Языком публицистики

А. Македонов, Творческий путь Твардовского. Дома и дороги, М., «Художественная литература», 1981, 367 с.

На первой же странице книги А. Македонова о Твардовском читаем: «великий народный поэт», «классик русской советской поэзии» (стр. 3). В полной обеспеченности этих громких слов точным и ответственным смыслом сегодня сомневаться не приходится.

А. Македонов задался целью определить, как возникла и что она означает для нас, эта новейшая классика. Как в сиюминутной творящейся действительности созревало новое слово. Отражая непосредственную жизнь, поспешая за бегущим днем, как за «огневым валом», обгоняло этот день и становилось достоянием будущего.

В детстве Твардовского вдоволь было «ранней горечи и боли». Трудным был путь к знанию. Судьба не поскупилась на драматические переживания: «Не обошла тридцатым годом. И сорок первым. И иным…»

Но слава к нему пришла рано, в двадцать шесть лет, после выхода «Страны Муравни», он стал знаменитым на всю Россию. С тех пор его литературная репутация была неизменно высока. А ведь о бок работали старшие – А. Ахматова и Б. Пастернак, Н. Асеев и Н. Тихонов, П. Антокольский и И. Сельвинский… Не было уже Маяковского, но были десятки прославленных поэтов. И вот взошло молодое имя- Твардовский.

Обласканный талант, лауреат – первой в 1941 году, а потом и многих – премий, быстро идущий в гору общественный деятель. Завидная судьба, искушающая своей стремительностью.

Он перенес все «ознобы и жары». Выдержал и это испытание – славой.

Со дня смерти Твардовского прошло больше десяти лет. За такой срок нередко и громкие имена покрывает ледок забвения. Потеря же Твардовского и теперь ощущается так, будто она случилась вчера. После недолгого скорбного молчания о нем заговорили чуть ли не все.

За кратчайший срок о Твардовском возникла целая литература¹.

Десятки публикаций. Переписка с авторами журнала и читателями. Стихи, отысканные в рабочих тетрадях и забытых изданиях. «Наука» в серии «Памятники мировой литературы» выпустила «Василия Теркина» с добавлением чуть ли не ста страниц неизвестных и малоизвестных текстов – вариантов поэмы. Выходит первое посмертное Собрание сочинений в шести томах; в них много нового, но и это кажется недостаточным. Жаль, что нет ранних поэм, образцов газетной публицистики, не даны хотя бы основные варианты и сокращенные отрывки.

Оказалось, все связанное с Твардовским необыкновенно интересно. Интерес этот – исключая людей предубежденных или отменно глухих к поэзии: ведь его стихи доступны самому демократическому читателю – все время растет². Конца ему не предвидится. Вопрос, как лучшим образом удовлетворить интерес?

Книга А. Македонова – среди уже доброго десятка книг о Твардовском – единственная в своем роде. Это книга, по сути, философско-теоретическая. Но построенная не на умозрении, а на систематизации и обобщении прочитанного Твардовского и прочитанного о Твардовском в критической и научной литературе. Модель его поэтического мера, какой ее видит Македонов, в соотношении с общими законами художественного творчества.

Вся фактография, исключая, может быть, непомерно разросшиеся переписи стихового инвентаря, носит подсобный характер. А. Македонов стремится выявить литературный факт (а вернее, ряд фактов, поддающихся систематизации и учету), и использовать его как средство для построения теоретической системы, включенной в еще более широкую систему общеэстетических закономерностей.

Он ссылается на разговоры с Твардовским о поэзии. И то, что Твардовский хотя и не строил свою эстетическую теорию, но стремился сформулировать свой подход к жизни и ее отражению в поэзии, служит ему оправданием. Впрочем, это Твардовский писал:

Я все, как в дни мои былые,

Хоть до утра часов с восьми

Решать вопросы мировые

Любитель, хлебом не корми.

Вот так и стремится А. Македонов представить Твардовского в контексте русской и мировой поэзии.

Недавно вышла книга А. Кондратовича. В ней делается обзор поэзии Твардовского. Но главное внимание отдано личности поэта. Сообщая внешние биографические сведения, А. Кондратович на примете держит биографию внутреннюю. Обладатель бесценных записей, он является в этой книге очевидцем, документалистом, исследователем, мемуаристом в одном лице.

А. Македонов имеет право на книгу такого же рода. Его знакомство и дружба с Твардовским еще более давняя – с юношеских лет в Смоленске. Долгие годы общения. Письма. Всё – первоисточники, теснейшим образом связанные с личностью поэта, способные дополнить, уточнить, оттенить тот фактический материал, который обнародовал А. Кондратович. Более того, А. Македонов мечтает о такой книге: «…Хотелось бы написать не только литературоведческую книгу, по канонам литературоведческих жанров, а и книгу в той вольной форме, которую открыл в поэзии сам Твардовский. Написать, «с середины», без начала и конца, книгу про поэта, про товарища многих лет, про бойца. Но это должна быть уже другая книга, если остались еще сроки и силы ее написать» (стр. 7).

Он предпочел написать решительно иную, увидев в этом первейший долг.

А. Македонов дает характеристику личности Твардовского так, как он ее понимает, в очень короткой вставной главке без развертывания каких-либо реальных подробностей.

В дальнейшем лишь изредка и по конкретным поводам ссылается на свои беседы с поэтом. На стыках между частями сообщает биографические сведения, мало что добавляющие к общеизвестным.

В личности Твардовского его занимают не эмпирические ее свойства, не «что, где, когда». Не эти факты, а этот человеческий тип. Тип социального поведения, мышления, эстетических отношений к действительности. А. Македонов размышляет о положении Твардовского в прожитой им эпохе. В ее социальных опосредованиях и запросах. О положении его в «пространстве»: отсюда, по А. Македонову, главная сквозная нить его поэзии – «пафос дороги и дома», «два исходных ключевых слова самого Твардовского» (стр. 10). Все его крупные вещи – поэмы «дороги». Эмоциональное их наполнение – чувство «дома» и все, что ему сопутствует: чувство семьи, сыновней любви, родства…

Не однажды употребит А. Македонов распространенную ныне теоретическую абстракцию «хронотоп» и попытается заполнить ее реалиями поэзии Твардовского, подробностями ее «домов» и «дорог», последовательно делая «синхронные разрезы структуры пути» (стр. 5).

Все это придает книге А. Македонова настойчивую логичность «научного исследования в систематическом порядке» (стр. 7). И в то же время приводит к повторам, когда на каждом новом этапе, как верстовой столб со своими полосами, возникает все тот же «хронотоп» с его постоянными признаками.

Идея творческой эволюции во времени, которую А. Македонов тоже сознательно проводит, постоянно опрокидывается на метафизику этого самого «хронотопа». Не говоря о том, что далеко не все им объясняется. Пейзажная лирика Твардовского, размышления о жизни и смерти, о проходящем времени, о себе лучшем и худшем («Ты и я»), о поэзии – к чему они относятся, к «дому» или «дороге»?

Но суть, конечно, не в этой несколько тяжеловатой рамке. Вопреки ее обязательности творческую эволюцию Твардовского А. Македонов прочитывает достаточно свободно, подробно и убедительно. Он уважает текст. Ценит литературные факты и стремится включить их в свою философско-эстетическую модель с наибольшей полнотой. Скрупулезно собранные, объективно описанные и систематизированные, они создают сложную и динамическую картину пути поэта.

И главным тут оказываются не какие-нибудь внешние побуждения, конструктивные идеи, эстетические схемы, а изначальное стремление к тому, чтобы поэзия была правдивой и честной. Воспитанное великой русской литературой отношение к поэзии как к совести.

Твардовский с самого начала стремился писать правду новой действительности в ее Общенародном и государственном измерении. Взяв в наследство заветы нашей классики, он открытыми глазами смотрел на небывалую новь, которая не просто и не легко ложилась в стих.

Здесь-то и начался главный сюжет творчества Твардовского, интересный как по своему внутреннему, в конечном счете – духовному содержанию, так и в эстетическом плане. Это – взаимоотношение его поэзии с прозой³ на самых разных уровнях этого понятия. С прозой житейской – обыденностью, черновым процессом строящейся жизни. С прозаизмом – новым словом, именующим новую вещь, термином, просторечием, с «канцеляритом», не освещенным поэтической традицией и становящимся источником новой образности. С прозой литературной – от деловых ее жанров (документа, репортажа, очерка) до вершин мировой классики (новелл Бунина и психологических романов Толстого с его «диалектикой души»).

Отношения Твардовского с прозой – только другое название отношений его с жизнью, степени правдивости ее изображения. Тем не менее все это не безразлично к поэтике, к строению самого стиха.

А. Македонов на протяжении всей книги касается этого вопроса.

Он подчеркивает стремление Твардовского «к самой трезвой беспримесной «правде сущей», в ее предельной конкретности, вплоть до как бы документальности, очерковой точности» (стр. 37). Особое пристрастие Твардовского к прозе в самых ярко выраженных ее индивидуальных явлениях: к мощному психологизму Льва Толстого, зоркости Бунина, беспощадной социальной правдивости и целеустремленности Глеба Успенского…

Наконец, самое ценное – это наблюдение А. Македонова над «лирикой другого человека», включенной Твардовским в поток собственного поэтического высказывания.

В этом смысле его творческий опыт уникален. Твардовский всю жизнь разрушал границы между поэзией и прозой и, по сути, разрушил их. Он сделал лирику многоголосой, внутренне динамичной, что доступно только большой прозе, и, однако же, остался поэтом мощной лирической энергии.

Он испытывал свою поэзию всеми формами прозаической речи. И прозаизмом лексики, и разговорными интонациями с широким использованием диалога. И всевозможными внелитературными деловыми жанрами. И литературными – от очерка до романа.

Но делал это Твардовский не для того, чтобы прозаизировать стих, чтобы разрушить или деформировать его поэтическую структуру. Он совершал это ради пользы самой поэзии, ради укрепления ее та более широких жизненных основаниях. Он хотел сделать ее более могучей и восприимчивой. Он не подчинял ее прозе, а завоевывал для ее же славы и самоутверждения новые земли. И удивительное дело: чем глубже он захватывал прозу, тем прочнее обосновывалась в его стихах поэзия как самосознание, как изъяснение правды общественной и собственной своей жизни.

В эволюции всего творчества довольно отчетливо прослеживаются разные этапы, разные формы его взаимоотношений с прозой. Сначала, в 20-е годы, он открывает двери прозаизму – новому слову, первопримете, детали, в начале 30-х его привлекает диалогизированный стих, репортаж, очерк.

Одновременно и с нарастанием включаются портрет, сюжетное повествование и, как высшая форма, – «лирика другого человека». В «лирике другого человека» – особенно это относится к стихам времен Великой Отечественной – он обретает глубину психологического анализа. И наконец, стихи последнего десятилетия дают образцы самопознания, родственные психологической прозы, где рядом ощущается

опыт Чехова, Бунина, Льва Толстого.

Все это как будто о стихе, а на самом деле – и о смысле. О путях правдивого отражения действительности: от собирания ее примет, фактов, сюжетов до правды целой жизни в ее полном объеме – от социального действия до нравственных устоев и духовного содержания.

Книга А. Македонова в ряде глав основана на медленном и вдумчивом прочтении стиха. На комментировании его внутренних ходов – подтекста и «затекста». Он ведет одновременно несколько сюжетных линий, поворачивает одно и то же стихотворение разными плоскостями и гранями. То есть ставит перед собой комплекс задач. Поэтому каждый сюжет в ней можно прослеживать особо. А представленный материал так разнообразен, обобщающие же формулировки показывают столь неожиданное направление мысли, что всякого взявшего в руки его книгу побуждают к самостоятельному поиску.

В большой литературе о Твардовском появилась новая большая книга. Но насыщения обихода литературой о поэте пока что не предвидится. То, что написано, только дает новую пищу для мысли.

Примечательно, что литература эта очень разная. В ней много новизны и неожиданных открытий. Нет двух публикаций, а тем более книг, похожих друг на друга. Открывая Твардовского, критика о нем открывает и себя самое, испытывает собственные силы и возможности.

Другая черта сегодняшней литературы о Твардовском: при всех, иногда очень решительных, отличиях в подходе к своему герою между авторами не возникает нервных споров, борьбы за единственную верную трактовку. Уточняются факты. Дополняются сведения. У каждого есть свой интерес и свое право на большое или маленькое открытие. Уважение к творчеству и личности поэта заставляет исследователей уважительно относиться и к работе друг друга.

г. Ленинград

1. Укажу лишь книги: сб. «Воспоминания об А. Твардовском», М., «Советский писатель», 1978; В. Акаткин, Александр Твардовский. Стихи и проза, Воронежское книжное изд-во. 1977; А. Кондратович, Александр Твардовский. Поэзии и личность, М., «Художественная литература», 1978.[↩]
2. Удивляет лишь главный издатель поэзии – «Библиотека поэта», уже многие годы задерживающая обещанный однотомник Твардовского.[↩]
3. Много фактов и интересных суждений по этому поводу содержит книга А. Кондратовича.[↩]