Живое наследство
«Литературное наследство Сибири». Главный редактор Н. Н. Яновский, Западно-Сибирское книжное изд-во, Новосибирск, т. 1, 1969, 395 стр.; т. 2, 1972, 447 стр.; т. 3, 1974, 352 стр.
«Литературное наследство Сибири». Первый том с этим названием читатель получил в 1969 году. Теперь перед нами три выпуска серии, содержащие богатый материал по истории русской и советской литературы Сибири.
Необходимость издания, подобного ЛНС (аббревиатура эта уже вошла в оборот), ощущалась издавна; много лет исподволь велась подготовка к осуществлению серии. Среди организаторов издания были известные ученые и писатели Сибири, ныне покойные Н. Бабушкин, А. Высоцкий. Позднее самое активное участие в начатой работе приняли профессор В. Трушкин, крупнейший знаток прошлого Сибири Е. Петряев, входят в редколлегию издания Е. Беленький, Ю. Постнов.
Можно бы еще и еще называть энтузиастов большого и важного дела, хотя их фамилии и не значились на титульных листах вышедших томов ЛНС. Но главная заслуга в том, что книги ЛНС увидели свет, принадлежит, безусловно, составителю и ответственному редактору издания Н. Яновскому. Его усилиям обязано издание своим рождением и последующей, теперь уже почти десятилетней, жизнью.
Еще в 50-е годы Н. Яновский, чувствуя потребность более тщательного и углубленного изучения творчества писателей-сибиряков, стал составителем коллективных сборников литературно-критических очерков «Писатели-сибиряки». Тогда, в 1956 и 1959 годах, в Новосибирске появилось два выпуска этого издания. Литературно-критические очерки, как правило, не могли вобрать в себя весь архивный и ранее неизвестный литературный материал. С другой стороны, ощущалась потребность в более широком и подробном представлении как творчества отдельных писателей-сибиряков, так и литературного процесса прошлых лет. Так созрела почва для создания серии книг, подобной академическому «Литературному наследству».
С самого начала ЛНС далеко переросло локальные рамки. Каждый из трех вышедших томов находил в свое время сочувственный отклик не только в сибирской, но и в центральной прессе. Однако издание со столь широким охватом литературного материала от начала XIX века до 40-х годов нашего столетия выдвигает множество проблем как историко-литературного, так и методологического характера и требует разговора специального и обстоятельного.
Одна из важнейших проблем советской литературы – Горький и формирование социалистического реализма – оказывается узловой и в вышедших томах ЛНС. Ценно то, что многогранная проблема эта решается здесь на материале, которым до сих пор оставался неизвестным или, во всяком случае, не пущенным в научный оборот.
В сущности, само появление такого издания, как ЛНС, – реализация одного из заветов основоположника советской литературы. М. Горький, как известно, еще в предоктябрьские годы сделал многое для того, чтобы писатели-сибиряки вышли на всероссийскую арену литературы. В послеоктябрьский период интерес его к литературному движению советского Зауралья неизменно возрастал. С трибуны Первого съезда советских писателей вновь прозвучал настойчивый призыв М. Горького: «Нам необходимо обратить внимание на литературу областей, особенно Восточной и Западной Сибири, вовлечь ее в круг нашего внимания… учитывать ее значение как организатора культуры» 1.
В этой связи символичным и вместе с тем глубоко закономерным представляется тот факт, что первый том ЛНС открывается разделом «Горький и Сибирь». Горьковское влияние на советскую литературу Сибири, отдельных ее представителей ощутимо и в каждом материале другого важнейшего раздела первого тома ЛНС — «Письма ученых-сибиреведов и писателей М. К. Азадовскому».
500 корреспондентов и 3500 писем – таково эпистолярное наследие известного фольклориста, этнографа и сибиреведа профессора М. Азадовского. В первом томе ЛНС опубликована небольшая часть этих материалов, но они представляют огромную ценность не только для изучения литературного процесса Сибири, но и для советского горьковедения.
Публикация письма поэта и ученого П. Драверта от 22 мая 1927 года, где он сообщал М. Азадовскому сведения о своей жизни и творчестве, помогла устранить давнишнюю ошибку, получившую широкое распространение: сборник стихов сестры поэта, изданный в 1906 году в Москве под псевдонимом Тревард, до последнего времени приписывался П. Драверту. Уже этот факт свидетельствует о важности публикуемых в томе материалов. А ведь подобные примеры можно без особого труда приумножить.
Так, 5 апреля 1946 года А. Турунов писал Азадовскому: «Недавно я видел небольшую прелюбопытную брошюрку: «Письма М. Горького к В. И. Анучину»!!! Самарканд, изд. Педагогич. института. 1941. Там 23 письма, публикуемые по копиям, снятым с подлинных В. И. Анучиным. Удивительные письма! Неужели они были когда-либо действительно написаны? Вы читали? Какого мнения? Первой его подобного типа же работки, вышедшей в 1941 г., что-то теперь не нахожу ни в алфавитном каталоге Кн. Палаты, ни в каталогах Ленинской библиотеки. Она исчезла бесследно! Но старик не унимается» (т. 1, стр. 304).
Будь это письмо в свое время в руках исследователей и издателей, они, очевидно, серьезно призадумались бы, прежде чем включать в различные сборники сфабрикованные Анучиным письма М. Горького. Как знать, возможно, этой ошибки удалось бы избежать. А так потребовалось еще два десятилетия для установления истины2.
Первый том ЛНС знакомит читателя с девятью ранее не публиковавшимися письмами Горького и 35 письмами писателей-сибиряков к нему. Помимо этого, в томе впервые собраны воедино воспоминания о Горьком И. Гольдберга, В. Интина, М. Ошарова, Р. Эйхе. Весь этот материал еще раз убеждает, что каждое из значительных литературно-общественных дел сибиряков горячо и по-деловому поддерживалось М. Горьким. Касалось ли это работы журнала «Сибирские огни» или созыва съезда сибирских писателей, основания литературно-художественного альманаха в Иркутске или издания интересной книги сибиряка в центре, деятельности литературных организаций Сибири или работы над уникальным изданием Сибирской Советской Энциклопедии – помощь и поддержка М. Горького всегда были весомы и значимы. Так, М. Басов, посылая Горькому в 1929 году первый том ССЭ, заметил: «Думаю, что это издание следует отнести к категории «наших достижений».
Образца или опыта перед глазами у нас не было – это действительно первый опыт такого локального издания; насколько я этим вопросом интересовался – и за границей такого типа издания нет» (т. 1, стр. 57 – 58). Очень скоро (1930, N 5) в горьковском журнале «Наши достижения» появилась статья о Сибирской Советской Энциклопедии.
Помимо названных материалов, первый том ЛНС дает впервые полный текст поэмы Ивана Тачалова «Егорка» (публикация Н. Яновского) и представляет с наибольшей полнотой поэзию Игоря Славнина (публикация В. Трушкина).
Проблеме «Горький и становление советской литературы» посвящен, в сущности, и весь второй том издания, целиком отданный творчеству одного из собирателей литературных сил Сибири 20-х годов, автору первого советского романа «Два мира» – В. Зазубрину, который до конца дней великого пролетарского писателя был связан с ним самыми тесными творческими узами.
Этот «том отличается наибольшей цельностью проблематики и органичностью материалов. Читатель вынесет из этой книги ясное представление о нелегкой творческой эволюции В. Зазубрина после создания романа «Два мира» и вместе с этим почувствует биение пульса советского литературного процесса 20 – 30-х годов, уточнит представления об эстетических взглядах М. Горького.
До выхода второго тома ЛНС эпистолярное наследие В. Зазубрина практически оставалось неизвестным. Теперь мы читаем письма Зазубрина писателям-сибирякам Н. Анову, Ф. Березовскому, П. Петрову, журналисту В. Крапивину, ученым М. Азадовскому, А. Бурдукову, Е. и С. Орловым.
Каждое письмо чем-то обогащает наше представление о творчестве и личности В. Зазубрина, а некоторые из них приоткрывают перед нами ранее совершенно неизвестные факты биографии и творческих поисков автора первого советского романа. В частности, письма к ученому-монголоведу А. Бурдукову свидетельствуют о серьезной работе В. Зазубрина над романом о Монголии. Нельзя без волнения читать письмо к Е. Н. Орловой от 27 февраля 1931 года, раскрывающее один из самых драматичных фактов биографии В. Зазубрина: «Вообще, дети растут неожиданно быстро, особенно у таких плохих отцов, как я. На днях он меня озадачил вопросом – почему ты не в партии? За что тебя выгнали? Ведь ты коммунист? Я рассчитывал разговаривать с ним на этот счет лет через десять, но пришлось гораздо ранее» (т. 2, стр. 385).
Тяжело и горько переживал В. Зазубрин несправедливое исключение из рядов партии, но и в самые тяжелые минуты своей жизни он оставался верен ей, ее делу. 4 марта 1932 года он пишет А. М. Горькому: «Надо сказать только Вам прямо, что работать мне сейчас стало труднее, т. к. я, чувствуя себя гражданином СССР, следовательно подумываю о том, что перо, пожалуй, надо будет сменить на более вразумительное для буржуев оружие. Наверное, они, голубчики, скоро, скоро на нас полезут со всех сторон. Вообще сейчас, если и писать, то писать надо прямо огнем, сталью. Как беден и бессилен наш язык, когда говорят орудия. Все думаю – перекричать бы» (т. 2, стр. 286).
Впервые с такой полнотой в этом томе представлена переписка основоположника советской литературы с В. Зазубриным. И хотя переписка М. Горького и В. Зазубрина (кроме трех писем М. Горького и двадцати – Зазубрина) была ранее опубликована в десятом томе «Архива А. М. Горького» (кн. 2, «Наука», М. 1965), не могу согласиться с прозвучавшим в свое время упреком относительно никчемности перепечаток в изданиях, подобных ЛНС. В данном случае было необходимо как можно более полно представить переписку двух писателей, что проливает свет не только на творческую биографию В. Зазубрина, но и на многие явления литературного процесса 20 – 30-х годов. Этому во многом способствуют тщательные и подробные комментарии публикаторов.
Вместе с этим представляется сомнительной и недостаточно авторитетной публикация письма А. В. Луначарского по предисловию к четвертому изданию романа «Два мира» (Новосибирск, 1928). Такие публикации из вторых рук, на мой взгляд, не исключают произвола первых публикаторов, необоснованных сокращений, которые, как известно, ведут порою даже к искажению общего смысла документа. Нельзя в этом случае, как и в случаях, когда редколлегия ЛНС дает иные материалы в сокращении, не помнить о словах К. Симонова, А. Суркова и Н. Тихонова, которые справедливо писали в предисловии к двухтомнику «Литературного наследства»»Советские писатели на фронтах. Великой Отечественной войны»: «…Мы приветствуем и со своей стороны поддерживаем ту традицию редакции «Литературного наследства», которая последовательно проводится и в этом томе, – традицию публиковать старые рукописи в их подлинном виде, сохраняя, как правило, и те строки, которые ныне, с высоты нашего исторического знания, кажутся неловкими, наивными или неверными. История есть история, – и это относится не только к истории фактов, но и к истории чувств» (кн. 1, стр. 8), Переписка Горького с Зазубриным проясняет не только многие моменты творческой биографии писателя-сибиряка, она позволяет вместе с этим уточнить некоторые прочно утвердившиеся положения горьковедения. Так, например, рассказы М. Горького 1922 – 1924 годов верно рассматриваются как своеобразный поиск новой формы, нового тона, необходимого для задуманной эпопеи «Жизнь Клима Самгина», Именно об этом идет речь в письме Зазубрину от 25 марта 1928 года. Однако на этом основании нередко все рассказы данного цикла объединяются исследователями таким образом, что создается впечатление их полного идейно-художественного родства, а это не так. «Для многих, – писал Горький В. Зазубрину, – да, кажется, и для Вас, все «Рассказы» окрашены одним – «Караморой». Это – неверно. «Рассказ о романе», «О необыкновенном», «Репетиция» в моем представлении с «Караморой» не совпадают» (т. 2, стр. 257).
Казалось бы, переписка двух писателей о редактируемом Горьким журнале «Колхозник», где в 30-е годы работал В. Зазубрин, касается весьма частных вопросов: такие-то материалы одобрить, такие-то отвергнуть, что-то требует доработки и т. д. и т. п. Однако переписка эта проливает дополнительный свет на то, как требователен был Горький.
На жалобы В. Зазубрина о том, что некоторые из писателей дают для журнала материалы весьма сомнительного качества, Горький не устает повторять: «…Я решительно против «снисходительных»
оценок произведений граждан литераторов, не способных понять, что первый журнал для колхозников должен дать отличный и серьезный материал» (т. 2, стр. 318). Здесь же Горький предупреждает В. Зазубрина, что «увлекаться хвалебными рецензиями» на только что вышедшую первую книгу журнала «Колхозник» не следует, его беспокоит вопрос: чем «хвалебный тон» вызывается? Не тем ли, что в «журнале сотрудничает Горький, человек уже как бы не подлежащий критике, но вполне и давно достойный некролога» (т. 2, стр. 319)?
В момент подготовки литературного приложения к журналу «Колхозник» обнаружились разные взгляды относительно комментирования издаваемых произведений русской классики. Некоторые из привлекаемых комментаторов полагали, что для сельского читателя вполне достаточно кратких биографических справок и скупых данных об истории создания того или иного произведения. Горький настаивал на всестороннем комментировании произведений. 17 ноября 1935 года он писал В. Зазубрину: «Нам нужны люди, которые, хорошо зная прошлое, могли бы толково объяснить современному читателю все то, что он не испытал и о чем говорит ему дореволюционная литература. Объяснять придется главным образом «быт», но так как бытом командует политика, а она – премьерша, гранддама всех драм жизни, – ясно, что без истории не обойдемся. Мне кажется, что я понимаю, чего именно боятся «комментаторы», – боятся они обнаружить свое политическое невежество, а также и «бытовое», т. е. – культурное в широком смысле понятия» (т. 2, стр. 347).
М. Горький высоко ценил В. Зазубрина, «очень талантливого молодого литератора», заинтересованно следил за его деятельностью. Трудно переоценить роль М. Горького в творческой судьбе В. Зазубрина. Прекрасно понимал это, разумеется, и автор «Двух миров», который в одном из своих писем 1935 года признавался: «Я счастлив, Алексей Максимович, что мое личное знакомство с Вами началось именно в эти Ваши исключительные по размаху и плодотворности семь лет. Вы за это время были для меня учителем и человеком, твердую, ласковую руку которого я всегда чувствовал у своего локтя» (т. 2, стр. 335).
Ничего в этом письме В. Зазубрин не преувеличивал. Именно М. Горькому принадлежит один из первых отзывов на книгу В. Зазубрина «Два мира», позднее он неоднократно упоминал первый советский роман в ряду лучших произведений о гражданской войне. Заинтересованно следил Горький и позднее за работой В. Зазубрина над романом «Горы», первая часть которого была одобрена им, да и опубликовать ее удалось во многом именно с помощью М. Горького. Но все это отнюдь не мешало крупнейшему писателю социалистического реализма быть строгим и даже суровым критиком некоторых произведений В. Зазубрина.
Об одном из рассказов Зазубрина («Сибирские огни», 1923, N 5 – 6) Горький в 1928 году писал автору: «Общежитие», на мой взгляд, вещь неудачная… В описаниях Вы впадаете в злейший «золаизм»…
Пишете Вы плохо и мало заботясь о точности, ясности. И слишком много дано в рассказе черного. Нет, не понравился мне рассказ. Жалею об этом» (т. 2, стр. 262).
В последующие годы Горький неоднократно высказывал самые горькие, но справедливые суждения по тем или иным произведениям Зазубрина. В 1933 году М. Горький забраковал очерк В. Зазубрина «История одного подкопа» об открытии и работе научно-исследовательского института медицины опять-таки за несоответствие взятого в очерке тона серьезному жизненному материалу, что делало неясным смысл произведения: «Патетическое и героическое наполнение этой идеи Вы обрабатываете в темпе «аллегро». Это – не годится. Свистеть можно весьма искусно, но – не следует насвистывать Бетховена» (т. 2, стр. 298).
В сущности, по тем же причинам столь же категорично М. Горький не принял и пьесу «Человеческие обязанности». «На мой взгляд, – писал М. Горький Зазубрину в марте 1936 года, – пьеса совершенно не удалась и, в данном ее виде, может укрепить в людях вульгарное их отношение к науке медицине, а также и ко врачам. Необходимо поднять выше ее общий тон, подчеркнуть, что тут вызвана и развернута эпохой все та же борьба революционеров с консерваторами и реформаторами.
Очень жаль, Владимир Яковлевич, что Вы взялись за эту тему, не кончив «Горы» (т. 2, стр. 354).
Слов нет, В. Зазубрин не только «стремился художнически… создать картину жизни первых послереволюционных лет», как утверждает Н. Яновский во вступительной статье к тому ЛНС – «Несобранные произведения Владимира Зазубрина», – автор «Двух миров» мучительно искал возможные пути такого отображения действительности. Эти поиски толкали его то к «злейшему «золаизму» в рассказе «Общежитие», то к герою, который заведомо снижал идейно-художественный пафос рассказа «Бледная правда», то к модному в 20-е годы биологизму (рассказ «Черная молния»). Разве не ощущаются в какой-то мере отзвуки всех этих поисков писателя и в романе «Горы»? Не в этом ли причина мучительных раздумий В. Зазубрина о художественном опыте классиков русской литературы, и в частности Ф. Достоевского? Не потому ли он с необычайной настойчивостью стремится разгадать секреты мастерства М. Горького?
«Сомнения раздирают меня, – пишет В. Зазубрин М. Горькому 13 августа 1931 года. – Я хочу писать не хуже любого молодого советского писателя. Свои же страницы мне сейчас кажутся простым набором слов. Я хватаюсь в отчаянии за «Клима Самгина» и ничего не могу там разглядеть – читаю как обыватель. Я вижу, что все люди там живые, что все события были такими, как Вы их описываете, и не вижу, как книга сделана. Автор подавляет меня, не пускает в свою лабораторию. Я должен разгрызть Вас, должен понять, как Вы сделали эту книгу и своих героев. Буду перечитывать, т. к. «Клим Самгин» неизмеримо выше всего, что у нас сейчас есть в литературе» (т. 2, стр. 276 – 277).
Нет, страницы переписки Горького и Зазубрина не позволяют обойти трудного для любого исследователя вопроса: «Почему некоторые из советских писателей, создав сразу же после революции значительные произведения, не избежали в последующие годы творческого спада?» Вопрос этот неизменно встает и при обращении к творчеству В. Зазубрина, высшим достижением которого, бесспорно, остался роман «Два мира», написанный в 1921 году, хотя литературная деятельность писателя продолжалась вплоть до конца 30-х годов.
Вопроса этого отнюдь не снимают опубликованные во второй книге ЛНС художественные произведения В. Зазубрина, хотя и собрано здесь наиболее значимое из наследия писателя-сибиряка: это главы из второй и третьей частей романа «Два мира», рассказ «Бледная правда», увидевшие свет на страницах журнала «Сибирские огни» в 1922 и 1923 годах; рассказы «Черная молния» и «Дичь на блюде», опубликованные в конце первого послеоктябрьского десятилетия в журнале «Охотник и пушник Сибири», и некоторые другие.
Больше того, вопроса этого в той или иной мере касаются авторы воспоминаний о В. Зазубрине – В. П. Зазубрина-Теряева, вдова писателя, Ник. Смирнов и Ф. Тихменев, близко знавшие В. Зазубрина. Надо заметить, что эти мемуарные материалы, как и другие, помещенные во втором томе ЛНС, помогают уяснить многие вопросы, связанные с личностью и творчеством В.. Зазубрина.
Собирание, комментирование и публикация ранее неизвестных литературных материалов – это, бесспорно, важнейший аспект работы ЛНС. В трех вышедших томах мы находим самый разнообразный материал: публикации ранее неизвестных или затерявшихся на страницах периодических изданий прошлых лет художественных произведений, воспоминаний, эпистолярного наследия, исследований отдельных изданий, разысканий, сообщений о литературном прошлом Сибири. Весь этот материал подается в разнообразных формах, подробно и обстоятельно комментируется.
Другая сторона деятельности редколлегии ЛНС – осмысление вновь вводимых фактов, включение их в круг проблем изучения творчества отдельного писателя или литературного процесса в целом. Надо сказать, что и эта задача решается, как правило, на серьезном научном уровне.
Обратимся к третьему тому ЛНС. Открывается он разделом об одном из первых по времени поэтов Сибири – Федоре Бальдауфе. Впервые здесь творчество поэта представлено столь полно. Многие из публикуемых произведений Ф. Бальдауфа вновь выверены по первоисточникам. Даже наиболее известное и одно из популярных стихотворений Ф. Бальдауфа «Бурятке» дополнено ранее не публиковавшимися строками, не говоря уже о ряде стихотворений, которые только теперь, на страницах ЛНС, увидели свет.
Высокий научный уровень этого раздела тома, несомненно, определен опытом Е. Петряева, обладателя поистине неисчерпаемых сведений из истории, культуры и литературы Сибири. Насыщенностью отличается и краткая вступительная статья «Поэт старой Сибири», намечающая вместе с этим важнейшие линии дальнейшего изучения творчества Ф. Бальдауфа. Большую ценность представляет фактографический и библиографический материал, который заключен в комментариях и примечаниях к этому разделу. Кроме того, что здесь дана полная библиография работ о Ф. Бальдауфе, мы почерпнем немало ценных сведений о литературной жизни Восточной Сибири начала прошлого столетия.
То же самое можно бы сказать и о других разделах третьего тома, посвященных Арсению Жилякову и Степану Исакову (публикации, статьи и комментарии Н. Яновского), Федору Лыткину и Исааку Гольдбергу (статьи и комментарии В. Трушкина), Всеволоду Иванову (М. Минокин), Антону Сорокину (Еф. Беленький), поэту военного поколения Науму Гольштейну (Е. Стюарт).
Одно лишь перечисление материалов третьего, как, впрочем, и первого, тома ЛНС заставляет задуматься о принципах формирования отдельных выпусков. Очевидно, ни хронологический, ни тематический, ни тем более проблемный характер сборников сами по себе ни у кого возражения бы не вызвали.
В самом деле, наибольшей цельностью, как отмечалось, отличается второй, зазубринский том ЛНС. Можно предположить, что готовящийся ныне к изданию очередной, четвертый выпуск ЛНС, посвященный литературному наследию одного из видных общественных и литературных деятелей Сибири прошлого столетия – Н. Ядринцева, будет столь же целеустремленным по своей проблематике.
Сложнее обстоит дело с выпусками «сборными». В практике формирования таких томов редколлегия прибегает к смешению различных принципов. Иначе, очевидно, и нельзя. И все-таки, когда нам предлагается в третьей книге ЛНС материал, охватывающий более чем столетие, а некоторые публикации тома совершенно не скреплены, то выпуск невольно распадается на отдельные хронологически очерченные куски. Каждая из таких частей третьего тома – Ф. Бальдауф, писатели и поэты Сибири предоктябрьского десятилетия и первых послеоктябрьских лет и, наконец, публикация стихов и воспоминаний о поэте военного поколения Н. Гольштейне – при соответствующем дополнении материалом могла бы вырасти в самостоятельный выпуск, который бы обладал заметно большей целеустремленностью и проблемностью.
Кстати говоря, один из томов ЛНС и следовало бы, может быть, целиком посвятить литераторам-воинам. Вряд ли при этом редколлегия будет испытывать недостаток материала. Тем более, если она организует в этом направлении специальные изыскания, как это нередко практикуется при подготовке томов академического «Литературного наследства».
Нельзя не отметить и некоторые неточности, допущенные в вышедших томах ЛНС. Архив П. Драверта хранится не в Омском госархиве, как это указано на стр. 228 (т. 1), а в Омском областном краеведческом музее; письма К. Худякова к Вс. Иванову находятся не в Рукописном отделе Государственной библиотеки имени В. И. Ленина (т. 3, стр. 300), а у вдовы писателя – Т. В. Ивановой; на стр. 276 (т. 3) ошибочно указан год смерти И. Гольдберга, вместо 1933 следует – 1939 год. Не обошлось и без некоторых других опечаток.
Вернемся, однако, к одному из важнейших разделов третьего тома ЛНС – к публикациям, охватывающим творчество писателей Сибири революционных лет. Нет сомнения, что публикуемые материалы позволяют лучше видеть как творчество А. Жилякова и С. Исакова, Ф. Лыткина и И. Гольдберга, Вс. Иванова и А. Сорокина, так и литературный процесс Сибири в целом. И это уже немалый вклад в изучение литературы Зауралья.
Как уже отмечалось, публикациями ЛНС не ограничивается. Во вступительных статьях и комментариях к публикациям привлекаются и систематизируются фактические данные о литературной жизни Сибири. Так возникает впечатляющая картина литературной жизни Сибири в последние предоктябрьские и первые послереволюционные годы. На историко-литературном фоне осмысливаются как вновь публикуемые произведения, так и творчество каждого из этих писателей в целом, намечаются перспективы дальнейшего изучения творчества писателей-сибиряков и литературного процесса.
Точно выявлен, например, Н. Яновским характер творчества А. Жилякова и С. Исакова, когда А. Жиляков соотносится с сибирскими писателями критического реализма, а С. Исаков на основе вновь публикуемых произведений рассматривается уже «как один из талантливых зачинателей советской литературы Сибири» (т. 3, стр. 156).
Стихи и письма поэта-революционера Ф. Лыткина, собранные и опубликованные В. Трушкиным, позволяют ему заявить: «Перед читателями предстает ф. Лыткин, если можно так сказать, более интимный, более лиричный, нежели в предшествующих публикациях, в которых, как правило, основной акцент делается только на его публицистические стихи. Интимная лирика Лыткина, его письма к жене обогащают и расширяют наши представления об этом незаурядном человеке, чья жизнь оборвалась в самом ее начале, жизнь пламенного революционера-коммуниста, подлинного героя Великого октября, его верного сына и глашатая» (т. 3, стр. 313).
Плодотворным и закономерным представляется намеченный Еф. Беленьким путь изучения одного из крупных произведений А. Сорокина – повести «Хохот желтого дьявола». Исследователь справедливо утверждает, что постижение жанровой сущности и характера стиля произведения А. Сорокина невозможно уяснить без учета влияния на писателя-сибиряка «Красного смеха» Л. Андреева и очерка М. Горького «Город Желтого Дьявола».
Е. Стюарт бережно подходит к скромному литературному наследию товарища по поэтическому цеху – Наума Гольштейна, погибшего в 1944 году. «Когда берешься воссоздать словами образ живого человека, – пишет наша современница, – чувствуешь какую-то особую ответственность, даже робость перед стоящей задачей: не погрешить бы против точности, не солгать бы невольно, не преувеличить бы каких-то черт и свойств, не проглядеть бы чего-то главного в характере. Но когда пишешь о человеке, которого уже нет среди живых, ответственность неизмеримо возрастает – тот, о ком пишешь, не сможет ни возразить, ни защититься…» (т. 3, стр. 329).
Нет, ни Е. Стюарт в своем слове о поэте военного поколения, ни В. Федоров в своих воспоминаниях о друге, с которым «познакомила поэзия», не допустили какого-либо неверного слова. И бережно сохраненные стихи юноши 1941 года, опубликованные ныне на страницах ЛНС, наполняют нас ощущением «грозного диссонанса» военных лет.
Каждый из вышедших томов ЛНС настолько обогащает наши историко-литературные представления о том или ином писателе или периоде литературного развития, что теперь лишь удивляешься, как это раньше наши критика и литературоведение обходились без издания, подобного «Литературному наследству Сибири».
г. Омск