Выбор критериев
С.Плеханов, Выбор пути, М., «Молодая гвардия», 1986, 223 с.
В рецензируемой книге собраны публиковавшиеся ранее порознь, в периодике и сборниках, статьи критика Сергея Плеханова. Теперь, под одной обложкой, они дают основание для некоторых обобщающих суждений о творчестве этого автора. У С. Плеханова есть четко выраженное личное мнение о литературных явлениях, «своя» тематика, «острый глаз» на огрехи разбираемых им произведений. Пресловутую неписаную «табель о рангах» он явно игнорирует – «маститых» авторов критикует, пожалуй, даже с особым напором. У С. Плеханова вообще внутренне полемичная манера письма, и почти во всех статьях, вошедших в его «Выбор пути», он выдерживает заостренный тон (исключение – завершающая книгу статья о творчестве долгое время забытого писателя С. Максимова; очерк содержательный, увлеченно написанный).
Итак, тон С. Плеханова ясен и прям; говорит критик этот без обиняков, за словом в карман не лезет. Хотя и не уклоняется от «конфронтации» с известными писателями (разбрасывая резкости в адрес произведений Б. Васильева, В. Липатова, Б. Окуджавы и др.), но уже во вводной статье «Самопознание» подчеркивает свой «собственный интерес к литературным явлениям как первого, так и второго ряда» (стр. 7), акцентирует стремление говорить «о произведениях, обойденных славой» (стр. 3). Этот интерес и стремление реализованы в статьях, образовавших рецензируемую книгу, – сюда вошли статьи о современном советском детективе, о нынешней исторической романистике, об отражении в прозе сегодняшнего дня жизненных сюжетов вроде перипетий женской эмансипации и др.
Уместно напомнить, что иные критики не раз подхватывали на страницах периодики полемическую «перчатку» С. Плеханова, – с ним охотно спорят и ровесники и старшие. В своей рецензии я, естественно, как раз не намерен заниматься такого рода полемикой – то есть противопоставлять мнениям С. Плеханова о творчестве тех или иных конкретных писателей свои мнения о них, утверждая, что усматриваемые им эстетические просчеты просчетами не являются. Споры критиков из-за писателя – естественное, органичное явление литературного процесса. Но у рецензента книги критических статей иная задача: в полной мере учитывая и признавая право автора книги на те или иные литературные мнения и художественные оценки, подвергнуть анализу его рабочую «методику». Вот я и хотел бы, рассматривая книгу «Выбор пути» как единое целое, проанализировать те критерии, на основе которых С. Плеханов приходит где к положительным, где к отрицательным оценкам.
Сам С. Плеханов пишет следующее: «С позиций бурливой сиюминутности мощный и ровный поток национальной жизни, берущий начало где-то там, за видимым горизонтом, может показаться стоячим омутом, а лопающиеся на его поверхности пузыри могут представиться всплесками творящего духа. Но стоит выбрать более удачный «наблюдательный пункт», и картина действительности станет достоверной. А оценки литературных героев – с положительным или отрицательным знаком – будут более обоснованными» (стр. 43). Замечу, что С. Плеханов любит поразмышлять перед читателем о том, что, по его мнению, характеризует этот «поток» и «толщу русской народной культуры» (стр. 36). Критик вообще склонен при разборе тех или иных произведений делать публицистические отступления и недвусмысленно формулировать те или иные компоненты своего гражданского кредо – от широкоохватных деклараций до реплик по конкретным поводам (например, брезгливые упоминания «интеллигентных» дельцов от науки и т. п.). То, что литературные образы побуждают критика к высказываниям о реальных жизненных явлениях, само по себе вполне естественно, – «реальная критика» занимает достойное место в русской литературе со времен Белинского и Добролюбова… Но не будем забывать, что прямая и первоочередная задача критика – все-такиразборлитературного произведения. Как же осуществляет его С. Плеханов со своего «наблюдательного пункта»?
И вот тут скоро приходится убедиться, что критерии, которыми руководствуется С. Плеханов в своих разборах, далеко не всегда соответствуют и соразмерны специфике художественной литературы.
Критик регулярно апеллирует к принципу правдоподобия или, как он выражается, верности «психологической правде» (стр. 141). Верность эта проверяется им, однако, чересчур уж простыми и не очень убедительными порою способами. Вот статья «Трудные проблемы и легкие победы», посвященная современному детективу. С. Плеханов ориентируется в жанре детектива весьма свободно, и знакомство с многочисленными относящимися сюда произведениями «второго ряда» позволяет ему набросать целую панораму поисков авторов-«детективистов» (В. Пронина, В. Соколовского, А. Ромова, В, Кашина, А. Генералова и др.). В принципе ему охотно веришь в том, что критиковать иных «детективстов» есть за что. Но, разделив с критиком изначально пафос нелицеприятных суждений о литературе этого популярного жанра, по мере чтения статьи начинаешь убеждаться: у С. Плеханова несколько странная аргументация.
Выявление художественных недостатков как таковых не раз подменяется в статье обсуждением такой весьма своеобразной проблемы: а соответствуют ли действия изображаемых писателями юридических лиц (следователей, судей, прокуроров и т. д.) нормам закона? Мобилизуя свою юридическую эрудицию, С. Плеханов легко доказывает: нет, там-то и там не соответствуют; более того – имеются произведения, «искаженно трактующие важные вопросы правового характера, в извращенном свете показывающие действия следствия и суда» (стр. 88). Конечно, неплохо бы писателю – да еще берущемуся за детективный сюжет – в юридических вопросах разбираться. Поэтому разговор об этом в критической статье правомерен. Но можно ли считать исчерпанным анализ произведения, если он шел с применением одного лишь такого критерия? Очевидно, нет. Однако после этого эффектного «изобличения» критик явно считает уже излишним вникать в авторскую литературную манеру, в нюансы замысла, в текст произведения. – он обрушивает свою негативную оценку. Не станем спорить, вдаваясь в рассуждения о дистанции между теорией и практикой, – тут С. Плеханов немало поучительного мог бы почерпнуть из статей на юридические темы Л. Графовой, Г. Целмса, А. Ваксберга, О. Чайковской и др…. Вопрос в ином: прав ли вообще критик, ведя литературные разбор и оценку только лишь с такого «наблюдательного пункта»? Равнозначно ли вообще отступление писателя от тех или иных «реалий» отступлению его от художественности?
С. Плеханов, очевидно, полагает, что равнозначно, поскольку с тем же критерием подходит к разбору произведений другого жанра – художественно-исторического.
Например, не нравится ему роман Б. Окуджавы «Путешествие дилетантов». На это он как читатель имеет, разумеется, полное право. Но свое внутреннее убеждение в художественной несостоятельности произведения, многократное подчеркивание своего негативного к нему отношения критик, думается, не подкрепил в статье «Судьба человеческая, судьба народная» соразмерным )тому «заряду негативизма»»зарядом» литературоведческой аналитичности. Он снова начинает перебор отступлений от реалий – на этот раз исторических, Тут возразить в порядке «защиты» Б. Окуджавы особенно нечего – конечно, прав С. Плеханов, когда, например, подмечает, что трудновообразимы в исторической реальности русские дверяне-аристократы, распивающие (как это в эпизоде из «Путешествия дилетантов») «ледяную водку» с «молодыми огурчиками» на закусь (стр. 141). Но только и возражать на упреки такого разряда особого смысла нет, ибо оценивать подобные картины (вызывающие у Плеханова ассоциации с «арбатской шашлычной») можно лишь после того, когда поставлен и разрешен вопрос о системе художественных условностей, свойственных роману Окуджавы. А без этого в статье критика проступает лишь, право же, неотступное желание осмеять и дискредитировать роман во что бы то ни стало. И несерьезно это, и делается непоследовательно: то князь Мятлев характеризуется как «Анатоль Курагин, неизвестно почему возведенный в Печорины, да к тому же (для пущей загадочности?) украшенный грибоедовско-тютчевскими очками» (стр 142); то С. Плеханова увлекает «аналогия, с персонажами молодежных повестей конца иятидесятых годов. Да и Амиран, Александрина, Лавиния и прочие «лишние люди» – целый табор таких персонажей, откочевавших в XIX век Откочевавших потому, что в прозе сегодняшнего дня им не оказалось места» (стр. 143). Уж надо бы что-то одно: или Анатоль, или герой из 50-х годов XX века.
И просто обидно, что в этом «разгроме» ради эпатажа, «разгроме ради разгрома» теряются и глохнут действительно интересные наблюдения – над «вариационной» природой романа (стр. 144), над гипнотическим эффектом «исторической экзотики» (стр. 143) и др. В итоге – непропорциональный акцент на том, что именуется критиком «психологической правдой истории» (стр. 139), а конкретно оборачивается, как в случае с детективом, отыскиванием в произведении несоответствий реалиям. И недостаточное внимание к собственно художественным аспектам текста (невольным образом даже приводимые критиком цитаты из романа работают против его оценок, ибо по этим цитатам, во всяком случае, ощутима определенная тонкость стилистики Окуджавы).
Высказывая все эти замечания, я как рецензент вовсе не забываю, что и в лице С. Плеханова имею дело с автором одаренным, помимо критики уже проявившим себя в качестве прозаика. В статьях, составивших книгу, безусловно, всюду проступает его творческая индивидуальность. Она ощутима, как итог, и в плехановском слоге, который то набирает разговорные интонации и эмоционально взвинчивается, то иронии ради архаизуется лексически и синтаксически. Например: «Но и то сказать: если вступаешь в спор, разберись келейно со своими формулировками, зачем прилюдно филологическую кашу жевать» (стр. 34); «В самую сердцевину осиного гнезда делячества… прозаик забрался. Но не стал цеплять багром матерых жуликов, тащить на посрамление публике, приговаривая: днесь злохитрый бес изловлен, аллилуйя!» (стр. 38). Однако именно профессионализм автора книги «Выбор пути» побуждает говорить о его статьях в том же нелицеприятном тоне, который свойствен самому критику С. Плеханову.
Знакомство с книгой убеждает, например, меня: у Плеханова порой от разбираемого материала, от его же предыдущих мыслей рождается та или иная экстравагантная формулировка, парадокс; не подвергая проверке, он свой парадокс тут же заносит в статью; от занесенной экстравагантности рождаются новые парадоксы, и вот уже самого критика «заносит» – то в бездны и шири, где мыслить к лицу лишь материями глобальными (вроде «соборности» или национального славянского духа!), то в вопиющий субъективизм (когда «произведения, обойденные славой», в проходной форме, то есть неубедительно, захваливаются, а произведения как минимум все-таки небесталанные ругательски ругаются!).
Или такая черта: по мере чтения книги крепнет ощущение, что С. Плеханов чересчур уж абсолютизирует в профессиональных задачах критика момент «битья» по недостаткам. Тогда легко незаметно для себя перейти к придумыванию в разбираемых сочинениях «уязвимых мест». Именно так произошло, пожалуй, с историко-публицистической книгой Ф. Нестерова «Связь времен». Это умное и талантливое произведение С. Плеханову нравится. Но не может он удержать свой критический запал – и вдруг без всяких доказательств обвиняет книгу в «своеобразном европоцентризме» (стр. 121). В другом случае подается как безусловный недостаток то, что само по себе (без конкретного анализа) ни достоинством, ни недостатком не является: «Читатель (то есть С. Плеханов? – Ю. М.) подавлен обилием стилизованных моралите, бесконечным количеством сведений. Бредя по ломким мосткам ассоциаций, он постоянно рискует сорваться, потерять основную мысль книги» (стр. 152). Речь о книге А. Гастева о Леонардо да Винчи, которая, и по-моему, отнюдь не идеал, но убедительно раскритиковать ее (как и всякое литературное произведение) можно, надо полагать, лишь на более конкретной основе.
И противоположная черта: иногда С. Плеханов не удерживается от соблазна приписать книге, которая ему симпатична, такие достоинства, которые в тексте ее прямо не выражены. Понравился ему «Гончаров» Ю. Лощица. Но вместо разбора произведения, без единой цитаты из него критик разворачивает на двух страницах свои общественно-исторические рассуждения и аллюзии, словно бы вытекающие из написанного Ю. Лощицем. По существу это рекламный ход, обещание читателю, что он найдет в «Гончарове» нечто интересное. Во всяком случае, это не прием анализа. Когда в статье «Дела семейные…» присущая творческой индивидуальности Сергея Плеханова яркость все-таки пошла об руку с другим хорошим качеством – объективностью, такой союз сразу привел к тому, что из арсенала критика «выпали» оценочные критерии, подобные вышерассмотренным. И это дало хорошие плоды. Тон остался острым; принципы «реальной критики» воплотились в статье самым разносторонним образом; никаких бесцветных комплиментов (на которые столь щедры иные «критики» и которыми девальвируется сама суть критического жанра!) С. Плеханов здесь писателям не раздает. Но в этой статье с первых строк ясно, что пойдет серьезный разговор о проблемах, насущных для нашей сегодняшней общественной жизни и не случайно всегда так много места занимавших на страницах русской литературы. Здесь весьма тонко и остроумно переплетены современные литературные отражения.темы женской эмансипации (разбираются в этом аспекте произведения С. Рыбаса, А. Есина, Г. Башкировой и др.) с тем, что говорилось об этом в русской литературе XIX века; раздумья над драматическим этапом, переживаемым сегодня семьей как общественным образованием, – с раздумьями над внутрисемейными процессами, известными по данным исторической публицистики. И хотя во гневе С. Плеханов удержу иногда по-прежнему не знает (трудно, например, поверить в его мнительное обвинение по адресу популярного ныне публициста А. Стреляного, что ему-де «весело глядеть на то, как рушится русская семья, как люди изводят друг друга взаимными претензиями и попреками», – стр. 180 – 181), однако спорит он с конкретными аргументами в руках.
Из этой же статьи проступает одна важная деталь критического кредо С. Плеханова, в какой-то мере объясняющая его негативизм в отношении тех или иных писателей. Он все время помнит о том, что легко упускают из виду люди, воспринимающие литературу, ее сюжеты, героев и проблемы преимущественно как средство развлечения и «гимнастики» для ума: он озабоченвоспитательнойфункцией литературы. Можно утверждать и доказывать, что в ряде случаев С. Плеханов излишне прямолинеен и ригористичен в своем понимании воспитательных задач литературы. Но его живая заинтересованность в такого рода задачах – качество неординарное, далеко не всем современным критикам, к сожалению, присущее. Думаю, что С. Плеханов воюет с надуманным противником, преследуя своих «рафинированных эстетов» (например, стр. 8). Но ему случается попадать и в «яблочко».
Свой сборник статей С. Плеханов не стал маскировать, как иногда делают, под монографию: это избавляет от поисков единого композиционного стержня у книги. Однако сборник все-таки явно «выстраивался» автором, и не случайно завершает его исследование о С. Максимове, представляющее интерес не только для читателей художественной литературы, но и для литературоведов. Думается, именно здесь автор «Выбора пути» оказался на наиболее надежной дороге как историк литературы и аналитик.
г. Таллин