«Жизни, жизни и жизни…» (Письма к начинающим литераторам)

На протяжении всей своей творческой деятельности Вл. Короленко отдавал много времени и сил работе с молодыми литераторами. Сотрудничая в редакции «Русского богатства», он всегда был завален рукописями, в том числе «самотечными», внимательно читал их и о каждой высказывал свои суждения прямо, трезво, нелицеприятно. Писатель искренне радовался, когда встречал среди молодых литераторов людей одаренных, знающих жизнь и изображающих ее правдиво, точно. Он не уставал помогать таким людям ценными советами, щедро делясь своим литературным опытом.

Вл. Короленко учил молодых писателей глубокому постижению действительности в ее основных внутренних связях, учил видеть в жизни типическое и воссоздавать его в ясной, реалистически убедительной форме. Он настойчиво добивался, чтобы форма в произведениях начинающих авторов «согласовалась с мыслью и мысль с формой».

Письма Короленко к молодым литераторам, в большинстве своем до сих пор не опубликованные, – это живые беседы о смысле и приемах писательского мастерства, сохранившие свое значение и в настоящее время.

В М 4 «Вопросов литературы» за 1962 год мы уже познакомили читателей с некоторыми из них. Ниже печатается еще одна подборка писем, хранящихся в Отделе рукописей Библиотеки имени В. И. Ленина. В комментариях приводятся выдержки из неопубликованных редакторских книг Короленко, хранящихся там же.

 

А. А. ПИОТРОВСКОЙ¹

30 октября 1894 г.Нижний-Новгород.

Многоуважаемая Анастасия Александровна. Рукопись Вашу я прочитал и хочу попытаться провести ее в печать². Для этого, однако, Вы должны мне еще немного помочь.

Пересмотрите ее еще раз, исправьте, если согласитесь с изложенными ниже замечаниями, и перепишите как можно четче.

Последнее обстоятельство для начинающего автора имеет немаловажное значение: нередко механические затруднения при чтении относятся на счет трудности и тяжеловесности самого слога. Нужно оставлять поля и писать на одной стороне (это у Вас и сделано), затем ясно отделять новые строки и особенно разговоры…

У Вас нигде этого не сделано, и потому порой при чтении нужно соображать, кто говорит: автор или действующее лицо.

Это, разумеется, пустяки, но – повторяю – и они имеют значение: подумайте, сколько редактору приходится перечитывать рукописей, и Вы согласитесь, что стоит этими мелочами облегчить ему задачу ознакомления с новой работой.

Затем: нужно много сократить. Прочитайте, например, первые 5 страниц, до появления Сащи среди крестьянок. Из этих 5 стр[аниц] решительно нужно сделать одну, так как все эти разговоры и суеверия совершенно не идут к предмету рассказа. Старухи и молодицы исчезают и не являются дальше, а Саша гибнет вовсе не от суеверий. Между тем развитие основной темы замедляется и загромождается этими побочными деталями.

Затем, – следующие 16 страниц, – Саша идет в родное село. Это путешествие пешком, добросердечная старушка, с которой Саша сначала молится и которая потом пристраивает ее на ночлег, самый путь, Дарья и пр. – по-моему, хороши и рисуют симпатичными чертами образ девушки. Однако 20 страниц, т[о] е[сть]¹/3 рассказа, отдать т[ак] сказать «вступлению» – это слишком много. Пересмотрите и эту часть и опять сократите все, что можно, без ущерба для образа девушки и Дарьи. Вообще выкиньте лишнее, где только его встретите, оставляя, конечно, наиболее яркие страницы (напр[имер], первый вечер дома и песня в саду – очень хороши и говорят более, чем многие другие страницы).

Однако, кроме длиннот, есть еще один недостаток, с которым справиться труднее и который меня немного пугает. Это какая-то беспросветная тяжесть, овладевающая читателем с первых строк и держащая его до конца. Конец только усиливает это ощущение.

Я, разумеется, не приверженец «благополучных развязок» во что бы то ни стало. Но я так же против бесцельного угнетения нервов читателя зрелищем страдания, которое далеко не вытекает как необходимость из данного положения.

Бедность, переходящая известные пределы, грязнит, угнетает, порой убивает, – этот основной мотив рассказа правдив и верен. Но невольно приходит в голову, что выйди Саша замуж ранее, а потом уже познакомься со всем этим миром – и ничего подобного бы не вышло.

Однако это еще ничего: автор вправе был сопоставить эту детскую чистоту с этим омутом грязи. Что, однако, совсем не вытекает из положения – это поведение Алеши и как последствие – трагическая развязка.

Так сразу поверить пьяному слову захмелевшей бабы, – это значит быть удивительным глупцом или – не любить вовсе. Я понимаю, что, обстановка – много значит, что увидеть свою Сашу в ее родной обстановке, – значило для Алеши пережить сильное испытание, при котором образ любимой девушки невольно меркнет и сам как будто грязнится. Но для человека, каким Алеша рисуется сначала, – это могло быть только мгновение, Которого он бы должен устыдиться. А он так бездушно и жестоко кидает любимую девушку в этот омут, вместо того чтобы тотчас же вырвать ее оттуда, это мне кажется неверно. Довольно было бы для Саши и того, что она пережила. Довольно и того, если бы, уезжая со своим женихом, она уносила бы с собой ощущение этой ужасной бездны, которую она видела и которая налагает на всю ее последующую жизнь бремя задач, мож[ет] быть, непосильных. Но эта, вдобавок слишком уж традиционная смерть – кажется излишней и только еще больше сгущает ощущение безысходной и потому угнетающей тоски.

Впрочем, это уже касается не одной формы, и я не решусь советовать непременно изменить конец. Если Вы почувствуете, что я прав и в этом, если в воображении Вашем встанет правдиво и цельно возможность другого исхода, тогда изменится и конец. Если нет, попробуем напечатать и так. Я говорю, конечно, попробуем, потому что окончательный результат зависит не от меня.

Я, со своей стороны, приложу все старания. Итак, сократите, переделайте, перепишите и присылайте. Знаю, что испытываю Ваше терпение, но ведь это дело и вообще-то не легкое. Как бы то ни было, – удастся или не удастся с данным рассказом (я надеюсь, что удастся), – но работать Вам, по моему мнению, стоит.

Затем крепко жму руку. Поклон мой Вашему отцу (прошу простить: забыл его отчество). Желаю Всего хорошего.

Влад. Короленко.

Рукопись посылаю вместе с письмом.

 

П. ЛУКАШЕВИЧУ³

.. 26 февраля [1897 г. Петербург].

Милостивый государь. Рассказы Ваши «Осенью», «В оранжерее», «За счастьем» и «Из прошлого деда Софрона» не могут быть напечатаны в «Русском] богатстве». Первые два представляют род литературы слишком заезженный и избитый. Эти растительные аллегории встречаются то и дело, и нужно большое мастерство, чтобы сделать в этом роде что-ниб[удь] интересное. «В оранжерее», кроме того, напоминает некоторыми чертами превосходный рассказ Гаршина (Attalla princeps), где пальма также упирается в стекло оранжереи, а маленькие растения об этом рассуждают. Только у Вас рассуждения не характерны, а иногда и совершенно нарушают аллегорию. То же нужно сказать и о рассказе «За счастьем». Это опять аллегория, т[ак] сказать, музыкальная, довольно туманная, и потому уже слабая. «Из прошлого» – нехудожественно, потому что не просто написано, с псевдомалорусскими оборотами и подчеркиваниями слов.

Вероятно, рассказы могут найти место в какой-нибудь из провинциальных газет. [Но я счи]таю своей обязанностью откровенно сказать свое мнение: более широкой литературной дороги они не предвещают.

С совершенным уважением

Вл. Короленко.

 

1. S. Рукопись Вам посылается бандеролью.

П. М. ТРОИЦКОМУ⁴

12 апреля 1897 г. Петербург.

Многоуважаемый Петр Михайлович.

Ваш «Вечер в гостях» – увы! – не будет напечатан в Русским] богатстве! А из этого следует, что я бессилен сделать что-нибудь] для напечатания его и в другом месте, уже потому, что всякий, кому бы я его передал, спросит: «но почему же не у Вас?» Итак – почему? Весь очерк состоит из разговоров. Нужно очень много соли и юмору, чтобы заставить читателя на протяжении около двух печ[атных] листов следить за разговорами. У Вас же выходит то грубовато и карикатурно (начало и особенно конец), то слишком тонко (весь разговор Петра Петровича с Ник[олаем] Ивановичем] и затем с С[ергеем] Николаевичем). Так тонко, что за скрытой здесь иронией трудно и уследить.

Разговаривали люди долго и много, и затем, если не ошибаюсь, Петр Петрович дает понять, что он играл в бирюльки и смеялся над резонером – Серг[еем] Никол[аевичем] (если тоже не ошибаюсь) – уже дельнее, но и он не получает ответа. Значит… не стоит толочь эту воду. Что ж, это дозволяется среди добрых знакомых. Пошутили и ладно. Но читатель скажет: я-то тут причем? Я человек простой, больших диалектических тонкостей не понимаю, но, не будучи знаком с Петром Петровичем, был вправе рассчитывать, что со мной-то не шутят и говорят, чтобы договориться. Что порой на вечерах ведутся бесцельные разговоры – знаю. Но это можно бы сказать и покороче.

Остается не лишенная остроумия «игра в сплетню» и отдельные очень хорошие места спора. В общем же, – если уж давать среднему читателю отвлеченные разговоры, то нужно, чтобы они улеглись в ясную, кристаллически стройную и по возможности простую форму, без излишних запутанностей и диалектического тумана.

Нужно также и настроение, – смех, грусть, что-нибудь заражающее и захватывающее.

Рукопись передаю в редакцию «Р[усского] б[огатства]» (Бассейная, 10) с просьбой переслать ее Вам для скорости. Может, Вы куда-нибудь и направите.

Я на днях уезжаю м[еся]ца на два.

Жму руку. Ваш Вл. Короленко.

 

А. Н. ПОПОВУ⁵.

23 ноября 1902 г.Полтава.

Милостивый государь Алексей Николаевич.

Рассказ Ваш «Тихая милостыня» не будет напечатан в «Русском богатстве». Главный его недостаток – полное несоответствие размеров с содержанием. На 153 страницах читатель находит лишь характеристику трех-четырех лиц и почти никакого действия. Каждая характеристика страшно растянута повторениями одного и того же и подробным изложением иной раз мало интересных подробностей, к делу не идущих. В конце вставлен эпизод, очень любопытный, но уже окончательно не имеющий никакой связи с основной темой. А между тем – рассказ не лишен и некоторых достоинств, к числу которых принадлежит очевидное знание деревенского быта, хороший разговорный народный язык, правильность некоторых характеристик. Мне кажется, поэтому, что если бы Вы, например, выделили эпизод с грамотой и спором о затоне в отдельный рассказ, причем захотели бы поработать над ним, не разбрасываясь, как в данном случае, в излишних подробностях, – то, быть может, вышел бы недурной рассказ, характерный и живой.

С совершенным уважением

Вл. Короленко. 23/XI-1902.

1. S. Рукопись ждет Вашего распоряжения в редакции.

 

В редакторской книге I на 134 странице читаем:

«Тихая милостыня» – Алексея Николаевича] Попова. Необыкновенно длинный рассказ о том, как добрый помещик подал тихую милостыню спившемуся Мих. Вас. (из дворян) и что из этого вышло. Хороший разгов[орный] крестьянский язык, но так несносно болтливо, что читать трудно. Мих. Вас. умер, его сожитель идет просить помощи для похорон. По дороге заходит в избу, где читают грамоту Алексея Мих., относящуюся к спорной земле.

1. Ф. 135 II. 11, лл. 389 – 392.[↩]
2. Речь идет о рассказе «В родном углу», впоследствии напечатанном в «Русском богатстве» в 1896 году в NN 8 и 9.[↩]
3. Ф. 135. II. 13, лл. 84 – 85.[↩]
4. Ф. 135. II. 13, л. 98.[↩]
5. Ф. 135. II. 14, лл. 19 – 20.[↩]