Встречи России с Грузией
Валентина Балуашвили, Встречи с Грузией, «Мерани», Тбилиси, 1978, 159 стр.
Валентина Балуашвили в своей книге «Встречи с Грузией» исходит из идеи плодотворности взаимного обмена народов своими творческими достижениями и опытом. Она сосредоточивает внимание на процессах обогащения русской литературы в результате ее сближения с грузинской культурой. Именно с этой точки зрения рассматривается в книге творчество С. Есенина, Н. Тихонова, П. Антокольского, Н. Заболоцкого и Л. Леонова.
Читателя, без сомнения, привлечет не только избранный автором аспект – к сожалению, еще редкий в нашем литературоведении, – но и обилие конкретного материала, большей частью неизвестного или малоизученного. Автор собирал его с необычайной скрупулезностью, не пренебрегая даже самыми малыми фактами. В книге богато представлены извлечения из старых грузинских газет и журналов, личной переписки и архивов, выдержки из бесед В. Балуашвили с русскими поэтами и писателями.
Анализ многолетних и обильных наблюдений приводит В. Балуашвили к ряду интересных, опирающихся на реальные художественные факты выводов. Книга слагается из нескольких планов исследования. Автор знакомит нас с биографическими данными, касающимися личных и общественных контактов русских литераторов с Грузией (ее историей, искусством, природой, обычаями, фольклором, литературой), анализирует переводы с грузинского, выполненные русскими поэтами, и их собственные стихи, возникшие в результате грузинского влияния.
В книге щедро цитируются высказывания поэтов об эмоциональном и эстетическом впечатлении, возникшем под воздействием общения с Грузией и ее народом, их мысли о творческом взаимопроникновении иноязычной поэзии, о путях и средствах развития культурного обмена. Особый интерес представляют суждения русских и грузинских литераторов о роли художественного перевода в подъеме и обогащении национального искусства.
Наряду с бесспорными теоретико-методологическими достоинствами исследования, предпринятого В. Балуашвили, книга ее привлекает и формой изложения: здесь нет искусственного наукообразия, серьезные научные вопросы рассматриваются живо и непосредственно. Вооружая фактами, книга побуждает к размышлению. Понятно, что размеры ее не позволили автору развернуть свои суждения шире, как того требует предмет изучения. Но и в этих пределах сделано много полезного и поучительного.
На конкретном материале В. Балуашвили убедительно прослеживает эволюцию русских художников слова от чисто внешнего, эмоционально-созерцательного восприятия грузинской природы и художественных памятников к глубинному познанию национального характера и искусства. Ей удается показать, как эта эволюция плодотворно сказывается и в переводах, и в собственных поэтических произведениях Н. Тихонова и П. Антокольского, С. Есенина и Н. Заболоцкого.
Каждый из этих поэтов, замечает В. Балуашвили, по-своему воспринимал художественную прелесть и дух грузинской поэзии и переплавлял их в свою, природную, в соответствии с духом и нормами индивидуального, национального и художественного мироощущения, форму. «В результате рождались произведения, нередко знаменовавшие качественно новый этап творческого развития поэта» (стр. 6).
Эта мысль о диалектике взаимосвязей грузинского и русского поэтического творчества весьма убедительно, на достаточно обширном стихотворном материале прослеживается в очерке, посвященном Н. Тихонову. Анализ его переводов и его стихов о Грузии дает основание сделать вывод о том, сколь плодотворным оказался для русского поэта опыт общения с грузинской литературой, как обогатилось его творчество новыми красками и гибкой интонационно-образной пластикой. В то же время мы видим, как глубоко сумел проникнуть поэт-переводчик в тайное тайных грузинского образного слова.
Важные наблюдения содержатся и в очерках, посвященных С. Есенину, П. Антокольскому, Н. Заболоцкому, Л. Леонову. Следует отметить, что, изучая общие эстетические тенденции взаимодействия, В. Балуашвили умеет передать художественную индивидуальность русских и грузинских поэтов. Ей удается показать, как каждый из русских поэтов, занятый общим делом – переводами с грузинского на русский язык, – приобщенный к одному и тому же поэтическому предмету, сохраняет неповторимое художественное своеобразие. В силу этого личность и творчество поэта выявляются зримо, с сохранением свойственного каждому из них психологического и индивидуального склада.
Например, очерки о Н. Тихонове и П. Антокольском, стоящие рядом, отчетливо выявляют индивидуальное различие поэтов, своеобразие их восприятия иноязычной поэзии. Очерк о П. Антокольском насыщен аналитическим пафосом, столь свойственным русскому поэту, склонному к обобщенно-аналитическому мышлению. Богато оснащенный конкретным поэтическим материалом, этот очерк передает размышления П. Антокольского о причинах и путях влияния грузинской поэзии, живописи, архитектуры, фольклора на русское поэтическое мировосприятие и творчество. Знакомство П. Антокольского с историей и мифологией Грузии отразилось в тематике его стихов того времени, расширив и обогатив ее, и в его суждениях о природе грузинского стиха, его эстетическом обаянии, многоразлично проникающем в сферу русского поэтического творчества.
«Раз и навсегда узнавши Грузию, – говорил П. Антокольский, – в поэтических переводах и в подстрочниках, в ее музыке и во фресках грузинского средневековья, в личной дружбе с ее деятелями и в горном пейзаже, в кипучем строительстве наших дней – словом, во всем многообразии жизни, мы снова и снова радуемся всему, что обогащает это знание и сопутствующую ему любовь» (стр. 108). «Связи наши с грузинской поэзией, – сказал он в другой раз, – неисчислимы.
Когда начинаешь вспоминать об этом, каждая мысль ветвится, на каждой ветке висит золотой плод, каждая ветка покрывается яркой зеленью, вот и я заговорил метафорами в духе грузинской поэзии», – не без юмора добавлял русский поэт (стр. 107 – 108). Оговорка не случайная, если принять во внимание, что П. Антокольский в своих суждениях о грузинском стихе уделил немалое внимание его метафорическому своеобразию.
Существенную ценность представляют в книге и суждения русских поэтов о сути и методике художественного перевода.
Одну из важнейших задач художественного перевода уже на первом этапе своей переводческой деятельности П. Антокольский видел, например, «не только в том, чтобы передать смысловой и метафорический ряды грузинской поэзии. Это уже делают Пастернак и Тихонов. Надо попытаться передать и фонетику, «звон» грузинской речи. Это не легкая, но разрешимая задача» (стр. 95).
Вместе с тем П. Антокольский считал правомерным и необходимым присутствие в переводе «элемента интерпретации», «то есть элемента творческого, личного. Художественная верность перевода, – говорил он В. Балуашвили, – не должна быть адекватна его точности и может даже вступать с ней в конфликт…»; «Перевод не фотография, а портрет, сделанный художником». Решающая роль принадлежит «таланту, добросовестности, общей культуре и, наконец, такту переводчика» (стр. 96).
Не случайно поэтому грузинские поэты в переводах П. Антокольского предстают именно как самобытные художественные индивидуальности, каждый со своим голосом и музыкальным строем. Подобная индивидуализация, обязательная при переводе иноязычной поэзии, по наблюдениям П. Антокольского, не препятствует сохранению верности законам русского стихосложения, индивидуальности русского поэта-переводчика. Об этой диалектике художественного перевода мы уже упоминали.
Чрезвычайно выразителен в своем роде очерк о Н. Заболоцком, поэте очень русском и одновременно удивительно чутком к самобытной прелести иноязычного творчества. Мы узнаем, что совсем еще молодой Н. Заболоцкий, приехав в Грузию с намерением заняться переводческой деятельностью, начал с изучения грузинского языка. Пример, не так уж часто встречающийся и в наше время. Он быстро научился понимать грузинскую речь, читать по-грузински и прекрасно чувствовал ритмику, музыкальное звучание грузинского стиха. С. Чиковани вспоминает, что Н. Заболоцкий «знал наизусть – на грузинском языке – целые строфы из Руставели, а также некоторые строки из «Давитиани» Гурамишвили», которые любил повторять вслух, замечая, что в переводе невозможно сохранить их величавую простоту и музыкальность.
Сам Н. Заболоцкий был убежден, что успех стихотворного перевода во многом зависит от умения соблюсти «меру точности и меру естественности» (стр. 115).
Н. Заболоцкого, как и Н. Тихонова, грузинские писатели (С. Чиковани, например) не напрасно называли «деятелями грузинской культуры», «грузинскими» поэтами. Их вклад в культуру Грузии, в пропаганду ее прекрасной поэзии трудно переоценить. Так же как невозможно недооценивать и обратные связи, возникавшие при творческом соприкосновении русских поэтов с Грузией.
Н. Тихонов хорошо сказал об этом, характеризуя очевидный подъем поэтического творчества Н. Заболоцкого: «Разве Грузия не помогла ему в этом его новом подъеме? Разве грузинская тема не зазвучала в новом, классического образца стихе Заболоцкого! Он напоминает альпиниста, который достиг четырех тысяч метров высоты. Он делает передышку и начинает новый подъем…» (стр. 122).
Мужественный, волевой, торжественный строй стихотворений Н. Заболоцкого, их высокий стиль, отмечает автор книги, восходят к аналогичным формам грузинской поэзии, особенно в таких стихах, как «Север», «Воздушным путем», «На рейде». Грузинская поэзия, стремится показать В. Балуашвили, способствовала преодолению нарочитой сложности, условного гиперболизма и даже некоторого алогизма первого сборника стихов Н. Заболоцкого «Столбцы». «Недаром уже в своей «Второй книге», включавшей стихотворения 1935 – 1937 годов, Николай Заболоцкий показал совершенно новое, посвежевшее, помолодевшее и подлинно лирическое лицо своей поэзии, а в третьем сборнике (1948) – закрепил эти творческие завоевания» (стр. 123).
Можно соглашаться или спорить с подобными наблюдениями и выводами, но нельзя пройти мимо них без размышления. А это важное качество литературоведческого исследования.
Нельзя не заметить, однако, что проблематика, выдвинутая автором книги, разработана в основном на материале поэзии. Проза затронута лишь в очерке о Л. Леонове, и не столько в плане анализа, сколько констатации. Возможно, это объясняется тем, что контакты с прозаиками и драматургами Грузии приняли широкий систематический характер несколько позднее. Тем не менее очерк о Л. Леонове содержит немало важных подробностей и высказываний самого писателя, в том числе затерявшееся в периодике его послание грузинским друзьям и другие документы, позволяющие развить в дальнейшем пока еще только намеченную тему.
Из книги В. Балуашвили мы узнаем много подробностей о жизни русских писателей в Грузии, о не обрывающихся уже потом их связях с грузинскими писателями, о стремлении русских и грузинских авторов к творческому и личному взаимопониманию, об их стремлении как можно глубже познать жизнь другого народа и творчество его поэтов. Эти «субъективные факторы» по-своему обогащают науку в целом. И здесь мне тоже видится заслуга автора книги «Встречи с Грузией».