№5, 1977/Обзоры и рецензии

Горький и советские писатели

Н. Д. Баранова, М. Горький и советские писатели (идейно-творческие взаимосвязи в 20-е годы), «Высшая школа», М. 1S75, 215 стр.

Книга Н. Барановой привлекает прежде всего тем, что диалектику творческих связей Горького с писателями-современниками автор стремится раскрыть без упрощений.

В литературоведении, к сожалению, все еще дает себя знать привычка чересчур прямолинейно трактовать отношения советских писателей к урокам Горького. Молодые (и не только молодые) литераторы, в том числе и весьма яркие, самобытные, наделяются подчас застенчивой покорностью благонравного ученика. Как будто у собратьев Горького по перу не было своей индивидуальности, своей поэтики, своего знания действительности!

В книге Н. Барановой показано, что каждый из творческих контактов Горького с литературными современниками имел свой «сюжет», свою идейно-психологическую окраску.

В истории взаимоотношений Горького с советскими писателями отразилась эволюция эстетических и философских взглядов великого художника.

Анализируя, например, письма Горького, в частности письма к Гладкову, Н. Баранова приходит к интересным и, на мой взгляд, вполне обоснованным выводам о том, что мысли Горького о социалистическом реализме, столь ярко и отчетливо выраженные в его выступлениях 30-х годов, уже намечались, формировались в 20-е годы: живые явления литературного процесса той эпохи воздействовали на Горького и помогали складываться его концепциям, которые ныне воспринимаются нами как основополагающие, классические.

Напряженными раздумьями Горького над проблемой человека, над проблемой сопряжения личного и общего в период величайшей революционной перестройки жизни объясняет автор интерес писателя к Федину, Леонову, Бабелю, Фадееву. С этими горьковскими размышлениями связана и его постоянная забота о сохранении и развитии традиций русской классической литературы, и его внимание к писателям старшего поколения – к Сергееву-Ценскому, Пришвину, Чапыгину. Вообще симпатии Горького вызывали, прежде всего те, в ком он видел продолжателей – именно продолжателей, а не подражателей, не эпигонов! – колоссальной работы классиков с их возвышенными гуманистическими; идеями.

Гуманистическая устремленность Горького, его обостренный интерес к личности, как убедительно показывает Н. Баранова, противостояли той схематизации, которую воинственно отстаивали критики и теоретики вульгарно-социологического толка.

Шаг за шагом автор демонстрирует историческую обусловленность и, главное, историческую перспективность горьковской позиции, которая была близка позиции Луначарского.

Попутно заметим, что на протяжении всей работы выявляется сходство эстетических взглядов великого писателя и выдающегося критика-марксиста. В работе убедительно показана эволюция философских взглядов Горького в 20-е годы, эволюция его представлений о гуманизме. Эта эволюция проходила под знаком все более глубокого понимания исторической правоты революционного, воинствующего гуманизма.

Верная своему проблемному подходу к теме, Н. Баранова выдвигает еще один интереснейший и весьма актуальный аспект: горьковское понимание проблемы «человек и природа». Именно в этом аспекте рассмотрены в работе отношения Горького с Пришвиным.

Как и в других случаях, автором лаконично и ясно передана суть дела. «Горький, – замечает Н. Баранова, – раньше других критиков понял, что главное в творчестве этого самобытного художника – не природа, а человек. От этого горьковского открытия ведет свое начало верная концепция творчества Пришвина, которая в течение длительного времени с немалым трудом утверждала себя в борьбе со взглядом на Пришвина только как на «природолюба», фенолога, пейзажиста» (стр. 89 – 90). Горький сумел увидеть в творчестве Пришвина не просто «связь с современностью», а и специфическое выражение новаторских качеств советской литературы» (стр. 93). Пришвинский герой привлек Горького своим «геооптимизмом», то есть мировосприятием человека, не просто любящего природу, но знающего ее тайны и потому чувствующего себя на земле уверенно, по-хозяйски, способного быть преобразователем жизни.

Н. Баранова не умалчивает и о некоторых спорных, по ее мнению, моментах в отзывах Горького о творчестве Пришвина. Но главное, с ее точки зрения, – и с этим нельзя не согласиться, – заключается в том, что Горький помог талантливому русскому писателю глубже понять самого себя, глубже усвоить философию нового человека – «не только знатока, но и преобразователя природы» (стр. 106).

Весьма актуальными представляются и размышления автора о взглядах Горького по поводу проявления национального характера в литературе, – размышления, навеянные в значительной степени исследованием творческих связей Горького и Пришвина: «В горьковских суждениях по поводу национальных свойств пришвинского героя, как и персонажей произведений других советских писателей, проявляется его взгляд на национальное как на исторически изменяющуюся категорию. Писатель приветствовал революцию как способ коренной перестройки жизни, дающей простор для лучших проявлений национального характера и одновременно помогающей освобождению его черт, привитых веками угнетенного положения. В его представлении «новый русский человек» – человек советский – это личность, сочетающая в себе лучшие «исконные» качества русского характера с революционной активностью, направленной на социалистическое преобразование действительности во имя счастья всех людей труда» (стр. 101).

Вдумчиво рассмотрены в работе и взаимоотношения Горького с представителями младшего литературного поколения. Как указывает автор, к середине 20-х годов Горький «все более укреплялся в мысли, что новаторские качества советской литературы, ее метода наиболее отчетливо выявляются при создании образа нового героя – строителя социализма. Всестороннего изображения героя современности Горький, естественно, ждал прежде всего от молодых писателей, участвовавших в гражданской войне, работавших в первых советских учреждениях» (стр. 118).

Вообще серьезным достоинством работы следует считать эстетически-тонкое сопоставление высказываний Горького о Писателях старшего и младшего поколений, Две «сюжетных линии» в работе Н. Барановой как бы сливаются друг с другом. Горький мечтал о большой литературе, в которой социалистический идеал нашел бы адекватное выражение.

Его радовало все, что свидетельствовало о движении к созданию такой литературы. Поэтому он приветствовал произведения Н. Тихонова, Дм. Фурманова, «Цемент» Гладкова, «Разгром» А. Фадеева – произведения «истинно новаторские», в которых действительность художественно осваивалась «с позиций революционного мировоззрения» (стр. 207).

Не обходит Н. Баранова и тех «острых углов», которые иногда возникали в отношениях Горького с писателями. Особенно интересны в этом аспекте страницы, посвященные теме: Горький и Всеволод Иванов. Тема сложная и неразработанная. Всеволод Иванов был писателем, тяготевшим к романтическому стилю. Горький, не только не посягавший на творческую самобытность молодых писателей, но и горячо одобрявший широкое разнообразие стилей, в данном случае был убежден в том, что Всеволоду Иванову, как говорится, от бога дана реалистическая палитра. Всеволод Иванов соглашался с великим мастером – и не соглашался; иногда он бывал просто в смятении; внутреннее чувство подсказывало, что без романтической экспрессии, без романтических контрастов, без романтической патетики ему никак не обойтись.

Н. Баранова излагает этот драматический сюжет добросовестно и последовательно, признавая «известную субъективность Горького в оценке художественных стилей, основанных на использовании различных форм условности» (стр. 210). Зато одновременно вполне отчетливо выражена автором очень важная и ценная мысль: Горький все же оказал большую помощь Всеволоду Иванову как художнику. Многословие и чрезмерная усложненность образной ткани, «вычуры и цветистость» (выражение Бабеля) не относятся ни к реализму, ни к романтизму. Они относятся просто к дурному тону. У раннего Всеволода Иванова таких грехов было достаточно. Горький помог ему отшлифовать «бурную и красочную эксцентрику» (стр. 205).

Представляется в известной мере упрощенным отношение автора рецензируемой работы к некоторым оттенкам философской мысли Горького. Как известно, Горький в тот период, о котором пишет Н. Баранова, высказывал мысли о трагизме бытия, об одиночестве человека во вселенной – мысли, нашедшие наиболее концентрированное выражение в предисловии к «Каталогу издательства «Всемирная литература» 1. В этих размышлениях Горького Н. Баранова видит просто рецидив «больных» настроений, которым в 1917- 1918 годы отдал дань писатель. Позже, «на протяжении первой половины 20-х годов», столь грустные воззрения «постепенно преодолевались писателем» (стр. 56 – 57). Не слишком ли все просто? Екатерина Павловна Пешкова рассказывала мне (в начале 60-х годов), что Алексей Максимович и в последующий период своей жизни в разговорах с ней и Максимом возвращался к мысли о том, что «человек, по-видимому, одинок во Вселенной». И почему в этих размышлениях обязательно, – надо видеть «больные» настроения? Разве ученые, и не только ученые, а миллионы людей в нашу космическую эпоху не размышляют над вопросом, волновавшим Горького? Что касается мысли о трагизме бытия, не следует забывать: писатель еще в 1904 году называл Человека «трагически прекрасным» 2. А в 1933 году Горький писал А. Д, Сперанскому о том, что романисты будущего «должны ввести в круг своих тем героизм научной работы и трагизм научного мышления» 3. Конечно, понятие «трагизма» претерпело эволюцию в сознании Горького. Но вот что несомненно: оно никогда не было тождественно понятию «трагического», например, у Шопенгауэра и других представителей философского пессимизма. В высшей степени знаменательно: в той же статье, в которой выдвинут тезис о трагизме бытия, несколькими абзацами ниже мы находим слова о «суровой и милой, могучей и нежной поэзии нашей жизни» 4. Словом, в это понятие Горький вкладывал очень широкий смысл. Оно относилось, видимо, и к вечной – фаустовской – неутолимости нашей жажды познания5.

Глава об отношениях Горького и Сергеева-Ценского – одна из самых интересных в работе. Не повторяя того, что сказано на эту тему другими исследователями, автор старается, – и весьма успешно, на мой взгляд, – выявить внутренний смысл горьковских суждений о произведениях автора «Печали полей».

Горький, строго и подчас несправедливо отзывавшийся о своих собственных произведениях, обладал благородной способностью радоваться успеху собратьев по перу. А если он замечал в их творчестве тенденции, которые считал полезными для развития литературы, то это увлекало его порой в сторону таких дифирамбов, к которым вдумчивый исследователь должен относиться весьма» осторожно. Однажды Горький объявил, например, Сергеева-Ценского, Пришвина и Чапыгина литераторами значительно более сильными… чем Горький6.

Н. Баранова – серьезный литературовед, поэтому она вполне отдает себе отчет в том, что Горький преувеличивал масштабы сделанного Сергеевым-Ценским, но она также вполне резонно замечает: «…Важно разобраться, Чём вызвано такое отношение к писателю» (стр. 47). И я думаю, можно согласиться с Н; Барановой, когда она приходит к выводу, что Горького привлекал пристальный интерес Сергеева-Ценского «к индивидуальным человеческим судьбам, не часто встречавшийся в литературе начала 20-х годов» (стр. 48). В подходе к человеку, характерном для автора «Печали полей» и «Преображения России», Алексей Максимович «видел нечто родственное собственным раздумьям о человеке как объекте художественного исследования» (стр. 48).

Работа Н. Барановой может дать материал для размышлений и творческих споров. А споры, как известно, полезны для науки, – конечно, если в их основе лежат поиски истины и объективный подход к делу.

Об этой аксиоме заставила меня вспомнить заметка Владлена Котовскова в «Литературной России» от 7 мая 1976 года.

Резолюция вынесена сразу, уже в названии заметки: «И это напечатано!» Вся реплика выдержана в безапелляционном и сокрушительном стиле. Ни одного аргумента. Ведь нельзя же считать аргументом иронические кавычки, в которые взяты слова: «научное пособие».

В чем же обвиняет Владлен Котовсков автора книги? Оказывается, Н. Баранова пытается – и притом «умышленно» (!) – «принизить» С. Н. Сергеева-Ценского, а заодно М. Пришвина и А. Чапыгина. И осуществляет она это, «прикрываясь «конкретно-историческими обстоятельствами». Как это понять – в реплике не разъясняется. Лишь приведено несколько цитат из труда Н. Барановой – цитат, свидетельствующих об ее стремлении уточнить на основании документов историю отношений Горького и Сергеева-Ценского и разобраться не только в сильных, но и в слабых сторонах автора «Преображения России». Характерен и несколько забавен юбилейный пафос В. Котовскова: автору реплики кажется возмутительным уже то, что работа Н. Барановой появилась в «юбилейном для С. Н. Сергеева-Ценского» году. Как будто репутация этого выдающегося писателя пострадает, если мы, отдавая ему дань уважения и признательности, будем оценивать его творчество объективно – как без принижения, так и без апологетики.

В своей книге Н. Баранова исследовала идейно-творческие взаимосвязи Горького со сравнительно небольшим кругом писателей. Каждый из них, однако, является не только крупной, но и в том или ином отношении весьма характерной для эпохи фигурой. Автору удалось сделать интересные обобщения историко-литературного и эстетического порядка. Перед нами серьезное исследование, помогающее лучше понять движение советской литературы в первые десять – двенадцать лет после Октября.

  1. См.: М. Горький, Несобранные литературно-критические статьи, М. 1941, Гослитиздат, стр. 275 – 276.[]
  2. Поэма «Человек» (М. Горький, Полн. собр. соч., т. 6, «Наука», М. 1970, стр. 35).[]
  3. Сб. «Горький и наука», «Наука», М. 1964, стр. 161.[]
  4. М. Горький, Несобранные литературно-критические статьи, стр. 276.[]
  5. »Тоска по истине, – что может быть мучительней для человека? Но нет силы более творческой, чем тоска по истине. И в этой неукротимой, ненасытной тоске скрыта трагическая эстетика (подчеркнуто мной. – Н. Ж.) науки» (выступление Горького на заседании Свободной ассоциации для развития и распространения положительных наук весной 1917 года – сб. «Горький и наука», стр. 14). []
  6. См. письмо Горького к Сергееву-Ценскому от 3 декабря 1926 года (М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 29, стр. 485 – 486).[]

Цитировать

Жегалов, Н. Горький и советские писатели / Н. Жегалов // Вопросы литературы. - 1977 - №5. - C. 256-262
Копировать