Звучание забытых имен

Т. Н. Васильева, Английская сатирическая поэзия XVIII века. 1760 – 1800, Кишинев, «Штиинца», 1981, 108 с.

Книгу Т. Васильевой о забытых английских поэтах второй половины XVIII века можно поставить в один ряд с работами тех ученых, которые пытались осмыслить социальный облик литературы Великобритании: исследованием Р. Самарина о Мильтоне, биографическими очерками А. Елистратовой, М. Кургинян и Н. Дьяконовой о Байроне и других романтиках.

Своеобразие творческих портретов, созданных Т. Васильевой, состоит в том, что в большинстве своем это либо совсем не изученные имена, как, например, Ч. Черчилль и П. Пиндар, либо известные лишь в общих чертах, как У. Купер. Книга насыщена информацией. Знакомство с ней позволяет почти полностью преодолеть существовавший пробел в наших представлениях о развитии английской поэзии конца XVIII – начала XIX века. (Пришлось поневоле использовать осторожное «почти» из-за того, что автор книги ограничивается анализом поэмы, лишь вскользь касаясь других поэтических жанров.)

Рассматриваемый Т. Васильевой комплекс художественных идей, выработанных Черчиллем, Купером и другими непосредственными предшественниками романтиков, открывает новые перспективы и в изучении их разностороннего влияния на Вордсворта, Кольриджа и Шелли.

Эта преемственность была обнаружена еще Байроном, глубоко осознавшим свое литературное «происхождение». В предисловии к стихотворению «Могила Черчилля», на которое ссылается Т. Васильева, Байрон возвестил об общности своей трагической судьбы и участи «великого», по его определению, но забытого поэта XVIII века. Сходны структура и концепция поэм Купера «Утренний сон» и Шелли «Королева Маб»: и в том и в другом произведении жанр поэмы-видения используется для расширенного до глобальных масштабов изображения царящей несправедливости; и там и там фантастическая картина действительности, привидевшейся герою во сне, дополняется суждениями о возможном и желанном переустройстве мира.

Т. Васильева подчеркивает, что обличительный пафос поэзии Черчилля, Купера и Пиндара распространялся не только на нравы, но и на государственно-политическое устройство Великобритании. Конечно, он тоже был впоследствии впитан и развит романтиками, но, что особенно важно, был ценен и сам по себе, поскольку отражал сложную и противоречивую эпоху. Более того, Т. Васильева тесно связывает социальные эмоции сатириков – а это, как всегда, гнев и ненависть – с возраставшим недовольством низов ходом и трагическими последствиями промышленного переворота. То, что у Свифта порой выглядело печальным прогнозом, у Черчилля, Купера и Пиндара было непосредственно вызвано отталкивающей реальностью.

В то же время Т. Васильева не проходит мимо острейших противоречий, присущих творчеству поэтов-сатириков, особенно их взглядам на возможное или только желаемое искоренение социального зла. Исследовательница приводит много высказываний, взятых из их переписки и публицистики, подтверждающих ее наблюдения над поэтическим творчеством. В результате довольно полно выявляются мотивы, обусловившие и остроту обличений, и ограниченность идеалов Черчилля, Купера и Пиндара.

Т. Васильева показывает, как в поэме Черчилля «Готэм» противостоят друг другу критика конституционной монархии и хвалебная оценка «славной» революции, отвечавшая воззрениям умеренных либералов – вигов. В том же ряду непреодолимых противоречий – порицания режима Реставрации и нападки на республиканский строй, возникший в результате английской революции 40-х годов XVII века.

В Купере Т. Васильева видит поэта, одним из первых отважившегося на смелое обличение колониализма в поэме «Увещевание», а в лирике – притеснения негров и работорговли, но вместе с тем уповавшего на религиозно-нравственное очищение носителей социального зла.

Анализируя поэму Пиндара «Вошиада» и другие его произведения, автор книги устанавливает, что английский поэт, с одной стороны, едко высмеивал «авторитет трона и венценосцев» (стр. 98), а с другой стороны, в своей сатирической поэме ополчился и против бунтующих «противников монарха» (там же). Тот же Пиндар в «Укоризненных одах», написанных как отклик на французскую революцию, «подчеркнул давние связи английского и французского тираноборства» (стр. 96) и вместе с тем питал «недоверие к политической активности масс» (стр. 95).

Демократизм поэтов-сатириков, как отмечалось, Т. Васильева связывает с поднимавшейся волной народного недовольства. А в чем причины противоречивости их мировоззрения? К сожалению, автор книги объясняет двойственность всех трех поэтов только субъективными причинами, главным образом, особенностями личных связей, темперамента, семейного воспитания, даже наивностью и неоправданной доверчивостью.

Известно, что промышленный переворот в Англии сопровождался выступлениями рабочих, наиболее распространенной формой протеста которых против эксплуатации оказалась ломка машин. Неразвитость социального сознания народа и обусловила слабые стороны социальной программы Черчилля, Купера и Пиндара (и апелляцию к религии, и недоверие к массам, и веру в нравственное исцеление правящих, господствующих классов).

Т. Васильева обращает внимание на жанровые и структурные особенности английской поэмы XVIII века. Отдельные ее характеристики, особенно в «Заключении», представляют интерес не только с историко-литературной, но и с теоретической точки зрения. Так, например, она обнаруживает, что в сатирических поэмах Черчилля и Купера присутствуют и лирическое, и эпическое начала. Этот вывод заставляет пересмотреть прежнюю точку зрения, согласно которой творцом лиро-эпической поэмы был Байрон. Кроме того, Т. Васильева указывает на функциональную природу обоих начал в поэме в связи со стремлением поэтов как бы противопоставить обличительным картинам лирически (подчас – публицистически) выраженный идеал. К сожалению, эта содержательная мысль недостаточно подкреплена непосредственным разбором поэм.

«Типичным элементом сатирико-политической поэмы… – пишет Т. Васильева, – была комическая фантастика» (стр. 107). Верная по существу формулировка позволяет полнее осмыслить и структуру поэмы, и полемическое восприятие классицистской «Дунсиады» А. Попа теми поэтами, которые разрабатывали жанр поэмы с иных социальных и эстетических позиций.

Но все же, когда исследовательница переходит от общих наблюдений над жанром поэмы к характеристике плоти стиха, ей не всегда удается проникнуть в истинную его сложность и своеобразие. Так, «шершавость, суровая грубоватость стиха» (стр. 22) Черчилля ничем не доказывается, а лишь только декларируется.

Ничем не подтверждено и следующее заявление об одной из поэм Купера: «Сам ритмический строй стиха (четырехстопный ямб) не соответствует Панегирику» (стр. 59), хотя четырехстопным ямбом идеально выражен «панегирик» или высокий пафос Пушкина при его оценке Татьяны. Этот же размер использован Лермонтовым в «Эпитафии» («Простосердечный сын свободы…») и стихотворении «Гроб Оссиана», чтобы воздать хвалу тем, кто воплощал идеал поэта.

Не подкреплены примерами и, в общем-то, правильные суждения автора о творческом методе Черчилля, Купера и Пиндара. Конечно, выработать теоретически состоятельную и доказательную характеристику метода этих художников необычайно трудно.

В свое время Б. Кузьмин заявил о наличии «реалистических черт»¹ в поэзии и прозе сентиментализма. В книге Т. Васильевой о сатирической поэме XVIII века говорится, что она «воплотила в своей истории взаимодействие двух важнейших методов в системе просветительского художественного мышления – классицизма и реализма…» (стр. 10). Эта же формулировка повторена Т. Васильевой, когда она в общих чертах оценивает своеобразие творческой индивидуальности Черчилля (см. стр. 21 – 22). В главе о Купере речь уже идет о другой модификации реализма: в его произведениях, утверждает Т. Васильева, «полностью осуществлялись внутренние реалистические возможности сентименталистской поэтики» (стр. 50).

Наверное, есть все основания говорить о таких переходных формах становящегося реализма. Но каковы в нем соотношения разнородных и во многом противоборствующих элементов? К сожалению, этот сложнейший вопрос остается в стороне. Т. Васильева, анализируя текст, проблему метода как таковую не рассматривает, и верные определения остаются декларациями.

Нередко ценность научных выводов исследователя снижается из-за тяжеловесного языка, изобилующего стилистическими погрешностями. Вот только несколько примеров: «Мы не противоречим Белинскому, заговорив о сатире, когда он говорил о юморе» (стр. 3 – 4); «Известные основания для аморальной репутации Черчилля давали его поэтические бравады» (стр. 17); «Возможно, что и в этой комической истории была политическая соль» (стр. 59).

Итак, книга очерков об английских поэтах XVIII века имеет свои недостатки и несомненные достоинства. Следует ли по традиции подсчитать и сказать, что перевешивает? Думается, что нет. Это несоизмеримые величины для всех, кто прочитает исследование Т. Васильевой.

г. Даугавпилс

1. «История английской литературы», т. I, вып. 2, М. – Л., Изд. АН СССР, 1945, с. 503.[↩]