Юсси Хейнонен. «Это» и «то» в повести «Старуха» Даниила Хармса

По представленному в оглавлении перечню исследовательских проблем книга Ю. Хейнонена представляется самым основательным из всего того, что было написано о «Старухе» – самом большом и главном произведении Даниила Хармса. На всех уровнях исследования Ю. Хейнонен пытается определить, где в повести проходит граница между «этим» (реальным, обыденным, привычным) и «тем» (ирреальным, необычным, фантастическим). На этот стержень и нанизываются все ответвления исследовательской проблематики. При этом уровень компетенции исследователя весьма высок, он подтверждается, в частности, подробными обзорами работ о «Старухе», которые предпосылаются почти каждой главе.

Однако сам Ю. Хейнонен предпочитает пользоваться не только и не столько классическим литературоведческим анализом. Ключевыми словами для характеристики его метода становятся «истолкование» и «предположение». Процесс «истолкования» прост – он основывается только на ассоциациях исследователя, доказательства становятся тут не нужны. Вот типичный пример:

«Поскольку обстоятельства смерти старухи неясны, можно предположить, что герой причастен к ее смерти. Если это так, далее можно предположить, что именно эта причастность поколебала его душевное равновесие…» (с. 31). Из одного бездоказательного предположения выводится другое – также ни на чем не основанное, – и эта цепочка продолжает развиваться.

Так, стрелки часов в положении «без четверти три» образуют в его представлении «половой орган лежащей на боку женщины» (с. 56). Фраза, написанная рассказчиком, о чудотворце, который был высокого роста, объявляется «двусмысленной», поскольку «мужской член является своего рода чудотворцем» (с. 56). Вершиной фрейдистских ассоциаций становится утверждение на с. 118, что вагон по форме похож на вагину.

Недостатки метода становятся особенно заметными там, где необходимы точные терминологические дефиниции. Речь прежде всего идет о предпринятых Ю. Хейноненом попытках описать сущность абсурда. Начиная весьма солидно, опираясь на труды логиков, Канта и Юма, исследователь в результате объявляет абсурдом все, что ему кажется странным. Примером «абсурдности советского быта» становится скандал у кассы в магазине (а в Финляндии не может случиться скандал в магазине?). Проявлением абсурда в личной жизни героя называется невозможность зарабатывать писательским трудом, хотя в тексте «Старухи» вообще нигде не говорится, что рассказчик прилагает к этому какие- то усилия и вообще этого желает! При этом исследователь в другом месте весьма тонко разделяет абсурд и парадокс, связывая их с нарративом. Но и тут не без удивления мы узнаем, что ремарка «сильно покраснев» – это абсурд, потому что «актер не может ее воспроизвести» (с. 209), будто не существует жанра драмы для чтения, столь распространенного в творчестве обэриутов.

Некорректен парафраз слов Сакердона Михайловича: «о неприличной просьбе получить деньги в долг» (с. 72). Речь там на самом деле идет о неприличии просить в долг только в том случае, если человек только что сам получил деньги и лишен возможности легко отказать. В парафразе смысл слов персонажа меняется.

Отметим некоторые фактические ошибки.

Неверно утверждение, будто после написания повести Хармс «отошел от литературного творчества» (с. 8) – на самом деле в 1940 – 1941 гг. он не прекращал писать рассказы.

Весьма поверхностным оказывается анализ употребления временных форм в «Старухе». Неразличение нарративного настоящего и актуального настоящего приводит к целой серии безосновательных предположений о природе нарратива в «Старухе», а также к неверной трактовке фрагмента в конце повести (с. 91- 93). Кстати, отметим, что фраза «я временно заканчиваю свою рукопись…» не только не близка к перформативам, но в силу своей автометаописательности противостоит им. Странной представляется попытка толкования (с. 112, 113) сочетания слов «старуха» и «повесть» – хотя бы потому, что первое слово присутствует в авторском тексте, а второе – нет.

Подводя итог, можно сделать вывод, что Ю. Хейнонен сознательно отказался в своей книге от «филологического» подхода, заменив его «ассоциативно- толковательным». Повесть «Старуха» для него – прекрасный материал для творческого прочтения, при котором на текст свободно проецируется любая непротиворечивая система, возникшая в представлении исследователя. Вот почему, кстати, одной из самых удачных в книге получилась глава о «Старухе» и Библии – поскольку Библия настолько универсальная модель, что без особых натяжек может быть спроецирована почти на любую систему. Метод Ю. Хейнонена не требует доказательств, но в книге можно найти весьма остроумные находки, которые понятны и без доказательства. Так, одними из самых сильных моментов исследования являются разборы параллелизма персонажей и сюжетных ходов в повести. Чрезвычайно удачны интертекстуальные находки, особенно – в связи с «Мертвыми душами». И наконец, стоит отметить проведенный Ю. Хейноненом интересный разбор структуры авторского «я» в «Старухе».

Таким образом, перед нами своеобразный жанр «квазифилологического эссе», которое само прочитывается почти как художественный текст.

А. КОБРИНСКИЙ

г. Санкт-Петербург