Н. Ю. Грякалова. Человек модерна: Биография – рефлексия – письмо

Н. Ю. Грякалова. Человек модерна: Биография — рефлексия — письмо. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2008. 364 с.

Свою позицию относительно понимания «человека модерна» как особого культурно-антропологического типа в общей парадигме его жизнетворческих и сугубо литературных реализаций Н. Грякалова обозначила в исследованиях и статьях последнего десятилетия (в том числе в качестве составителя и комментатора сочинений А. Ремизова, А. Амфитеатрова, Г. Чулкова). Теперь в монографии автор предлагает целостное прочтение эпохи модерна в свете проблемы становления «новых форм субъективности» и письма, эстетической рефлексии и литературного поведения. «Концептуализация опыта самопознания и творческого пути, исповедального автобиографизма, авторских метаморфоз и вариативности — все это литературные проекции идеи становления» (с. 3), — пишет Н. Грякалова, определяя предмет своего изучения.

Н. Грякалова постепенно приближалась к тому видению и пониманию модерна, которое нашло отражение в рецензируемом труде: от «взаимообращенности» натурализма и модернизма, отчетливо представленной в наследии А. Амфитеатрова, М. Волошина и Ф. Сологуба, через «гендеризацию» литературного и культурного дискурса у А. Блока, В. Розанова, М. Шкапской, Б. Пильняка, к «феноменологии телесного опыта» (с.179) Б. Поплавского, связующего символизм и сюрреализм, до трансформации классических повествовательных форм в творчестве А. Ремизова и Б. Пильняка.

Безусловно, здесь легко разглядеть пристрастие автора к исследованию прозы, прежде всего ее «малых форм», что, вероятно, помешало Н. Грякаловой задействовать при анализе «антропологической составляющей» модернистского эксперимента обширное поэтическое наследие рубежа веков, хотя бы в качестве «контекстуального окружения». Очевиден также явный интерес исследовательницы к определенному проблемно-тематическому комплексу: игровой нарративной практике, стратегии авторепрезентации со сменой литературных масок А. Ремизова (гл. «Поле эксперимента»), дискурсивному пространству развертывания идеи «вечной женственности» (гл. «Метаморфозы Das Ewige-Weiblichkeit»), проблеме тематизации реального опыта путешествий в литературном творчестве А. Блока (гл. «Scriptor transcendi эпохи модернизма. Два травелога»).

Логика работы обусловила и ее композиционные особенности. Идя по достаточно традиционному пути воссоздания образа «человека модерна» на основе претворения индивидуального опыта авторефлексии и биографии в письмо, автор не просто демонстрирует процесс становления модернистских дискурсивных практик, но убедительно показывает их трансформации. Начиная с первой главы («Натурализм versus символизм: поэтика инновации»), где натурализм предстает «в виде моделирования горизонтов невротического сознания и внимания к «семье» с ее эротико-патологическими «тайнами», травестией «высокой» идеологии, наконец, социодарвинизма» (с. 28), подпитывающих модерн. И вплоть до главы последней («В пространстве постистории. Вместо послесловия»), в которой анализ творческого и биографического опыта «истинного человека модерна» (с.356) Г. Чулкова наиболее рельефно отражает основные модернистские концепты.

Глубокое знание и тонкое понимание историко-литературных и шире — культурных — процессов дало Н. Грякаловой возможность не только проникнуть в детали биографической, творческой концепции того или иного художника, но и проиллюстрировать свою гипотезу наиболее выразительными цитатами из художественных текстов, эпистолографии, дневниковых и мемуарных записей (некоторые из которых, кстати, впервые вводятся в научный оборот). Так, Н. Грякалова последовательно рассматривает становление важнейшего «семантико-риторического комплекса» творчества М. Волошина 1905-1906 годов — мотив «ритуального жертвоприношения монарха» (с. 82) — от статьи «Кровавая неделя в Санкт-Петербурге» через вольные переводы из Верхарна к «революционным» стихам на фоне писем к А. Петровой и М. Сабашниковой. Или впервые проведенный анализ создания последнего сборника А. Ремизова «Павлиньим пером», ставшего обобщением языковых экспериментов писателя, позволил исследовательнице представить смену повествовательных масок в ремизовском сказе средством сохранения подлинного «я» и знаком «девальвации» представления об авторе как «единственном носителе истины» (с. 289).

Финалом научного исследования, как правило, становится заключение. В книге Н. Грякаловой заключения нет. Подобная «незавершенность» производит двойственное впечатление. С одной стороны, она закономерна и свидетельствует, видимо, о возможности продолжения «диалога» об эпохе модерна. Однако с другой стороны, заключение, четко «проговаривающее» важнейшие концептуальные положения, необходимо хотя бы для того, чтобы еще раз подчеркнуть, что автору удалось обобщить длительный процесс становления формо- и жизнетворчества отечественных (преимущественно) прозаиков первой трети ХХ столетия.

О. ОСЬМУХИНА

г. Саранск