Союз наук и пути познания литературы

«Взаимодействие наук при изучении литературы», Л., «Наука», 1981, 278 с.

Интерес к взаимодействию наук, при изучении литературы закономерен вообще, но особенно, возрастает он в эпоху НТР, приобретая важный методологический и – шире – общефилософский характер. Как определить грань между модой, стремлением «быть с веком наравне», к сожалению, не по сути, а по внешне терминологической «видимости» и столь же неплодотворным абсолютным негативизмом в отношении к другим наукам, и их методологии? Этот комплекс вопросов активно обсуждается на протяжении двух последних десятилетий и вновь возникает при появлении очередных исследований.

Выпущенная Пушкинским Домом книга «Взаимодействие наук при изучении литературы», вызывает несомненный интерес. В рамках рецензии невозможно охватить весь спектр проблем, затронутых в этом издании, и основное внимание будет уделено направлению исследования. К более ранним работам в этой области порой предъявлялись претензии в. недостаточном проявлении методологической четкости и единства. Можно с удовлетворением констатировать, что в данном труде достигнуто определенное методологическое единство. Все его авторы убеждены в том, что при взаимодействии наук следует, прежде всего, учитывать специфику данной науки и, обращаясь к опыту других наук, использовать только то, что названную специфику не нарушает, а, наоборот, помогает прояснить, отсюда вывод о вспомогательном характере инструментария математических наук. Ответственный редактор книги А. Бушмин пишет во вступлении: «Мы должны развивать взаимосвязи литературоведения с другими науками в стыках с ними, в пограничных с ними зонах. Но при этом не следует забывать, что само представление о стыках и границах нашей науки создается только тогда, когда мы прочно владеем своим предметом и своей методологией» (стр.4).

Статья А. Бушмина «О научных взаимосвязях литературоведения» обращена к проблеме соотнесения литературной науки как с циклом гуманитарных наук (философией, социологией, историей, искусствознанием, лингвистикой, психологией), так и с естественными науками. Заслуживает поддержки призыв к разумному использованию опыта других наук: «И предмет литературной науки, и сама она открыты для воздействия со всех сторон и во все стороны, для воздействий, идущих как от сопредельных гуманитарных наук, так и наук, более отдаленных – естественных и точных.

И было бы неразумно как отстраняться от этих воздействий, уходить в себя, в чистую филологию, так и поддаваться их натиску до утраты своего суверенитета (как это получается у некоторых рьяных приверженцев структурализма, в литературоведении)» (стр. 6).

Рассматривая, стиховедческие работы академика А. Колмогорова и его учеников, и отмечая, что «ученые, работающие в области математики, кибернетики, семиотики, находят – в искусстве аспекты для разработки своих задач, проблем и методов», автор статьи приходит к такому выводу: «О значении этих опытов собственно для литературоведческой науки говорить было бы пока преждевременно» (стр. 17).

Исследователь справедливо предостерегает против «игры в модную естественнонаучную терминологию» (стр. 19) в связи с критикой структурализма, который на Отечественной почве, как верно отмечает А. Бушмин, идет «к спаду» (стр. 18). Правда, не совсем ясны в трактовке автора статьи задачи «структурной поэтики» как «особого раздела общей поэтики… который обращен к повторяющимся, исчисляемым понятиям» (стр. 20). Ну, а если к «повторяющимся понятиям» обращается представитель «традиционного» литературоведения? Должен ли он обязательно вступить на почву «структурной поэтики» или же определенные аспекты художественного творчества можно познать помимо «структурного анализа» и «структурного ответвления поэтики»? Эти вопросы связаны с поставленной в книге (и в статье А. Бушмина, в частности) проблемой соотнесения глобальной методологии и частной методики. Я полагаю, что методика не может действовать автономно, и сторонники «структурального ответвления поэтики» (по крайней мере, до настоящего времени было так) все время стремятся к генерализации своей методики, к превращению ее во всеобщую методологическую закономерность. Удастся ли ограничить их методологическую экспансию узкими рамками «структурной поэтики» как таковыми, – покажет лишь будущее. До сих же пор «эксперимент» (кстати, уже двадцатилетний!) оказался в своей основе явно бесплодным.

Думается, даже призывы использовать в литературоведении методы «лингвистики текста» вкупе с семиотическими, теоретико-информационными, структурными и т. д. в ограниченных аспектах далеко не всегда перспективны. Надо видеть реальность: общеметодологическая основа всех этих «приемов» скорей всего, что называется, окажет себя и при ограниченном аспекте исследования.

Затрагивая вопрос о «точности» литературоведения, А. Бушмин справедливо настаивает на том, что «математическая точность» не равнозначна «точности литературоведческой», то есть «научному познанию объективной сущности сложных явлений словесного искусства» (стр. 21). Закономерен вывод исследователя; «Наука о литературе должна открывать новые возможности для более точных методов исследования в самом своем предмете, в его специфике, а не в торопливых заимствованиях из других наук» (стр. 23).

Признавая плодотворность комплексных исследований, автор статьи видит их основу в «методологическом взаимодействии на основе разумного разделения труда» (стр. 25). «Важнейшей комплексной проблемой» авторы книги считают «разработку методологических проблем взаимодействия общественных наук» (стр. 26). По сути дела, и структура книги воплощает этот замысел: ее участники, не обходя естественных наук, по преимуществу обращаются к взаимодействию литературоведения с философией, социологией, историей, фольклористикой, языкознанием, психологией, а также к общим проблемам идеологии и художественной культуры в целом.

Рассматривая философские вопросы науки о литературе, А. Иезуитов справедливо говорит о «роли марксистско-ленинской философии как общенаучной методологии, устанавливающей реальные внутренние связи между различными областями научного знания и придающей этому знанию диалектическое единство» (стр. 33). Автор статьи конкретно раскрывает значение философии как «основы не только теории», но и «общей методологии для всех наук, методологии для группы типологически близких между собой наук и методологии для конкретной науки» (стр. 35). А. Иезуитов выступает против «механического и буквалистского применения философских категорий и понятий к литературным явлениям» (стр. 36), критикуя в этом плане болгарского ученого А. Натева и советского исследователя М. Кагана, автора «Морфологии искусства». А. Иезуитов призывает выявлять «философский аспект внутри самой «частной науки», обращаясь к «некоторым философским вопросам литературной науки» (стр. 38) – к значению «основного вопроса философии» для литературоведения, к марксистской философии истории и связанным с ней аспектам теории социалистического реализма, к последствиям НТР для науки о литературе и др.

Автор статьи верно полагает, что для литературоведения важен именно гносеологический аспект методологии естественных наук. Но едва ли справедливо выделять в качестве наиболее приемлемого для нашей науки «философско-методологический опыт не биологических наук, а теоретической физики…» (стр. 46). Я полагаю, что не зазорно поучиться у любой естественной науки, а не только физики, если эта учеба будет органичной и отвечающей специфике литературы; как показал Л. Тимофеев в статье «Стих как система», можно использовать и опыт биологии (теорию функциональных систем физиолога академика П. Анохина)¹. Ведь речь идет, прежде всего, об общеметодологических проблемах: важно выявлять сходные тенденции в развитии различных наук и обращаться к таким методологическим категориям, как, например, «система», которые могут быть – с учетом специфики предмета – использованы в литературоведении, но использованы уже по-своему. Конечно, речь идет лишь о том, как общеметодологические достижения определенных наук сделать достоянием других. Если же использовать частные, локальные достижения или разработки естественных наук и выдавать их за общеметодологические, ничего кроме упрощения быть не может – так получилось, например, когда теорию «теневой системы» (она пришла из работ, рассматривающих соотношение физической и биологической форм в «молекулярно-кинетическом аспекте») попытались «наложить» на историко-литературный процесс².

В статье Г. Фридлендера «Социологические аспекты литературоведения» справедливо утверждается основополагающее значение социального аспекта в познании литературы: «Литература по самой своей природе – социальное явление, Как процесс ее творческого созидания, так и процесс ее восприятия читателем непосредственно вплетены в процесс общественной жизни, определяются и регулируются им. Поэтому социальный аспект, присущий литературе, имеет не частный, но широкий и общий, универсальный характер» (стр. 73).

В статье подвергнуты аргументированной критике буржуазные теории социологии литературы (труды А. З.Саузера, Т. Адорно, Р. Эскарпи, Г. Н. Фюгена), общим для которых является представление о социологии литературы, как о «своего рода особой, частной специализированной культурологической дисциплине» (стр. 73), а социальное назначение и социальный статус литературы остаются при этом в стороне. Приветствуя совместную творческую работу литературоведа и социолога, Г. Фридлендер предостерегает против «растворения» литературоведения в социологии» (стр. 82).

Очень существенна в книге статья Д. Лихачева «Принцип историзма в изучении литературы», развивающая и дополняющая предшествующие публикации, ее автора по этой проблематике. В статье убедительно показано, что исторический аспект изучения литературы глубоко органичен для познания ее природы и, прежде всего, – для понимания художественного произведения. Здесь подвергнуты аргументированной критике «антиисторические позиции русской гуссерлианской эстетической мысли 20-х годов нашего века» (стр. 89), показана их созвучность представлениям структурализма, особенно западного. Д. Лихачев справедливо утверждает, что «памятник сам по себе, в своем существе является, фактом истории, истории культуры, истории литературы и биографии автора» (стр. 90). Исторический подход, прежде всего, «расширяет наше понимание произведения», а «знание эпохи позволяет нам поднять памятник над этой эпохой» (стр. 91).

Рассматривая всякое произведение как «некий многосторонний процесс» (стр. 96), Д. Лихачев показал значение конкретного социологизма для интерпретации произведения. Убедителен вывод, к которому приходит автор статьи: «Внеисторическое истолкование всегда крайне субъективно, так как изъятие из контекста эпохи делает произведение крайне неустойчивым. Только историческое отношение к произведению стабилизирует понимание произведения и делает истолкование его доказательным» (стр. 100).

Л. Емельянов, рассматривая взаимоотношения литературоведения и фольклористики, справедливо отмечает, что «фольклор… это не только естественный спутник литературы, с которым она вступала в многообразнейшие взаимоотношения на всем протяжении своей истории, не только одно из существеннейших слагаемых того культурно-исторического контекста, в котором она развивалась, но и генетический ее предшественник, составивший плоть и кровь ее как особой формы отражения и познания» (стр. 108). Это приводит к методологической тождественности двух взаимосвязанных наук. Существенны рассмотренные Л. Емельяновым проблемы структуралистской интерпретации фольклора, фольклоризма литературы и др. Верно пишет Л. Емельянов об «угрозе подмены конкретных литературоведческих аспектов всякого рода общими аспектами», когда взаимодействие наук превращается в «имитацию исследовательского процесса», «его более или менее респектабельную профанацию» (стр. 130).

Статья Р. Будагова «Что может дать наука о языке науке о литературе?» насыщена методологической проблематикой, важной для филологии в целом. Автор статьи говорит о «контактах между теорией языка и теорией художественной литературы в сфере филологии как комплексной гуманитарной науки» (стр. 132). Р. Будагов показывает неверность и ограниченность представления, согласно которому «художественная литература стала отождествляться с языком» (стр. 132). Исследователь раскрывает те сферы лингвистики («язык – это не только органическая часть творчества писателя, но и столь же органическая часть его биографии» – стр. 137), которые необходимы теоретику и историку литературы. Справедливо выступает Р. Будагов против такой ситуации, когда «возникает не взаимодействие наук, а смешение и путаница наук» (стр. 140), что как; раз и происходит, в так называемой, «лингвистике текста», изучающей текст от «фрагмента диалога до законченного романа» (заявление одного из последователей этого направления – стр. 140) и – добавлю от себя – включающей художественное произведение в один ряд с телеграммой, дипломатической нотой и даже рецептом для абрикосового суфле ³.

Важен комплекс проблем, поднятый в статье Ю. Андреева «Художественная литература и идеология», в частности – критика теорий эстетизма и утилитаризма.

Содержательна статья П. Симонова «Творчество и психология», автор которой отмечает важность при взаимодействии наук «взаимного уважения к истории и достижениям смежной области знания, исключающего дилетантские экскурсы неспециалиста» (стр. 191). В статье, в частности, раскрыты понятие «эстетической потребности» (стр. 199), а также цепочка взаимосвязанных понятий «подсознание – сознание – сверхсознание» (стр. 208). Автор приходит к выводу, существенному и для литературоведа, что «полная осознаваемость творчества, возможность его формализации сделала бы творчество… невозможным!» (стр. 205).

Интересна для общего замысла труда статья М. Сапарова «Понимание художественного произведения и терминология литературоведения». Автор показывает, в частности, односторонность использования в практике литературоведческого анализа понятий «модель» и «художественное моделирование»; он вскрыл опасность метафоризации и не всегда уместного использования понятий смежных наук, что в лучшем случае приводит к «имитации мысли» (стр. 240), а в худшем – к «супертерминологической каббалистике» (стр. 235). Терминология как система отнюдь не безразлична к своему предмету, и поэтому «стремление во что бы то ни стало изолировать терминосистему литературоведения от естественного языка» (стр. 234) отнюдь не безобидно для хода развития литературной науки.

Как видно из сказанного, книга в целом обращается к важным методологическим проблемам современного литературоведения и дает им интересную и содержательную интерпретацию. Есть в книге и дискуссионные моменты. Уже говорилось о спорной трактовке проблемы соотнесения глобальной методологии и частной методики (в статье А. Бушмина) в связи со «структурной поэтикой» как «экспериментом». Л. Емельянов также находит возможным отделить «методический» аспект от «методологического» (стр. 107), рассматривать их в одном понятийном ряду (наряду с историческим) как «три основных аспекта» взаимодействия наук; но – повторю еще раз – в реальной практике литературоведческого анализа методика обязательно «влечет» за собой и методологию, и методический аспект оказывается лишь гранью методологического и – далее – общефилософского.

Вызывает сожаление, что авторский коллектив оставил в стороне позитивное решение проблемы художественной системности, столь важной для методологии науки о литературе. Л. Емельянов пишет о «так называемом системном изучении» (стр. 107). М. Сапаров справедливо говорит об опасности «методологического плюрализма и понятийной эклектики» и связывает их «с упрощенно толкуемыми понятиями «система» и «системность» (стр. 233). Действительно, упрощений хватает, но каково же позитивное решение проблемы?

До сих пор можно встретить призывы ориентироваться на так называемую «общую теорию систем»⁴. Но в современной советской философии все отчетливее утверждается положение, высказанное, в частности, в рецензии Б. Славина на второе издание книги В. Кузьмина «Принцип системности в теории и методологии К. Маркса» (М., 1980), – а эта книга весьма интересна и для литературоведа, – о «коренном отличии системного подхода в его марксистском понимании от общей теории систем, разрабатываемой буржуазными теоретиками»⁵. Такое различие тем более важно, что в некоторых западных хрестоматиях в круг основоположников структурализма попадает даже… Карл Маркс (в американском издании «Структуралисты от Маркса до Леви-Стросса», Нью-Йорк, 1972).

Необходимо окончательно преодолеть странную аберрацию в восприятии системного подхода, когда забывались не только корни системности в трудах классиков марксизма-ленинизма, но и становление принципа системности в советской науке конца 20-х – начала 30-х годов (физиологи И. Павлов и П. Анохин, психолог Л. Выготский и многие другие), в том числе и в науке о литературе. И одна из насущных задач литературоведения – разработка методологии системного подхода с учетом специфики нашей науки.

Но даже дискуссионные или нерешенные моменты в книге «Взаимодействие наук при изучении литературы» свидетельствуют о том, что она дает богатую пищу для размышлений (в том числе и о проблеме художественной системности). Обращаясь к комплексу животрепещущих вопросов развития литературоведения в ряду гуманитарных наук, она намечает перспективные пути их дальнейшей разработки.

1. См.: «Вопросы литературы», 1980, N 7, с. 161, 166 – 172.[↩]
2. См: «Русская литература последней трети XIX века (Некоторые аспекты системно-комплексного анализа литературного процесса)». Изд. Казанского ун-та, 1980.[↩]
3. См.: «Linguistics and Literary Style», N. Y., 1970, p. 121.[↩]
4. См.: М. Гиршман, Анализ поэтических произведений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, М., «Высшая школа», 1981, с. 6.[↩]
5. Б. Славин, Важная грань марксистской методологии. – «Коммунист», 1981, N 17, с. 113 – 114.[↩]