замешавшийся в перечень римских ораторов II-I веков до н.э. (с. 93, 164), выгнал с законного места другого Сервия — Сульпиция Гальбу (191-130), консула и оратора, которого Петрарка знал оттуда же, откуда и остальных перечисленных, — из цицероновского диалога «Об ораторе».

Сообщение о Диогене, что он «первым заговорил о переоценке ценностей» (с. 166), — это комплимент слишком оспоримый: так ли до IV века об этом никто не говорил? а пресловутый релятивизм софистов? а, скажем, фраза «Человек есть мера всех вещей» — разве она не была знаменем переоценки ценностей?

Но это, повторим, мелочи, причем легко исправимые. Главное — перед нами книга, с появлением которой отечественную публику можно только поздравить.

Р. ШМАРАКОВ

г. Тула