Объект исследования – литературный процесс

М. Наенко, Краса Вірності. У творчому світі Олеся Гончара, Киев, «Дніпро», 1981. 215 с.

Слово «мир» (художественный, творческий, поэтический), встретившись в названиях новейших монографий, посвященных творчеству таких мастеров слова, как М. Рыльский, Ю. Марцинкявичюс, О. Гончар, еще раз доказало, что право на него имеют только наиболее самобытные из писателей. Художественный мир – это и галерея созданных автором характеров, и круг его любимых тем и идей, и неповторимость стиля, это, в конце концов, та особая человеческая, нравственная атмосфера, которая свойственна только одному мастеру и дублированию не подлежит.

Михайло Наенко, автор обстоятельного исследования об истории украинской советской новеллистики, критик, который все чаще берет слово в обсуждении проблем современного литературного процесса, в новой своей работе стремится определить приметы творческого мира Олеся Гончара. Появилась, таким образом, еще одна монография – наряду с книгами О. Бабышкина, М. Малиновской, глубокими по мысли статьями Л. Новиченко, Ю. Барабаша, В. Фащенко, – цель которой состоит в раскрытии идейно-художественного содержания новелл, повестей, романов писателя, определении его вклада в советскую литературу, исследовании наиболее характерных черт стиля. В идеале такие «портретные» исследования должны с наибольшей точностью и аргументированностью воссоздать путь художника, показывая его в скрупулезно интерпретированных связях с эпохой, жизнью общества, с тенденциями развития литературы и – шире – всего искусства. К такому типу исследования творчества Гончара украинское литературоведение еще придет, а пока что мы имеем дело с изданиями более локального замысла и назначения.

Книга М. Наенко рассчитана на широкий круг читателей, о чем свидетельствует и довольно значительный тираж ее (20 тысяч экземпляров). Возможно, самую многочисленную группу читателей монографии составят учителя-словесники и их ученики-старшеклассники, которые еще в школе приобщаются к творческому миру Гончара, читая его «Подсолнухи», «Человека в степи», «Знаменосцев», «Тройку»… Тем ценнее, что М. Наенко не просто подробно анализирует самые известные произведения Гончара, а стремится проследить линии эволюции прозаика, определить совокупность тех идей, которые являются магистральными в творчестве писателя, не забывая о диалектике стабильного и изменчивого в творческих поисках художника. Для этого литературовед рассматривает романы, повести и новеллы Гончара, не связывая себя последовательностью их написания. Хронология для него на втором месте, на первом же – проблемно-тематические точки соприкосновения между конкретными произведениями.

Таким подходом обусловлено и само построение монографии: в ней отдельно рассматриваются произведения о человеке на войне (раздел «Прекрасен человек в бою за Родину»), потом – книги Гончара, в которых герои показаны в потоке мирных, исполненных труда и мыслей, будней (раздел «…Но самая светлая красота ее в труде»). А подытоживает М. Наенко сказанное, размышляя одновременно о наиболее характерных творческих принципах писателя, в короткой главе «Мощная сила духовная».

Такое распределение материала, хотя и осуществлено оно по чисто «внешним» признакам, позволяет, скажем, сблизить при анализе романы Гончара «Знаменосцы», «Человек и оружие» и «Циклон» — произведешь, в вторых, как пишет М. Наенко, верность человека любимой, другу, Родине поднята «до уровня красоты». Красивое в человеке поэтизируется. Автор видит в таком взгляде Гончара на человека последовательно выдержанный на протяжении вот уже сорока творческих лет эстетический принцип прозаика, сближающий его с Гоголем, с А. Довженко, Ю. Яновским; найдены также интересные параллели с отдельными произведениями П. Мирного и М. Коцюбинского, Заслуживают внимания мысли М. Наенко о главном герое «Знаменосцев», играющем важную роль в художественном воплощении основных идей произведения. Убеждают суждения о философии «неистребимости человеческого духа» в «Человеке и оружии» и «Циклоне»; о появлении в «Циклоне» своеобразно трактованной Гончаром темы искусства, – о ней М. Наенко говорит с полемическим пафосом, споря с теми критиками, которые останавливались на «двух циклонах» (война и природная стихия) и не замечали третьего плана – «человек в измерении искусства». Может, стоило лишь более основательно и тонко показывать в каждом случае художественное более идей, а для этого чаше идти от отдельного к общему, «выводить» мысль из художественной логики характера, образа, ситуации, чтобы чего доброго не заронить в душу того же читателя-школьника представление о художественном произведения как о каком-то наборе идей.

М. Наенко последовательно проводит мысль о том, что Гончар – писатель-новатор. Много проблем, героев впервые появились в советской литературе именно благодаря его произведениям, В этом плане интересны размышления исследователя о творческой близости к украинскому прозаику таких писателей военной темы, как Ю. Бондарев и В. Быков. И если близость к О. Гончару автора «Горячего снега» и «Берега» трактуется слишком общо, вследствие чего индивидуальные склонности писателей по существу смешиваются с родовыми признаками всей советской литературы, то параллели с произведениями белорусского прозаика, хотя они и не подкреплены, как в первом случае, признанием самого писателя, выглядят довольно убедительно. Ведь В. Быкова в его повестях, как и О. Гончара в «Человеке и оружии», «Циклоне», действительно интересует человек в условиях крайнего напряжения, в ситуациях экстремальных. Речь идет не о прямом влиянии, но об объективной близости писателей, которые художественно исследуют истоки человеческой духовности. И М. Наенко прав, когда утверждает, что философию «неистребимости человеческого духа» в советской литературе Олесь Гончар начал разрабатывать одним из первых.

Весьма показательно и обращение Гончара к проблемам исторической памяти, духовного генезиса человека, – сегодня это одна из болевых точек нашего искусства. Вклад в советскую литературу украинского прозаика, который настойчиво проводит мысль о необходимости перенимать «золотые эстафеты», в этом отношении весьма и весьма значителен. Собственно, народ у Гончара силен своей историей, которая словно прорастает в день нынешний, а в нем проглядывают ростки будущего. Это очень важный момент для понимания творчества Гончара, в М. Наенко выделяет его, анализируя «Таврию» и «Перекоп», «Берег любви» и «Твою зарю», повести и новеллы писателя.

Нередко автор монографии «Красота верности» опирается на прокомментированные им свидетельства Гончара, имеющие отношение к самым разным вопросам: к художественным принципам Довженко, в произведениях которого автор «Знаменосцев» замечает словно заимствованный у живописи «закон соседства» – параллельное развитие мотивов, словесных партий героев; или же к истории замысла «Твоей зари», затрагивающей проблему отображения детства в мировой литературе; или же к деталям работы над повестью «Бригантина», в которой, как нам становится известно, Гончар поначалу собирался вывести образ В. А. Сухомлинского. Все эти штрихи, бесспорно, вызывают интерес, поскольку дают возможность глубже понять творчество писателя.

Характерной чертой М. Наенко-исследователя является, кажется, то, что он, анализируя произведение, стремится уловить его наиболее чуткий «нерв». Очевидно, именно этими настойчивыми «поисками ядра», которыми отличается исследовательский стиль М. Наенко, обусловлено и его постоянное стремление разобраться в художественной «иерархии» героев, непременно докопаться, кто из них наиболее полно вбирает в себя лучи авторских идей. И критику, в общем, не откажешь в доказательности, когда он отстаивает мысль, что фокусом, в котором сходятся эти лучи, в «Тройке» являются Виталий и Тоня, а в «Береге любви» – Инна.

Другое дело, что в ряде случаев суждения об идейно-художественном содержании произведений Гончара требуют более тонкого, более филигранного выражения, иначе ведь упрощается сама логика художественного образа, сводясь едва ли не к простому иллюстрированию. Трудно согласиться, например, с тем, что О. Гончар, «рассказав о гибели Заболотного… только подтвердил известную формулу, что в основе развития действительности – диалектическое противоречие» (стр. 186). Ясно, что смысл художественных образов не в том, чтобы «только подтверждать» известные формулы, и М. Наенко стоило говорить о смерти Заболотного как о своеобразном предостережении человечеству: ведь причиной гибели дипломата стали, наверное, не столько таинственные Бермуды, сколько злокозненные «тик-так», «адские машинки» террористов, организаторов военного психоза, на что есть намек в романе. Можно говорить и о том, что смертью героя Гончар подчеркивает: мир на земле дается человечеству дорогой ценой…

Так же расходятся, на мой взгляд, с художественной логикой «Берега любви», «Тронки» слова М. Наенко о том, что Гончар «самыми жестокими» средствами развенчивает героев «Берега любви» и «Тронки» Виктора Веремиенко и Яцубу, хотя исследователь и оговаривается, что это не развенчание «ради развенчания» (стр. 109). Рисуя Яцубу и Веремиенко, прозаик замечает в их судьбах и характерах драматизм, обусловленный временем и обстоятельствами, хотя вины с человека за последствия его деятельности и не снимает.

Значительно более убедительной представляется приведенная уже в конце книги мысль Г. Ломидзе, с которой соглашается М. Наенко: О. Гончар верит в возможность человеческого преображения. Утверждая, что «каждый человек – творец», Гончар, как отмечают сегодня критики, все настойчивее делает акцент на первом слове. Интересна в этом отношении такая деталь: задиристый Олекса в одном из эпизодов «Твоей зари», когда он, красивый в своей отчаянности и безнадежной любви к Надьке Винниковне, мчит по ярмарочной площади на уворованной у кулаков тачанке и кричит односельчанам: «Скажите Надьке, что видели меня! Скажите ей, что я смеялся!» – неожиданно оказывается похожим на тех храбрых военных летчиков, которые оставили на своей фотографии слова: «Запомните нас веселыми!» Было, выходит, и в Олексе нечто такое, что не дает нам права смотреть на него как на пропащего человека. Позиция Гончара и здесь далека от безапелляционного развенчания.

Книга М. Наенко откровенно полемична. Прочитывая заново творчество Гончара, автор не раз расходится во мнении с другими исследователями. Он вполне аргументированно отрицает утверждение Б. Костелянца о бесконфликтности «Знаменосцев», ищет доказательства того, что финал «Берега любви» не такой уже и идиллический… В пафосе полемики М. Наенко и сам бывает слишком категоричным, сбивается с аналитического тона. Трудно, скажем, понять, на каких основаниях М. Наенко, начав разговор о «художественной заданности» образа Никиты Братуся в одноименной повести, говорит об этой черте как о достоинстве (стр. 98). Четче следовало бы высказаться о конфликтах произведений Гончара 50-х годов, – критик будто бы и соглашается с мыслью об их «смягчении в этот период», но тут же поспешно отбрасывает ее (стр. 106).

Сложного вопроса коснулся М. Наенко в разделе «Мощная сила духовная», где он рассуждает о стиле Олеся Гончара, склоняясь к мысли, что к творчеству наиболее самобытных и значительных писателей может быть применено понятие индивидуального творческого метода. Утверждение это довольно спорно. Ведь если согласиться, что выдающиеся художники слова отличаются не только стилем, но и особенностями художественного метода, то в чем же это проявляется? Если, по М. Наенко, «главной идейно-эстетической доминантой индивидуального метода» Гончара является «именно поэтизация красивого как вершинного в жизни» (стр. 199), то разве такая поэтизация осуществляется не в стиле? И разве она не свойственна и другим нашим мастерам слова?

Наверное, теоретические споры стоит чаще переводить в сферу конкретного анализа, тогда, может, просто отпадет потребность в некоторых из них. Во всяком случае, пришло время появиться исследованию о психологизме Олеся Гончара, где бы анализировались система создания характеров, композиция, образный строй, – ради определения особенностей того субъективного начала, которое доминирует в стиле Гончара и является одновременно характерной чертой лирико-романтического стилевого течения, или, как пишет М. Наенко, произведений поэтического реализма.

Книге М. Наенко, рассчитанной – напомним – на широкого читателя, в заключительной ее части не помешала бы такая конкретность анализа. Тем более, что в целом она является хорошим «путеводителем» в творческом мире Олеся Гончара.

г. Одесса