Завещание критика
Г. Березкин, Звенья. Творческая индивидуальность и взаимодействие литератур. Перевод с белорусского Ю. Канэ, М., «Советский писатель», 1984. 375 с.
Эта книга – последняя из написанных талантливым белорусским критиком и литературоведом Григорием Березкиным и первая, вышедшая после его смерти. Шел автор к ней долго, как оказалось, всю жизнь.
Творческие интересы Г. Березкина были сосредоточены в основном на вопросах развития белорусской поэзии. Он писал о книгах А. Кулешова, П. Панченко, П. Бровки, Максима Танка, А. Велюгина, А. Пысина, А. Вертинского, Р. Бородулина, Г. Буравкина и других, тонко и проникновенно исследуя образно-эмоциональный мир их поэзии. До сих пор помнится (а прошло уже лет тридцать!) самое первое – еще студенческих времен – впечатление от работ Г, Березкина: после его статей я едва ли не впервые так явственно почувствовал, насколько это разные поэты – хотя и все белорусские, все «лирики», все наши современники, в творчестве которых немало общего и в идейном содержании, и в тематике, и во многом другом…
Мне могут сказать: ныне, мол, требование «установления» творческой индивидуальности – вещь само собой разумеющаяся, незачем ломиться в открытую дверь. Однако мне кажется (и многие меня, очевидно, поддержат), что и сегодня вопросы, связанные с анализом и пониманием творческого своеобразия художника, и теоретически, и особенно практически остаются важными и ой какими непростыми, а, не решив их, невозможно проникнуть в эстетическую сокровищницу литературы. Чуткость к индивидуальности поэта, ее художественной неповторимости, умение ее раскрыть всегда было несомненным достоинством Березкина-критика, и мало кто из белорусских поэтов мог бы посетовать на то, что критик обошел его книги своим требовательным вниманием.
Кто следил за его работой, помнит, как, не изменяя предмету – поэзии, критик постепенно расширял фронт исследования; не отрываясь от современности и не порывая с нею, поднимался к «истокам» – всматривался в дооктябрьское творчество Янки Купалы, М. Богдановича, Тетки, Ф. Богушевича… Книга Г. Березкина «Мир Купалы» (1965) не только повлияла на развитие купаловедения, но и поставила на повестку дня весьма актуальные проблемы литературной науки и критики: необходимость изучения творчества современных поэтов в соотношении с классической традицией, взаимосвязей литератур, проблем национальной специфики. Г, Березкин глубоко чувствовал и понимал ту истину, что идейно-художественный облик и содержание белорусской поэзии в прошлом и, особенно, на нынешнем этапе необходимо рассматривать с учетом того интенсивного духовного взаимообмена, который связывает братские литературы нашей страны.
Я не буду здесь подробно рассматривать творческую эволюцию Г. Березкина, хочу только заметить, что книга «Звенья» – это очень его, березкинская, книга, которую он, как страстный исследователь белорусской поэзии, не мог не написать. Она подсказана насущными задачами в изучении наследия классиков белорусской литературы, выяснении закономерностей ее идейно-художественного развития. В поле зрения автора – дооктябрьский период истории белорусской литературы: Янка Купала, М. Богданович в творческих связях с русской поэзией; вторую часть книги составляет работа «Кулешов и Твардовский», Критик стремится – как он сам определяет свои намерения – «спроецировать… те творческие процессы, которые происходили в предреволюционной белорусской поэзии, в частности процесс формирования индивидуальных стилей, на экран литературы русской, чья «печать лежит на духовном творчестве любого народа России» (слова М. Богдановича. – В. Г.), ибо она является для них общей почвой, сближая содержание их культур, их идейных и литературных течений» (стр. 332).
Необходимо сказать, что новая белорусская литература XIX – начала XX века, освобождаясь от этнографизма, фольклорного канона, преодолевая «областной» характер, становясь все более зрелой, все активнее обращалась к художественному опыту крупнейших писателей соседних литератур, особенно русской и польской, что ускоряло ее развитие и поднимало идейно-художественный уровень, обогащало ее национальную специфику.
Общего между ней и соседями было много и в социальном и в эстетическом плане. Прекрасным ориентиром для белорусской литературы стала русская литература, свято хранившая лучшие свои заветы правды, народности, гуманизма.
Очень жаль, конечно, что в книге Г. Березкина отсутствует Якуб Колас, роль эпических традиций которого в становлений художественно-стилевого облика белорусской литературы трудно переоценить. Но и Купала, и Богданович тоже дают более чем достаточно материала – особенно такому зоркому исследователю, как Г; Березкин, – для поучительных выводов о движении литературного процесса, понимаемого им как творческое соревнование и взаимодействие разных художников.
Таким образом, в центре книги, в ее основе по праву оказалась все та же проблема творческой индивидуальности, становление которой автор стремится раскрыть в тесной связи с процессом взаимодействия литератур. Такой подход нельзя не признать конструктивНЫМ и новаторским (и не только, думается, в масштабах белорусского литературоведения).
В творчестве Купалы и Богдановича критик видит два «духовных характера», два типа творческой культуры, хотя оба они взращены революционным подъемом 1905 – 1906 годов. Разница между ними, по его мнению, – разница между многими аспектами эпохи, ее многообразными социально-историческими предпосылками, требованиями и последствиями. Г. Березкин исходит из того, что поэзия Купалы «всей своей массой завязывалась на тех путях, где решалась судьба народа», это «массово-коренное», «материковое» явление. Говоря о белорусской литературе XIX – XX веков, он учитывает далеко не одинаковый характер и уровень реализма в ней в сравнении с соседними литературами: белорусские писатели, типизируя жизненные явления, реже, чем хотелось бы, останавливались перед неповторимостью единичного, особенного, отдавая преимущество общему, массовому. И это вполне понятно: перед литературой стояли и задачи просветительства, агитации, пробуждения сознания народа. Постепенно эти задачи усложнились: расширилась социально-эстетическая основа творчества, углублялось духовное осмысление той «великой тайны, название которой – жизнь» 1, – как писал в работе о белорусской литературе того времени академик Е. Ф. Карский.
«Творчество Купалы, – говорит Г. Березкин, – самое непосредственное, прямое и почти неопосредованное одноразово-частными ситуациями поэтическое выявление трудового народа как социальной и национальной целостности» (стр. 12 – 13). И дальше: «От «жалейковой» всеобщности Купалы легче было прийти к мотивам и жестам романтической «исключительности», чем к лирике «персонально-психического» (термин Ленина)» (стр. 13).
Мысль верная. Действительно, Купала выразил стремление массы белорусского народа «людьми зваться». Богданович – об этом идет речь в монографии – раскрыл стремление каждого отдельного представителя этой массы называться человеком. Правда, начинал он, как известно (Г. Березкин напоминает об этом), в духе Купалы, но потом пошел по своему собственному пути.
Какой же это был путь?
И Богдановича волновали те проблемы, над которыми мучительно бились Купала, Колас, вся белорусская литература, – проблемы социального и национального освобождения, но он по-иному осознал и выразил в поэзии соотношение социальных эмоций и индивидуальных переживаний: тонкий анализ душевного мира человека – важнейшее завоевание Богдановича, с творчеством которого связан процесс интеллектуализации белорусской поэзии, развитие культуры стихосложения. Творчество Богдановича было направлено на осознание человеческого «я», на развитие индивидуально-лирического начала в поэзии. Уже в ранних стихах он удивил белорусского читателя полнотой духовного самовыражения личности.
То, что русская литература сильно и благотворно влияла на белорусскую, – истина бесспорная. Заслуга Г. Березкина в том, что он устанавливает многообразные истоки и уровни этого воздействия. В самом деле, среди тех, кто влиял, были и Пушкин, и Лермонтов, и Гоголь, и Кольцов, и Некрасов, и Фет, и многие другие, но каждый влиял по-своему.
Особенно глубоким и плодотворным было влияние Некрасова. «Но, – отмечает Г. Березкин, – проявлялось это воздействие в творчестве разных поэтов неодинаково: у Купалы оно опосредовано могучим влиянием Шевченко и поэтов польского демократического романтизма (Конопницкая, Сырокомля); у Богдановича – влиянием посленекрасовской гражданской поэзии, с одной стороны, а с другой – русских «второстепенных» поэтов (Майков, Полонский, Фет), которые придерживались противоположных Некрасову эстетических позиций, но не сумели обойти его новаторских приобретений и достижений» (стр. 33).
Анализируя, сопоставляя с поэзией Некрасова стихи «В Филипповку» Купалы и «Ян и мать» Богдановича, Г. Березкин конкретно доказывает, что Купале – идеологу народных масс – в первую очередь пригодилась некрасовская проповедь революционного действия, ненависть к рабской пассивности. Но не только это. Для него важна была и некрасовская культура лиризма, и высокохудожественная поэтическая форма, равно содержательная и в раскрытии драматизированного внутреннего мира поэта, диалектики его души, и в отражении народной жизни.
Все это не могло не привлекать и Богдановича, но некрасовское начало выступает у него в иной форме. Стремясь показать богатство мира, единство социально-общественных и нравственных качеств своего героя, способность его восхищаться красотой, Богданович активно утверждает связь между социальным и эстетическим началом, между передовыми общественными устремлениями личности и ее этическими представлениями. За его лирическим героем мы ощущаем все подлинные гуманистические ценности мира, и средства, которыми он пользуется, целиком соответствуют этим ценностям и цели, которая перед ним стоит.
Индивидуальное чувство у Богдановича выступает в связи с природой, родиной, со всем тем, что переживают и другие люди. С этой точки зрения индивидуальное переживание для него – средство постичь содержание народной жизни, вне которого личное чувство будет односторонним, неполным. Такое соотношение общего и личного, объективного и субъективного и стало художественным открытием Богдановича. Тема индивидуальной человеческой судьбы во всей ее неупрощенной сложности стала его главной темой. Это не сузило социальной основы его творчества, которое является не менее значительным, чем творчество Купалы и Коласа. Он также глубоко был предан народным интересам, которые многогранно и полно воплощались в характере его лирического героя с присущим ему богатым духовным миром. Психологическая насыщенность поэзии Богдановича, ее исповедальность, ее герой, который жаждет почувствовать и вместить в себе всю полноту бытия, его поэзию, глубину и многогранность, расширяли горизонты белорусской литературы, помогали ей в преодолении угрозы этнографизма и провинциализма.
Впервые в белорусской лирике Богданович, подчеркивает Г. Березкин, воплотил красоту «второй», «культурной» природы – материальных памятников, архитектурных ландшафтов.
Всю жизнь Богданович не расставался с Фетом, осваивая фетовскую конкретность восприятия природы, его пластичность, тонкий психологизм. Купалу же привлекали русские поэты начала XIX века – представители так называемого гражданского романтизма. Необходимо сказать, что именно с их принципами ассоциировались купаловские принципы историзма.
Богдановича-поэта романтики интересовали мало. Постигая умение мыслить понятиями той эпохи, о которой он писал, поэт прокладывал пути к подлинному историзму. Лучшие его произведения создавались на путях самостоятельного реалистически конкретного проникновения в историю и современность.
Значительное влияние на творчество этих крупнейших белорусских поэтов оказали Пушкин и Лермонтов. Исследователь и здесь устанавливает разные уровни и грани «контактирования». Что привлекало Купалу в Пушкине? То, что связывало поэзию Пушкина с творчеством декабристов, что предвосхищало появление Некрасова. В Лермонтове он ценил пафос противостояния гордой и непреклонной человеческой личности несправедливым, антигуманным жизненным обстоятельствам, его страстно-романтический протест против них.
Богдановича очаровала пушкинская гармоничность, объективная манера и классическая мера эстетического вкуса; лермонтовское наследие привлекало его богатством идейного содержания, высотой нравственных критериев личности, которые помогли белорусскому поэту выявить свою «национальную субстанцию «, ориентированную на эстетическое и нравственное обогащение «субстанции человечества».
Исследователь показывает, что хотя Янка Купала и Максим Богданович шли разными творческими путями, но цель у них была одна: утвердить национально-самобытный характер белорусской литературы, выработать адекватные ее содержанию поэтические формы, образность, стиль.
Плодотворное взаимодействие творчества русских и белорусских поэтов продолжалось и в советский период. Громадное значение, скажем, для развития белорусской поэзии имел и имеет опыт Маяковского, в творчестве которого органически сплавились искусство и политика, поэзия и идеология, личное и общественное.
Не менее плодотворно отразилось на судьбах белорусской поэзии влияние Твардовского. Его творчество – тоже рассказ о времени и о себе, но с иным эстетическим подходом к жизни, чем у Маяковского. Об этом и идет речь в очерке «Кулешов и Твардовский», составляющем вторую часть исследования. На Кулешова, отмечает автор, влияли и тот, и другой – и Маяковский, и Твардовский.
Очевидное тяготение к условным, субъективированным формам отражения жизни, ощутимое у раннего Кулешова (поэмы 30-х годов «Обида» и «Аммонал»), шло, конечно, от Маяковского. Но со временем – именно под влиянием Твардовского – белорусский поэт обратился к более гармонизированной стихотворной речи, в которой выявилась многовековая культурная традиция. Впрочем, дело не только и не столько в стихе, замечает Г. Березкин, а в том, что Твардовскому одному из первых в начале 30-х годов удалось по-новому осмыслить тему исканий крестьянством путей к новой жизни, найти средства реалистически-многопланового освоения действительности. «Появление «Страны Муравии», – вспоминал А. Кулешов, – произвело на нас, первых ее читателей, ошеломляющее впечатление. За каждой строкой мы узнавали окружающую жизнь, удивлялись множеству деталей новой, советской действительности, замеченных поэтом. И хотя у каждого из нас вышла из печати не одна книга стихов, мы поняли, что, в сущности, нами еще ничего не создано» 2. Исследователь показывает, как белорусский поэт учится у Твардовского органическому соотношению поэтического «лада» с духовным миром народа. Стихи Кулешова волнуют естественностью слова, обаянием живых интонаций, искренностью и правдивостью чувств. Влияние «Страны Муравии» и «Сельской хроники» ощутимой в поэме Кулешова «Далеко до океана» (1969 – 1971), – критик раскрывает приметы типологического сходства между этими произведениями…
Есть основания, считает он, говорить и об обратном влиянии – о влиянии достижений белорусского поэта на русского. Высоко оцененная Твардовским поэма «Знамя бригады» сыграла, как известно, немаловажную роль в вызревании замысла его «Дома у дороги». Перекличка с Кулешовым ощущается в стихотворении Твардовского «Памяти Гагарина».
С каждым годом становятся все более широкими и прочными связи литературного процесса в республике с развитием литературы во всесоюзном масштабе. Г. Березкин стремится найти в этом процессе то глубинное и непреходящее, что соединяет различные эпохи и культуры. Всей своей деятельностью литературного критика и исследователя он утверждает мысль о том, что у каждой национальной литературы своя судьба, свой путь, своя логика развития и именно этим она интересна не только своему народу, но и всему человечеству. Вместе с тем он еще раз подтвердил ту истину, что ни одна национальная литература не развивается обособленно от мирового художественного опыта, являющегося благодатной почвой для «произрастания» каждой из литератур со своими собственными направлениями.
г. Минск.