№4, 1983/Обзоры и рецензии

Жизнь и творчество

Е. А. Маймин, Пушкин. Жизнь и творчество, М., «Наука», 1981, 209 с.

Е. Маймин не побоялся повторить традиционное название «Жизнь и творчество», которого в последнее время избегали. Это название как нельзя более точно соответствует не только содержанию, но и характеру его книги. К тому же названий в таком роде избегали так долго, что они перестали быть банальными.

Удивительно, что в небольшой книге весьма конкретно и полно захвачены обе темы. Жизнь великого поэта, недолгая, но полная внешних и внутренних событий, до краев насыщенная и радостным и горьким, показана со дня рождения и до смерти. И все самое существенное, созданное поэтом, рассмотрено внимательно и по-своему, с намерением заглянуть вглубь, оценить свежесть и силу поэтической формы.

В книге Е. Маймина, строго объективной, безукоризненно точной, в то же время много личного, много живого и глубокого чувства. В этом сочетании – ее особенная ценность.

Главы чисто биографические чередуются с главами историко-литературными, порою проникают друг в друга. Общественно-политическая жизнь России того времени весьма ощутима в жизни и творчестве великого поэта.

О том, как в кругу лицейских друзей возникало творчество юного поэта, о «Зеленой лампе», о «непринужденной атмосфере дружеских сборищ» (стр. 25). О том, какую роль в жизни молодого Пушкина сыграли «История государства Российского» Карамзина и вольнолюбивые идеи будущих декабристов, дружеское общение с Чаадаевым, увлеченное чтение Шекспира… Обо всем этом рассказано и занимательно, и верно.

Едва ли не центральное место в книге занимает пушкинская философия свободы, во всех ее аспектах – философском, политическом, поэтическом, индивидуальном. И поэзия, вдохновленная друзьями-декабристами, и тесное соприкосновение с московскими любомудрами, и особенно – уединенные размышления в Михайловском, в Болдине, и каждая строка создаваемой им лирики – все восставало против деспотических устоев царизма, все было проникнуто духом независимости поэта, свободы его творчества. И постоянно угнетало поэта то, что «живительное семя» свободы гибнет, попадая в «порабощенные бразды». «…Слово «свобода», вызывая у Пушкина сильный порыв и высокий энтузиазм, не менее того вызывало его и на трудные размышления» (стр. 73).

Отчетливо обозначая последовательность этапов биографии Пушкина, автор все же главное внимание уделяет истории его творческого развития, показывая и лирику, и поэмы, и драмы, и прозу, и роман в стихах как произведения, последовательно и органически вытекающие друг из друга и, в то же время, – стилистически друг другу противостоящие. Так, после блистательного романтического периода «Граф Нулин» означал «переход в иной художественный мир, в иное художественное измерение» (стр. 83).

Особенно удачны страницы книги, посвященные трагедии «Борис Годунов». Прежде всего, показано, что именно «михайловское уединение» осени 1825 года породило это произведение, что у автора это его создание вызвало особенную радость. И роль Шекспира, и роль Карамзина, и сила белого пятистопного ямба… Очень точно раскрыта диалектика основных образов: Борис Годунов – «хитрый деспот, на совести которого убийство царевича; это человек, полный предрассудков… но это и нежный отец… мудрый правитель государства» (стр. 87). Такого же рода сложность образа Самозванца. Е. Маймин согласен с И. Киреевским в том, что в трагедии есть еще один значительный персонаж, не поименованный среди действующих лиц: «Тень умерщвленного Димитрия царствует в трагедии от начала до конца, управляет ходом всех событий…» (стр. 86). И этого мало: «…Еще один герой, притом самый главный, – автор. Он и есть тот характер, та личность, что выступает из трагедии хотя и незримо, но наиболее ощутимо и незабываемо» (стр. 89). И чем более он скрыт, тем более он рельефен, в образе Пимена сказываясь с особенной силой.

Так в этой небольшой книге, при ее огромном внутреннем объеме, дело доходит и до отдельных персонажей, и до тонкостей литературного стиля.

Однако не все разделы книги одинаково удачны. Дав полное раскрытие многих образов, в частности Годунова и Самозванца, автор при детальной характеристике «Евгения Онегина» собственно образу Онегина почему-то не уделяет ни слова. Мы узнаем, что это «социальный тип исторического значения», что за ним следуют и «Печорин, и Бельтов, и Рудин, и некрасовский Агарин, и Обломов…» (стр. 162). Но кто же такой Онегин, не сказано. Хотя этого и ждет читатель в первую очередь. Пожалуй, даже нет в русской классике другого персонажа, который бы в такой степени нуждался в убедительной и ясной обрисовке его личности. Столько в нем оттенков, столько движения и жизни.

Зато, чего нет в других случаях, Е. Маймин почему-то счел нужным дать короткое изложение сюжета: «…Юная героиня встречает героя…» (стр. 160). И прочее в этом роде! А дальше сказано: «…Простота фабулы…» (стр. 161). Но так ли проста фабула «Евгения Онегина»? В нее вошла и петербургская жизнь Онегина, и театр, и встреча с Ленским, и философские их беседы, и Петербург, и деревня, и дуэль… и Россия!

Конечно, в главе о «Евгении Онегине» многое сказано совершенно верно. Но все же я думаю, что эта глава для нового издания потребует переработки.

За главой о романе в стихах идет небольшая прекрасно написанная глава «Наталья Николаевна». Здесь разрешается одна из постоянных тем биографической части этой книги. Эта тема – Дом. По мысли автора, в детстве, до лицея, Пушкин в семье родителей не чувствовал себя дома. В лицее возникла своего рода иллюзия Дома. А потом начались скитания. С мечтою о Доме была связана мечта о Натали. К счастью, прошли те времена, когда это имя было затемнено злою сплетней. Публикации последних лет их рассеяли. Все же Е. Маймин кончает эту главу существенной оговоркой: «У Пушкина были жена, семья, была любовь к жене и детям, у него были все радости… и тревоги семейной жизни – но истинного Дома, о котором он так мечтал, у него все-таки не было» (стр. 177).

Они оба оставались на сквозняке глубоко ему враждебного великосветского и – еще хуже – придворного быта.

Интересен раздел о «Медном всаднике», но верно ли, что в этой поэме нет единого, многообразного и всегда могучего авторского голоса, а есть «несколько голосов, самостоятельных и равноправных» (стр. 184)? Действительно ли это «полифонически» построенная поэма?

По этому поводу я ограничусь сомнением.

Серьезны наблюдения над прозой Пушкина, особенно над «Капитанской дочкой», но общей проблеме языка пушкинской прозы не уделено должного внимания.

Особенно здесь, когда рядом оказались «Медный всадник» и «Капитанская дочка», важно было показать читателю все стилистическое отличие у одного автора его стихов и его прозы.

Трагедия в жизни Пушкина последних лет воспроизведена в книге Е. Маймина со всею силой. Она возвращает нас к тому моменту 1825 года, когда поэт поверил царю и надел на себя узы. В это время его единомышленники и друзья томились в тюрьме и ждали каторги и казни.

Поэт о своих друзьях не забывал ни на минуту, и его раздвоенность трагически сказывалась на последних годах его жизни.

Книга Е. Маймина – весьма удачный итог науки о Пушкине, итог, рассчитанный на массового читателя, который узнает главное о великом поэте. Книга учитывает весь опыт пушкиноведения, в ней немало ссылок. Имя нашего выдающегося пушкиниста Б. Томашевского произносится автором особенно часто и в особенно важных случаях.

Немало нового, свежего, глубоко продуманного вносит эта книга в сознание читателя.

г. Львов

Цитировать

Чичерин, А. Жизнь и творчество / А. Чичерин // Вопросы литературы. - 1983 - №4. - C. 240-242
Копировать