Верность себе, своему таланту

Гасан Гулиев, Вровень с веком, М., «Советский писатель», 1981, 192 с.

Книга Г. Гулиева «Вровень с веком» посвящена творчеству одного из выдающихся представителей азербайджанской советской прозы – Сулеймана Рагимова. Потребность в такой книге чувствовалась давно, и это естественно, ибо полвека творчества, более полусотни книг – достаточно убедительный и поучительный пример достойного служения литературе, народу.

Судьба Рагимова – типичная судьба художника, вышедшего из самой гущи народных масс. Весьма богатый жизненный опыт, умение увидеть и показать тенденции развития действительности, ее глубинные конфликты – вот что, прежде всего, обеспечивает популярность писателя, успех его произведений у читателя.

Последовательно и подробно прослеживая жизненный и творческий путь Рагимова, критик отмечает как самую примечательную особенность его удивительное постоянство – неизменную верность теме борьбы народа за свободу (начиная с первого детища – романа «Шамо») и глубинную связь и приверженность традициям азербайджанского народного творчества.

В центре внимания Г. Гулиева роман «Шамо», определяемый им как роман о народе, его судьбе, его поступательном движении от бесправия и вековой отсталости к счастью свободного труда, как первый в азербайджанской литературе роман-эпопея. Автор раскрывает масштабность, многоплановость этого романа, где перед читателем развертывается широкая панорама народной жизни от предреволюционной эпохи до нашей современности и целая галерея ярких образов героев всех этапов этого большого исторического периода. Освещая процесс создания этого произведения, критик показывает его связи с традициями национального фольклора и в то же время – с поисками и достижениями советского многонационального романа-эпопеи. Анализ этого творческого процесса, пожалуй, составляет самые интересные страницы в книге Г. Гулиева.

Как отмечает исследователь, задумав роман о жизни и борьбе за лучшую долю жителей горного села Шехли, писатель остался неудовлетворен сделанным; но он не хотел и не мог расстаться со своими героями и решил проследить их судьбы, как и жизнь последующих поколений, на фоне исторических перемен в жизни всего азербайджанского народа, обусловленных победой революции и советской власти. Именно тогда писатель, творчески использовав многовековые дастанные традиции своего народа, сумел создать новую форму для своей будущей эпопеи, выработать свою поэтику. Обращение к формам и приемам такого крупного повествовательного жанра, как дастан (начиная с творчества великого Низами), с его народным отношением к событиям, жизни, людям, с его неторопливостью и последовательностью изложения событий, большой широтой и основательностью повествования и изображения, было здесь вполне естественным и органичным. Это было и продолжением традиций азербайджанской литературы, и, в то же время, обновлением их, созданием дастана нового времени – романа о народной жизни, народной судьбе, широкоохватного изображения масштабных событий, движения масс, связанных с поворотными моментами истории.

Критик показывает, что в этом обновлении национальных художественных традиций сыграл свою плодотворную роль и процесс взаимосвязей литератур, воздействие ни писателя произведений Л. Толстого; Горького, Шолохова – авторов, служивших для него творческим примером. И конечно, эпопея Рагимова обнаруживает немало особенностей, которые связывают ее с опытом всей советской литературы.

Анализ истоков поэтики и стиля «Шамо» привел IV Гулиева и к новым доказательствам в споре о происхождении азербайджанского романа, появление которого относили лишь к 30-м годам советской эпохи и рассматривали как результат внешних воздействий.

Критик поступает правильно, довольно подробно останавливаясь в этой связи на вопросах фольклоризма в творчестве Рагимова вообще. И потому, что многие истоки творчества писателя действительно ведут к фольклору (не только в «Шамо», но и в повестях «Матабан», «Айналы», «Зеркальное озеро» и др.), и потому, что обращение к фольклорным источникам стало одной из примечательных особенностей советской прозы последнего времени (сошлемся хотя бы на пример Ч. Айтматова, В. Земляка, Вл. Санги и др.). Совершенно правильно указывая на эту тенденцию, автор здесь, к сожалению, не до конца последователен, как бы сводя все, в сущности, к «взятию и возвращению», к «стремлению вернуть народу то, что взято из его поэтических «фондов» (стр. 132). Точнее было бы определить этот процесс не только и не столько как «возвращение» (соответствующая глава так и называется – «Возвращение к фольклору»), а как, прежде всего, обогащение и взаимообогащение этими народными «фондами» художника, а художником – этих «фондов» и как проявление естественных преемственных связей и единства духовного опыта народа, его развития.

В свете еще продолжающихся споров об историческом романе и его определении представляет интерес и кажется перспективным суждение Г. Гулиева и о «приближении» к жанру исторического романа третьей книги «Шамо»:»…Это был роман о современности – в том смысле, что были живы и полны сил люди, послужившие прототипами героев. Когда же в 60 – 70-е годы роман стал «дописываться», временны´е координаты изменились. Он стал романом о прошлом, об истории» (стр. 164). Эта точка зрения, особенно если ее развить, может способствовать уточнению некоторых существенных моментов и смягчить, на наш взгляд, категоричность выводов ряда исследователей (например, В. Оскоцкого), отрицающих возможность отнесения к историческим тех произведений, авторы которых могли быть свидетелями или участниками, тех событий, которые они изображают.

Много внимания и места уделяется в книге и таким; значительным произведениям Рагимова, как романы «Сачлы» и «В горах Агбулага», повести «Своими руками» и «Матабан», с которыми Г. Гулиев связывает решение писателем новых задач и его современные художественные искания в области нравственно-философских и морально-этических проблем человека и общества, глубокого постижения сущности и назначения человека, смысла его жизни и деятельности. При этом писатель оставался самим собою, был эпически основателен и не поддавался соблазнам преходящей «моды».

В ряду других удач при рассмотрении творчества Рагимова надо назвать и экскурсы критика в область психологии творчества писателя, секретов его творческой лаборатории.

Свободное владение материалом, раскованность стиля, ясность и самостоятельность мысли, внутренне оправданные широкие сравнения и параллели делают убедительным анализ Г. Гулиевым и других произведений писателя.

Жизненный и творческий путь Рагимова рассмотрен на широком фоне и в богатых, глубоких связях как со всей азербайджанской, так и с другими братскими литературами, особенно с русской, украинской, киргизской, узбекской. В книге Г. Гулиева удачно сочетаются, естественно и органически просматриваются основные начала и компоненты уникального в своем роде единства (вернее будет сказать триединства), которое составляют личностно-писательское, национальное и общесоветское начала, – это и есть подлинно верное понимание проблемы национального и интернационального в нашей многонациональной литературе.

Должное внимание уделено в книге Г. Гулиева и фактам биографии писателя, и его большой и постоянной общественно-политической деятельности.

Конечно, работа Г. Гулиева не лишена и некоторых несовершенств и изъянов. Встречаются сравнительно слабые страницы, недостаточно четко раскрыта проблематика в главе «Время не ждет…», порой в изложении чувствуется субъективизм.

В целом же это интересное и нужное исследование, которое, безусловно, является вкладом азербайджанского критика в общие усилия по дальнейшему изучению советского многонационального романа.

г. Баку