За бегущим днем (Заметки о романе В. Тендрякова)

1. НЕОЖИДАННЫЙ РЕЗУЛЬТАТ

Предположим, что вы не читали романа В. Тендрякова¹. Вы не смогли его достать и, заинтересованные разговорами знакомых, решили составить себе некоторое представление о нем и его главном герое Андрее Бирюкове хотя бы по критическим отзывам. И вот вы собрали все, что о нем написано, и углубились в чтение…

«Итак, на наш взгляд, – завершает свой разбор Е. Старикова, автор самой большой статьи о романе ², – Андрей Бирюков оказался не рядовым, а маленьким человеком, эгоистически сосредоточенным «а собственной личности». «В представлении автора, – вторит ей Г. Бровман³, – Андрей Бирюков – творческая личность, новатор, борец за перестройку советской школы…» Но «то, что представляется писателю случайным, скоропреходящим, органически не свойственным нравственному облику Андрея Бирюкова, в действительности составляет основу его характера, как человека пассивного, безвольного, неустойчивого, нерешительного, мало способного к активной, целеустремленной деятельности». «Основное настроение его пессимистическое. Неверия в нем больше всего». «…Андрей так и остается одиноким и неудовлетворенным, ищущим, но не находящим…», «Андрей остается в нашей памяти как мечущийся, слабовольный человек», – подтверждает Т. Трифонова ⁴. А учительница И. Окоемова добавляет: Андрей Бирюков – «заурядный себялюбец с претензией на героя-одиночку» ⁵.

Казалось бы, все ясно. Но не спешите. «По направлению ума он беспокойный и мыслящий человек, озабоченный раздумьями о том, как надо прожить жизнь, какой след в ней оставить. Его постоянно волнует проблема о смысле деятельности и устремлений «обыкновенного» человека». Это сказано все о том же Андрее Бирюкове. «У категоричного, не привыкшего к примирению с малым в отношении принципиальных жизненных критериев Андрея Бирюкова, – продолжает критик В. Панков⁶, – нет колебаний – он только за большое». «По существу, у Андрея Бирюкова все время идет спор против пессимизма, против принижения так называемого «маленького» человека». «Дух исканий, действенность – хорошие черты Андрея Бирюкова. Ими он интересен как личность, как не приниженный «обычный человек».

И еще: «Мы видим, как без тени всякой рисовки проявляются теперь у Андрея черты убежденного борца, а не просто упорного парня… Завтрашний день Андрея? Теперь сюда входит многое: школа, район, запросы нашей педагогики вообще, жизнь страны, которая делает гигантский скачок вперед и требует поэтому от каждого своего гражданина полного напряжения сил и мысли (вот в чем поистине современное звучание романа!)». Это о том же Андрее Бирюкове. Ю. Суровцев ⁷, как видим, согласен с В. Пайковым. Нравится Андрей и В. Дорофееву из г. Днепродзержинска ⁸, нравится он, в общем, и учительнице Е. Дубновой, она узнает в нем черты своих современников: «Не сразу нашел себя Бирюков… после окончания педагогического института… Но большая внутренняя честность не позволяет герою изменить мечтам своей юности… Так герой пробуждается от нравственной спячки, его личность становится значительной и интересной» ⁹.

Явно заинтригованные таким оборотом дела, вы с еще большим рвением пытаетесь что-то понять. Ну что ж, попробуйте, попытайтесь…

«Писатель… упускает из виду главное – развитие личности Андрея… Характер Андрея почти не развивается», – утверждает Т. Трифонова. «С Андреем Бирюковым происходят на наших глазах очень серьезные изменения. Они определяют жанр книги -это настоящий роман, история личности, ее анализ», – утверждает Ю. Суровцев.

«В своей любви, нежности, тревоге Бирюков естествен и человечен, здесь, только здесь он действительно, хоть и ненадолго, из узкой сферы угрюмых, в общем эгоистических размышлений о своем месте в жизни бескорыстно и свободно выходит к миру и людям», – уверяет Е. Старикова. «Весьма показательно, что безволие и дряблость характера Бирюкова проявляются не только в общественных и трудовых делах, но и в его семейной жизни», – уверяет Г. Бровман…

И так далее. Подобные сопоставления, не говоря уж о спорах по поводу педагогических нововведений Андрея Бирюкова, можно было бы продолжить. Окончательно запутавшись в этих противоречивых суждениях, вы понемногу забываете уже о вашей первоначальной цели и невольно начинаете ломать голову над тем, как же это так случилось, что об одном и том же предмете сказано столько взаимоисключающего…

2. В ЧЕМ ЖЕ ДЕЛО?

И в самом деле – кто же в конце концов прав и откуда эта разноголосица мнений? Разное понимание и восприятие жизни, разные идейные позиции критиков? Но, судя по статьям, никак нельзя сказать, чтобы в своем понимании нашей действительности и в своих исходных жизненных критериях Е. Старикова, с одной стороны, – и, скажем, В. Панков, с другой, Т. Трифонова, Г. Бровман – и, скажем, Ю. Суровцев сколько-нибудь существенно расходились друг с другом, не говоря уже о диаметральной противоположности.

Разница вкусов в таком случае, особенности индивидуального восприятия, творческое своеобразие личности критика, наконец? Да, это моменты существенные, и они, разумеется, сыграли здесь немалую роль. Но не до такой же степени, чтобы только ими и можно было объяснить такую порой резкую полярность оценок!

Мне кажется, основа этих несовпадений и противоречий иная. Вдумываясь в их истоки, мы наталкиваемся на такие проблемы, которые для нашей литературы и критики имеют гораздо более общий смысл – отнюдь не только в связи со спорами вокруг романа.

Потому-то, не претендуя, разумеется, на что-то итоговое, я и останавливаюсь на этих спорах.

Первое, где легче всего было бы увидеть причину критического разноречья, – противоречивость самого романа, самого образа главного героя. Это и в самом деле сложный роман, сложный образ: в характере Андрея Бирюкова действительно есть немало черт, которые словно бы противоречат друг другу, и об этом я буду еще говорить. Естественно, что одни могли увидеть в нем одно, другие – другое; возможности для различного толкования есть в любом сложном образе. И если бы задача сводилась лишь к тому, чтобы провести арбитраж по вопросу о том, кто же из критиков прав, сделать это было бы, на мой взгляд, не так уж трудно. Правы в известной мере и те и другие – в той мере, в какой разноречивые суждения их могут быть освобождены от излишней запальчивости и односторонности и поняты как вполне совместимые, не взаимоисключающие. Но все же объяснить эти разногласия лишь особенностями самого образа главного героя опять-таки никак нельзя. Есть тут и еще одна причина или, скорее, может быть, некое условие, которое если и не является непосредственной причиной этой разноголосицы, то, во всяком случае, создает для нее все возможности.

Как ни парадоксально на первый взгляд, но условие это состоит как раз не в том, что разделяет, а в том, что объединяет наших авторов, что является общей чертой их критических разборов. Эта общность – в самих принципах подхода к литературному произведению, в самих методах анализа художественного образа.

Присмотримся внимательнее к статье Е. Стариковой, вдумаемся в ее логику.

Основной тезис ее нам уже знаком: Андрей Бирюков – не рядовой, а маленький человек и, во всяком случае, никак не может претендовать на роль героя нашего времени. Главное содержание статьи состоит в подробной и продуманной аргументации этого положения, система анализа – в том, чтобы обнаружить и продемонстрировать читателю черты характера Андрея Бирюкова, которые позволяют сделать такой вывод и свидетельствуют об узости и скованности его духовной жизни. Е. Старикова обращает внимание на недостаточную индивидуальную окрашенность переживаний и размышлений героя, приводит примеры бедности и стертости его языка, мертвящей риторики, назойливой декламации и дидактики, говорит об отсутствии психологических оттенков в его переживаниях о всем том, что создает «ощущение обедненности героя». Затем критик обнаруживает в Андрее Бирюкове эгоистическую сосредоточенность на самом себе, указывает на его аскетизм, на отсутствие у него непосредственной эмоциональной отзывчивости, подлинной взволнованности и любви к своей профессии, констатирует ограниченность его духовных исканий, неспособность откликаться на большие явления времени и т. д. Опираясь на все эти (и некоторые другие) соображения, Е. Старикова и приходит к той итоговой оценке личности героя, которую я уже приводил.

Подробный разбор образа Андрея Бирюкова интересует Е. Старикову, конечно, не сам по себе. Он нужен ей для того, чтобы показать просчет писателя, допущенный им при художественной реализации замысла. Именно под этим углом зрения и исследует Е. Старикова образ героя. Умная мысль автора, говорит она, заключалась в том, чтобы показать, как находит свое призвание, обретает свое место в жизни самый простой, обыкновенный, рядовой советский человек. Но, замечает критик, «в романе с самого его начала происходит смешение двух категорий: обыкновенный человек и бездарный человек, рядовой человек и маленький человек… Намерение писателя ничем особенным не выделить своего героя, дабы никто, не дай бог, не подумал, что перед ним необычный, нерядовой человек, очень ощутимо. Как будто рядовой – это не только распространенный, неисключительный, не совершивший великого, а обязательно маленький, серый, бедный, скучный!» Отсюда и все беды героя, да и автора тоже: «…умом он очень хорошо понял и оценил логику развития подобной судьбы. Но он не сумел передать в ней поэзию данной профессии. Не сумел? А может быть, сознательно притушил яркие краски, исходя из того представления, что «обыкновенному» герою они не пристали?» Вот и получилось в результате у автора совсем не то, что хотел он сказать своим Андреем.

Цель критика, самый подход его к роману, к образу героя определяются здесь, как видим, тем, чтобы, сопоставив образ героя (каким видит его критик) со своим собственным представлением о том, каким должен быть «обыкновенный» положительный герой наших дней, обнаружить, где автор «не дотянул», так сказать, до искомого образца и почему так получилось.

Открываем статью Г. Бровмана. Он также достаточно подробно прослеживает характер Андрея Бирюкова, стремясь доказать, что это дряблый, безвольный человек, зараженный пессимизмом. И опять тот же исходный принцип: автор хотел показать новатора, борца, но «создать убедительный характер современного интеллектуального героя, правдиво показать формирование его облика писатель не смог». Герой ведет себя не так, как должен был бы, по мнению Г. Бровмана, вести себя на его месте настоящий герой нашего времени. Этот угол зрения опять-таки определяет весь ход анализа образа, само, так сказать, направление мысли критика. Доказывая, например, как безволен и дрябл Андрей в личной жизни, критик пишет:

«Мы помним, как произошла женитьба Бирюкова. Приведем теперь небольшую сцену из его домашнего быта: «Тоня, вскинув свою маленькую голову, бережно неся брошенные за спину длинные волосы, проплыла к кровати, стала раздеваться, привычно обнажая передо мной знакомые богатства своего тела. Наконец взглянула с томной усталостью через плечо:

– Ты что, до утра от стены к стене шататься будешь? Туши свет да ложись скорее.

Я стал покорно раздеваться».

…Обратим внимание на «покорность» нашего героя, на его жалкую, беспомощную позицию… Любопытно, что когда наш герой влюбился в другую женщину, Валентину Ващенкову, то и в общении с ней разыгрывались сцены, в которых Бирюков выглядел не менее жалко, чем в собственной семье.

Не пожелавшая встречаться с Андреем в качестве любовницы, Валентина выпроваживает его из своего дома.

«- Нет, иди. Если ты здесь останешься, будет походить на воровство. Я не хочу этого. Ты мне нужен не на день, не на вечер. Иди…

Я покорно ушел».

Так наш герой в одном случае покорно раздевается, в другом покорно уходит, и даже мужем Валентины он становится опять-таки не по своей инициативе…»

Словом, очень все это нехорошо! Будь Андрей истинным героем, он ни за что не стал бы покорно раздеваться после принципиального спора с женой, а непременно оделся бы и ушел. И, напротив, во втором случае проявил бы инициативу и, не взирая на противодействие, непременно вошел бы и разделся…

Впрочем, я не собираюсь спорить здесь по этому поводу с Г. Бровманом. Замечу только, что, «вынимая» эти сцены из психологического контекста, «подверстывая» их друг к другу ради акцентировки слова «покорно», Г. Бровман толкает читателя к таким обобщениям относительно позиции героя, которые данными сценами, если взять их в реальном контексте, никак подтверждены быть не могут. Это, мягко говоря, неправильный прием.

Я привел, однако, эту большую выдержку из его статьи прежде всего для того, чтобы показать, в чем заключается самый принцип анализа Г. Бровманом образа главного героя романа В. Тендрякова. Внимание критика, как мы видим, действительно приковано лишь к тому, чтобы квалифицировать любой поступок Андрея только с точки зрения соответствия или несоответствия этого поступка нормам поведения положительного героя. Начав статью с упреков Л. Скорино в том, что в ее «рассуждениях о типе героя сквозит известная нормативность, попытки установить дозировку «требухи» и «героизма», зла и добра», Г, Бровман, как видим, пришел здесь – увы! – к тому же. Ну что ж, пусть послужит нам утешением то, что не в первый раз и не с ним одним происходят подобные казусы…

По тому же принципу построен в сущности и разбор романа Т. Трифоновой. И даже те, кто принимает, в общем, Андрея Бирюкова, свое более частное недовольство по поводу тех или иных черт его характера опять-таки прежде всего адресуют автору – почему-де он сделал так, а не иначе, не «довел» героя до нужного «уровня». Ю. Суровцев, например, очень недоволен тем, что в последней части романа, там, где «герой терзается на почве любовно-семейных сложностей, присутствуют как бы два Андрея», образ как бы «раздваивается». И, помимо разного рода композиционных советов, предлагает автору подумать о двух вдруг мелькнувших в воображении критика возможных вариантах дальнейшей судьбы героя. А Е. Дубнова даже сюжетом готова поделиться: разбирая эпизоды, связанные со смертью ученицы Андрея Бирюкова Ани Ващенковой (дочери Валентины Павловны), критик-учительница пишет:

«В жизни даже в подобной школе все случилось бы, наверное, иначе… Заметив, что Аня переутомляется, ее мать, умная, чуткая женщина (и, кстати, неработающая!), конечно, сказала бы об этом классному руководителю. Бирюков, человек гуманный, срочно принял бы меры, поговорил бы с другими учителями. Да вряд ли и сам директор стал бы в таком случае настаивать на необходимости отличных отметок.

Тут бы, кстати, и познакомились Валентина Павловна с Андреем, тут-то бы и поделились своими мыслями по поводу недостатков школы. Может быть, Валя даже вошла бы в родительский актив класса, стала бы помогать Андрею».

Правда, надо отдать Е. Дубновой должное: не претендуя на роль профессионального критика, который, как известно, почти никогда не сомневается в своем праве давать подобные советы, Е. Дубнова вовремя спохватывается и замечает: «Но мы отвлекаемся от повести и, кажется, начинаем сочинять другую. А это уже совсем не наше дело»…

Я думаю, читатель поймет меня правильно: я оспариваю сейчас не конкретные оценки тех или иных конкретных черт характера героя и даже не общие оценки его как личности. Многое из того, что увидели в нем критики, представляется мне, как я уже говорил, верным – если не полностью, то хотя бы отчасти, – и об этом еще будет сказано. Я говорю сейчас только о самом характере разбора романа, о самих принципах подхода к образу героя. Но даже и здесь, рассматривая названные статьи именно в этом плане, я совсем не хочу, разумеется, сказать, что критик вообще не имеет права делать автору какие-либо упреки и давать советы. И совсем не думаю, что способ критики, направленный на то, чтобы, исходя из авторского замысла, раскрыть просчеты и недостатки его художественного воплощения, вообще не имеет права на существование. Напротив, я думаю, что подобная критика в высшей степени необходима и полезна, а прибегать к такому способу анализа и можно и должно. Но, как говорится, осторожно. Осторожно только в том простом смысле, что, когда мы имеем дело с настоящим художником-реалистом, не следует забывать, что разговор о его образах в чисто литературном ряду («вот замысел, а вот его воплощение и вот почему оно соответствует или не соответствует этому замыслу»), – разговор этот всегда будет явно недостаточным, не самым главным и даже в своей односторонности неверным. Может быть, раньше всего это относится к произведениям, где сделана попытка создать образ положительного героя.

 

3. О НЕКОТОРЫХ СТАРЫХ ИСТИНАХ

В самом деле» если бы проблема положительного героя имела лишь чисто литературный смысл, она, конечно, не была бы так важна и значительна для нас. Но и для читателей, и для литературы в ней всегда забота самой жизни. Не потому ли, например, с таким упорным постоянством шли в русской классической литературе поиски положительного героя, и так ожесточенны были споры, разгоравшиеся вокруг литературных образов? Не в том ли тут дело, что и поиски и споры эти имели самое прямое отношение к выработке тех общих основ мировоззрения, которые позволяют ясно видеть дорогу в будущее, определить свое место в жизни? История русской литературы подтверждает достаточно красноречиво – чем злее, беспощаднее и язвительнее смеялась наша литература над уродством окружающего, тем напряженнее, а порой и отчаяннее вставал перед нею вопрос о том, кто способен был противостоять гнусности российского существования. Это был вопрос из вопросов, и над ним билось не одно поколение русских писателей. Трагической попыткой придать земной, реальный облик идеалу завершился творческий путь Гоголя. И долго еще русское общество с тревогой и надеждой следило за тем, как поведут себя в решительную минуту на традиционном для русской литературы rendezvous герои своего времени – Рудины и Бельтовы, Печорины и Штольцы. Долго еще пытались претендовать на эту роль борца те «российские Дон-Кихоты», которые, как говорил Добролюбов, не видят «круговой поруки во всем, что делается». И воображают, что всякое замеченное ими зло есть «не более как злоупотребление прекрасного установления, возможное лишь как редкое исключение». Длинная вереница «лишних людей» прошла по жизни и литературе, прежде чем Елена нашла своего Инсарова и в первых, не всегда совершенных набросках перед нами проступили живые черты живых Базаровых и Рахметовых, Рязановых и Добросклоновых…

Напряженные поиски русской литературы не пропали даром, и в огне революционных бурь 1905 и 1917 годов их исторический смысл получил свое неопровержимое подтверждение. Не случайно Ленин, говоря о том, что «…роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией», замечал: «А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература; пусть… да довольно и этого!» ¹⁰.

Могут сказать: так было в прошлом. Теперь же проблема положительного героя утеряла столь острый характер, поскольку изменился ее смысл.

Да, мы живем в иное время. Долгий и трудный путь исканий передовой русской мысли прошлого завершился тем, что Россия выстрадала правильную революционную теорию и народ ее совершил революцию, которая поставила перед обществом новые задачи.

Понятно, что в новых исторических условиях само содержание проблемы положительного героя изменилось коренным образом; естественно, что герой нашего времени находится совсем в других отношениях с действительностью, чем герой прошлого, – у него иные задачи, иные заботы. Но разве потеряла для нас свое значение проблема общественного мировоззрения, жизненных позиций и духовного склада передового человека нашего времени? С другой стороны, разве проблема положительного героя так уж проста и так уж легко разрешима для нашей сегодняшней литературы?

Скажут: сейчас писателям легче, у них научное мировоззрение. Но каждая эпоха имеет свои вопросы, и если оружие стало совершеннее, то ведь и мир стал много сложнее.

Жизнь современного человека столь многими нитями переплетена с жизнью других людей, и переплетение это столь сложно и исторически подвижно, что нужно обладать очень зорким глазом и очень верным художественным чутьем, чтобы среди тысяч людских дорог увидеть ту, которая ведет к историческому прогрессу, к торжеству коммунизма. А потому и в наше время положительный герой рождается не из алхимии рецептурных взвешиваний и смесей. Не так уж сложно, конечно, исходя из априорных предпосылок, логически сконструировать искомый образец и заставить его улыбаться и разглагольствовать в романе или пьесе. Но лишь верное, а не иллюзорное открытие в самой жизни того, кто оправдывает свое существование перед судом истории, способно обеспечить ему путь к сердцу читателя.

И потому не в том вопрос, какие пропорции белого и черного необходимы, чтобы положительный герой был «как живой». А в том, чтобы верно осознать, какой тип человеческого поведения исторически нормален и прогрессивен для данных общественных условий. Четко увидеть, в каких реальных психологических выражениях существует он в самой жизни. И правильно понять общественную значимость, оценить уровень прогрессивности каждого из этих реальных носителей идеала. Проблема положительного героя – и сейчас прежде всего проблема жизни.

Вот почему всякая серьезная попытка в этом направлении не может не вызвать у нас, людей своего времени, самого жгучего интереса. Иначе и быть не может – для всех, кто живет не так, как трава растет. Ведь вопрос о смысле жизни, о правильном понимании и верной оценке окружающего, о своем месте в нем – это первый и главный вопрос. А в чем другом, если не в этом, и заключен в сущности смысл создания настоящим художником образа героя? Но это значит, что и перед литературной критикой, когда она встречается с таким произведением, встают особые и очень ответственные задачи. Если она действительно хочет соответствовать своему общественному назначению и если она действительно стремится судить художника прежде всего законами жизни, она не может уже ограничиться чисто эстетическим анализом, рассмотрением этого произведения лишь в ряду чисто литературных проблем. Добролюбов однажды, говоря о драмах Островского, очень верно и точно очертил истинные возможности подобной критики. «Мы понимаем, – писал он, – что графа Соллогуба, например, нельзя было разбирать иначе, как спрашивая: «что он хотел сказать своим «Чиновником»? – потому что «Чиновник» есть не что иное, как модная юридическая – даже не идея, а просто – фраза, драматизированная, без малейшего признака таланта. Можно так обращаться, например, и с стихотворениями г. Розенгейма: поэзии у него нет ни в одном стихе; поэтому единственною меркою достоинства стихотворения остается относительное значение идеи, на которую оно сочинено. Таким образом, не входя ни в какие художественные разбирательства, можно, например, похвалить г. Розенгейма за то, что «Гроза», помещенная им недавно в «Русском слове», написана им на тему, не имеющую той пошлости, как его чиновничьи и откупные элегии. Здесь мы можем быть совершенно спокойны, обращая внимание единственно на воззрение автора, какое желал он выразить в пьесе». Но произведения настоящего художника-реалиста, – говорил Добролюбов, – требуют совсем другого рода критики. «Если правда в произведении сохранена, – критика обязана воспользоваться им для объяснения действительности, равно как и для характеристики таланта писателя… Критика должна сказать: «вот лица и явления, выводимые автором; вот сюжет пьесы; а вот смысл, какой, по нашему мнению, имеют жизненные факты, изображаемые художником, и вот степень их значения в общественной жизни».

1. В. Тендряков, За бегущим днем, «Молодая гвардия», 1959, NN 10, 11, 12.[↩]
2. Е. Старикова, Исповедь обыкновенного человека, «Знамя», 1960, N 5[↩]
3. Г. Бровман, Жизненная позиция героя, «Вопросы литературы», 1960, N 7.[↩]
4. Т. Трифонова, Проза 1959 года, «Вопросы литературы», 1960, N 3.[↩]
5. И. Окоемова, Странный герой писателя В. Тендрякова, «Вечерняя Москва», 26 января 1960 года.[↩]
6. В. Панков, О новаторстве и смысле жизни, «Литература и жизнь», 3 февраля 1960 года.[↩]
7. Ю. Суровцев, Три романа в романе, «Литературная газета», 17 марта 1960 года.[↩]
8. В. Дорофеев, О романе «За бегущим днем», «Учительская газета», 23 января 1960 года,[↩]
9. Е. Дубнова, Самая дорогая квалификация…, «Юность», 1960, N 4.[↩]
10. В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 342.[↩]