Злой Веселый Москвич
С. В. Букчин, Судьба фельетониста, «Наука и техника», Минск, 1975, 256 стр.
Под именем Веселого Москвича выступал в первые годы своей газетной деятельности знаменитый русский фельетонист Влас Михайлович Дорошевич, чье творчество составило яркую и своеобразную страницу в русской литературе и журналистике. На рубеже веков имя этого «короля фельетона» было на устах у читающей публики. Когда же он умер, то в последний путь его отвез, впрягшись в саночки, молодой Михаил Кольцов, а за гробом шли лишь двое. Потом имя Дорошевича надолго забыли.
В бурные годы революции Дорошевич мало писал. Одна из первых его советских работ, памфлет «Николай II», была напечатана уже посмертно. Однако Дорошевич успел сделать выбор: после долгих месяцев растерянности, смятения он заявил о своем «полном присоединении к Советской власти». Бывшим коллегам по «Русскому слову», предлагавшим ему сотрудничать в белогвардейской печати, он ответил: «Я не хочу испортить своего некролога».
Новое время принесло новые фельетоны. Произведения Дорошевича издавались редко, исследователи тоже не занимались его творчеством. В работах по истории журналистики и теории фельетона имя Дорошевича неизменно употреблялось вскользь и часто в сопровождении слов: «писание на… «сиюминутные» темы», «налет пошлости, бескрылости и поверхностности» 1, «ежедневное фельетонное чтиво», «кокетничает с фразой», «уход от социально-политических проблем» 2.
Сквозь толщу десятилетий и завесу противоречивых мимолетных отзывов облик Дорошевича виделся все более туманно, расплывчато, искаженно.
В 1966 году после долгого перерыва увидели свет несколько лучших произведений Дорошевича, собранных в книгу «Рассказы и очерки», куда вошли его театральные и социально-бытовые фельетоны, сатирические и юмористические рассказы, главы из книги «Сахалин». Появился интерес к личности журналиста и к его творчеству, удовлетворить который оказалось, однако, трудно: столь скудны были сведения о нем в печати последних десятилетий. Стала очевидна потребность в издании, которое бы показало жизненный и творческий путь Власа Дорошевича, освободило его фигуру от всего наносного, надуманного, определило его место в истории русской журналистики – место демократически настроенного интеллигента, литератора, хоть и не связанного прямо с революционным движением перелома веков, но никогда не унижавшегося до казенного патриотизма. Эта работа имела бы значение и для широких кругов любознательных читателей, и для специалистов в области теории и истории журналистики, и для журналистов-практиков.
Теперь такая книга появилась. Монография С. Букчина охватывает весь жизненный путь Дорошевича начиная от его необычного, романтического детства, – это добросовестно сделанное и хорошо аргументированное исследование.
Вызывает уважение огромный труд автора, собравшего по крохам биографический материал, во многом ранее неизвестный и труднодоступный. Тот фрагментарный облик Дорошевича, который рисовался читательскому воображению ранее, теперь предстал достаточно цельным и определенным. Многие факты биографии писателя по-новому осветили и его творчество.
Заслуга С. Букчина в том, что он фактами, достоверным материалом подтвердил то представление о гражданской личности Дорошевича, которое рождается при чтении многих его замечательных фельетонов. Далеко не всегда в публицистике Дорошевича отражались решающие моменты общественной борьбы времени. Порой его фельетоны были рассчитаны на неразвитый вкус, но считать его творчество развлекательным чтивом, убаюкивающим обывателя, отвлекающим людей от активной общественной жизни, нельзя, и это убедительно показал автор. В своей книге он приводит много примеров того, как Дорошевич в разное время своей деятельности с разной степенью мастерства, осознанно или бессознательно, стремился привлечь внимание читателя ко всему косному, порочному, преступному в жизни царской России. Вполне убедительно и весомо звучит вывод:
«Принципиальная демократическая позиция, острая критика хищнической деятельности и стремления к наживе за счет народа местных торговых воротил, изобличение либеральных буржуа и борьба с буржуазным мещанством и его культурой, защита реалистических принципов в искусстве, правдивость и мастерство создали ему (Дорошевичу. – Т. П.) авторитет талантливого прогрессивного литератора».
Раскрывая причины популярности своего героя, критик опровергает утверждения некоторых современных исследователей о профессиональной осторожности и осмотрительности Дорошевича, ибо нельзя назвать осторожным журналиста, очерки и фельетоны которого служат поводом для политических преследований газеты. Автор монографии приводит случай, когда газета «Одесский листок» была под незначительным предлогом приостановлена на два месяца по очень суровой, политической статье 154 цензурного устава: «…Подлинным поводом к этому правительственному акту было… сообщение «Одесского листка» о том, что в конце июля начнется публикация очерков Дорошевича о Сахалине. Тон, взятый автором уже в цикле корреспонденции «На Сахалин», говорил о недвусмысленности его отношения к тюремной системе царизма».
В книге С. Букчина дается широкая панорама газетной жизни России того времени, что позволяет автору анализировать творчество Дорошевича в связи с характером печатных изданий, со спецификой общественно-политических условий в городах, где ему приходилось сотрудничать. Порою, правда, автор, как мне кажется, излишне этим самым фоном увлекается, и тогда стираются очертания главного лица критического повествования – самого Дорошевича.
С. Букчин слишком бегло, думается, остановился на одной из важнейших сторон работы Власа Михайловича – его выступлениях в качестве театрального рецензента, по сути дела, автор лишь вскользь упоминает об этом. Между тем театральные фельетоны Дорошевича составляют заметную часть его наследия и поныне сохраняют свое литературно-эстетическое и историко-познавательное значение.
Порой его статьи называют поверхностными, но вряд ли эти суждения справедливы. Верно, в статьях этих много субъективного, они не могут служить исчерпывающим источником для изучения театра того времени. В них больше личности автора, чем театра; о театральных симпатиях и антипатиях Дорошевича, о его волнении, радости и разочаровании тут говорится ничуть не меньше, чем о самом театре. Но Дорошевич столь наблюдателен, эмоционален и остроумен, что увидеть театр его глазами даже теперь, по прошествии шестидесяти – семидесяти лет, очень интересно и поучительно.
Дорошевич писал о театре не как судья, а скорее как зритель, лучший зритель, какого может пожелать театр. Для него было важно то действие, которое искусство театра оказывает на человека, он воспевал театр, облагораживающий зрителя, пробуждающий его душу:
«Вы сыграли сегодня Акосту. В чьей молодой груди зажгли вы пламя? Ни в чьей? Лучше бы вам не родиться, как актеру!» 3.
Дорошевича привлекало в театре самое здоровое, подлинно талантливое и прекрасное. Он писал о Шаляпине и Ермоловой, о Южине и Стрепетовой, он восторженно приветствовал постановку пьесы Горького «На дне», ему был дорог трагический образ вольнодумца Уриэля Акосты.
Дорошевич любил писать «сочно, со вкусом». Венеру Милосскую он судил как Дон Жуан, а не Лепорелло. Для читателя в его фельетонах открывается мир удивительный, богатый и заманчивый, – мир, который хочется увидеть самому.
Отдельная глава монографии посвящена литературному мастерству Дорошевича. Весьма интересно, скажем, пишет С. Букчин о знаменитой короткой строке «короля фельетона», вызывавшей у многих коллег Дорошевича неизменное желание подражать ей и ставшую у эпигонов пошлым и пустым приемом. Автор монографии справедливо отмечает; «Короткая строка»… не была для Дорошевича самоцелью. Кроме стремления выделить, подчеркнуть главное, ей присуща способность явственно, на глазах у читателя «монтировать» образ».
Все же, к сожалению, приходится отметить, что глубокого и сколько-нибудь разностороннего анализа литературного мастерства Дорошевича в монографии нет. Отчасти тому причиной – просто недостаток места. Но не только. Возникает ощущение, что автора интересуют не столько индивидуальные особенности литературного стиля Дорошевича, сколько общие проблемы того жанра, в котором он по преимуществу работал, – именно им посвящена большая часть и без того весьма короткой главы «Мастерство сатирика». При этом некоторые теоретические рассуждения С. Букчина далеко не бесспорны. Желая, по-видимому, защитить Дорошевича от необоснованных обвинений в злоупотреблении погремушкой шутки автор монографии заявляет, что знаменитый фельетонист придерживался мнения, которое «совпадает с мнением известных современных мастеров сатиры, утверждающих право фельетона быть «не смешным»
Но Дорошевич ничего подобного не говорил! Он считал, что непременным условием фельетона должно быть «остроумие мысли», очень «ловкая, яркая, выпуклая» ее постановка, а острословие – лишь приправа, не всегда обязательная.
У самого Дорошевича и у его преемников (в частности, у Михаила Кольцова) немало найдется остроумных, смешных фельетонов, где нет ни одного острого слова, ни одного специфического языкового приема. Такие сочинения делаются, фельетоном благодаря очень ловкой, яркой постановке мысли. Спор о смешном и несмешном фельетоне вспыхивал на страницах советской печати не однажды, начиная со времени, когда всерьез обсуждался вопрос о том, нужна ли сатира вообще. Обычно такие дискуссии приходили к следующему выводу: фельетон, формально раскрашенный придуманным острословием, нелеп; с другой стороны, фельетон, где в той или иной форме не присутствует элемент комического, – скучный фельетон, и его надо помещать под другой рубрикой. С. Букчин в своих построениях, касающихся жанровых особенностей фельетона, исходит из туманной формулировки Леонида Лиходеева: «Фельетон… берет проблему в этическом аспекте, в аспекте социологическом», – и делает вывод:
«…Подлинной сатире, прежде всего, присуще стремление «вникать» в общественные дела». И не только сатире, добавим мы, но всякой публицистике вообще Специфика жанра в таких общих формулировках пропадает.
Как видим, книга С. Букчина вовсе не лишена просчетов. Но не забудем – это первая монография о Власе Дорошевиче. В любом случае С. Букчин сделал доброе дело, заполнив одно из досадных «белых пятен» в современном литературоведении.