Всеволод Иванов

Творчество Всеволода Иванова занимает важное место в истории советской литературы, особенно в первые годы ее развития. Войдя в литературу с благословения М. Горького, Вс. Иванов через весь свой сложный и неровный творческий путь пронес преданную любовь к художественному слову, веру в силу воздействия его на человека и взгляд на литературу как на высокое общественное служение, требующее от человека героизма. Патриотическое и жизнелюбивое творчество Вс. Иванова дало ряд таких художественных ценностей, которые вошли в основной фонд нашей социалистической культуры.

Ко времени первых своих литературных опытов (1915 – 1916), горячо одобренных М. Горьким, Всеволод Вячеславович Иванов прошел уже насыщенный острыми впечатлениями и тяжелым душевным опытом отрезок жизненного пути. Рано расставшись с бедствовавшей семьей, Вс. Иванов подростком и юношей скитался по Сибири и Зауралью. Он преждевременно узнал горечь борьбы за кусок хлеба, жизнь трущоб и страннических дорог, всю грубую «изнанку» жизни. Он переменил множество профессий и занятий, в том числе довольно экзотических, – был, например, клоуном-шпагоглотателем в бродячем цирке и странствующим «факиром». Юноша горел чувством свободы и удивления перед широтой и драматизмом жизненных впечатлений, много читал и сочинял и, вопреки страданиям бедности, был преисполнен жгучего романтизма… Все это отразилось в первых рассказах Вс. Иванова, опубликованных в Сибири и в Петрограде, – в них видно подлинное упоение жизнью в соединении с тоской от ее несправедливого, подчас мучительного устройства.

Можно с уверенностью сказать, что то впечатление, которое в юности произвело на Вс. Иванова чтение произведений М. Горького, оставившее в его душе «томление удалой тоски и исступленной, кипучей, молодой и золотой страсти, которой и имени не подберешь», – это было первым литературным «влиянием», испытанным молодым писателем.

Но главным для творчества Вс. Иванова было, так сказать, прямое «влияние жизни».

Он был участником гражданской войны в Сибири, на Алтае, на границах Азии со всеми теми формами стихийного разлива, которые эти события принимали в тех местах.

Гораздо позже Вс. Иванов писал: «…1917 – 1920 годы были столь грозны и тягостны, что падали и гибли люди посильней, поздоровей меня». Слова М. Горького, обращенные к молодому писателю: «берегите себя!» – два теплых письма, исполненных веры в открытое им дарование, «как два крыла поддерживали меня, – вспоминал Вс. Иванов, – и уносили от смерти».

В советскую литературу Вс. Иванов вошел вскоре после окончания гражданской войны одновременно с целой плеядой молодых художников – участников революционных битв, в своем творчестве отразивших грандиозные картины острой социальной ломки, происходившей в стране. Творчество Вс. Иванова, как творчество А. Фадеева и Д. Фурманова, Л. Леонова и А. Неверова, Э. Багрицкого и Н. Тихонова, несло с собой неведомые дореволюционной литературе темы, образы, пафос мирового переустройства и народной героики, близость к самой глубине народного духа, «взорванного» революцией.

В 1920 – 1923 гг. в Петрограде, куда Вс. Иванов переехал из Сибири по зову М. Горького, он задумывает и пишет произведения, составившие впоследствии известный цикл «Партизанских повестей», – повести «Партизаны», «Бронепоезд 14 – 69» и «Цветные ветра». Этими книгами Вс. Иванов вошел в первый ряд талантливейших молодых советских писателей, создавших расцвет советской литературы в 20-е годы, и сразу же завоевал широкую известность среди читателей у нас в стране, а затем и за рубежом. В 1927 г., к десятилетию Октября, лучшая из «Партизанских повестей» – «Бронепоезд 14 – 69» – была переработана автором в пьесу того же названия, которая с огромным успехом шла на сцене МХАТа (с Качаловым, Баталовым и Хмелевым в главных ролях), а также других советских и прогрессивных зарубежных театров, явившись одной из классических драм нового советского репертуара.

«Партизанские повести» – это своеобразный поэтический «триптих», посвященный эпохе гражданской войны, показывающий события, связанные с народным партизанским движением в Сибири против «колчаковщины» и интервенции, отразивший стихию «мужицких» бунтов и восстаний за новую власть – за Советы и Ленина. Исторический момент, захватываемый Вс. Ивановым в его повестях, это то крайне динамическое переходное состояние, когда, неожиданно вспыхнув, возмущенная до ярости народная революционная стихия разливается морем и руководящей волей коммунистической партии организуется и направляется в сторону, наиважнейшую для революционного дела.

На страницах «Партизанских повестей» нас охватывает «трепетанье всего огромного пространства битвы за свободу, которую вел советский народ».

Эпические картины повстанческого сбора деревень и волостей в «Бронепоезде» и в «Цветных ветрах», участие масс людей и войск, когда «на пятнадцать верст лошадиный храп», трагические эпизоды гибели целых сел во всех трех повестях и сцена почти былинного поединка в «Цветных ветрах», своеобразное «смешение языков» – на страницах повестей действуют русские крестьяне и охотники, кочевники-киргизы, немцы-колонисты, японские интервенты, бойцы Красной Армии, чехи и мадьяры, польские уланы и казаки атамана Семенова, китаец Син Бин-у и пленный солдат-американец в «Бронепоезде», – все это создает картину охватившего огромные пространства Евразии движения – «переселения народов», вызванного революцией и войной.

В создании этого впечатления участвует и небывало интенсивный пейзаж повестей, экзотическая, почти язычески одушевленная природа, сливающаяся с потоком человечества… Стиль повестей, местами приближающийся к сказу, построен на многих параллелизмах между жизнью людей и жизнью природы. Когда в повести «Бронепоезд 14 – 69» народ стекался к железнодорожной насыпи, чтоб уничтожить бронированное чудище-белый бронепоезд, «в гривах лошадей и людей торчали спелые осенние травы, и голоса были протяжные, но жесткие, как у перелетных птиц». А в «Цветных ветрах» над всем зрелищем сталкивающихся не на жизнь, а на смерть людей – врагов, над смертью, кровью и радостью борьбы носятся, владеют всем «цветные ветры» – то «ветер луговой, зеленый и пахучий», то «льдистый и синий», то «ветер в золотом бешмете… сонный, усталый», то, наконец, ветер войны и кровавой битвы – «пурпурно-бронзовый и тугой…» В повестях Вс. Иванова все сдвинулось с места и ждет исхода – «текут ночи» и «текут избы», проходят отрядами «темнолицые крестьяне с одинаковым, ровным усталым шагом», мечется по тайге, как китайский дракон, затравленный, обреченный бронепоезд, дуют морские переменные ветры и бродят по лесам тысячные вооруженные толпы, от которых исходит что-то «непонятное, злобное, как тайфун».

Очень сильна также в повестях и лирическая струя, усиливающая атмосферу общего движения, стихийной взволнованности. В «Цветных ветрах» это выливается в целую систему лирически-возбужденных монологов, орнаментирующих основное содержание повести, монологов, обращенных автором к самому себе, к природе, с которой он ощущает себя слитым, к хаосу событий, в котором лирически растворяется душа автора. И в этих лирических заставках и повторах звучит все тот же тон беспокойства, воинственного восторга, душевной вольницы: «Эх, душа моя, кошева на повороте!»

На страницах повестей много отличных реалистически-бытовых зарисовок из жизни сибирского села, во всей тяжелой правде об «идиотизме деревенской жизни», но в целом мужицкая масса в повестях Вс. Иванова глубоко отличается от изображавшейся предреволюционной литературой темной, придавленной, патриархально-крестьянской среды, от деревни Бунина и Толстого. Это масса, наэлектризованная революцией; ивановские мужики – стихийная, во многом слепая и привязанная к земле сила, однако они осознают уже необходимость своей крестьянской власти, и эта «хрестьянская власть» однозначна в их думах власти советской. Они понимают, что Колчак – «Толчак», как кличут они диктатора, с которым пришли на их землю иноземные войска, творящие зверства и разорение, – это враг, с которым не видать счастья. «С этой властью нам не венчаться», – говорят они. Чуть что, эти простые землепашцы, рыбари и охотники уходят «в чернь», в тайгу – «восстание палить». В свое время критика упрекала Вс. Иванова за излишне случайный, стихийный характер описанных им вспышек «партизанщины». Таково, например, начало повести «Партизаны». Но, очевидно, случайный, внезапный характер «партизанщины», при которой «в чернь» уходят люди, еще вчера мирно существовавшие, в повестях Вс. Иванова лишь показывает, как далеко зашел процесс отпадения народных масс от колчаковского режима, какой малой искры достаточно, чтобы зажечь сильный пожар… Староста Антон Селезнев в «Партизанах» действительно вынужден уйти «в чернь», но к нему сразу же, как будто ожидали этого случая, примыкают новые и новые группы крестьян, не желающих подчиниться грабительской, антинародной власти Колчака.

Во всех своих героях – мужиках и партизанах – автор настойчиво подчеркивает одну общую черту – их глубокую, кровную связь с родной землей как могущественной стихией их жизни. Мотив «земли», родящей хлеб, земли, от которой все беды и радости, земли, щедро политой кровью и просящей крестьянского плуга, очень силен в повестях. «Власть земли» в литературе изображалась не раз как власть, уродующая душу, отнимающая счастье, разделяющая людей. У Вс. Иванова земля объединяет, слепляет мужицкую массу, перед ликом земли все люди одинаковы, в жилах всех струится кровь земли, всем она одна – кормилица и усыпальница… Поэтому к земле прижимаются люди «телом гибким, плодоносным и летним» и, погибая, целуют ее «холодным смертным поцелуем», а душа человека «как травы обнимает землю»; поэтому в «Цветных ветрах» разворачивается в картину какой-то «битвы народов» местная распря между кочевниками и сибирскими крестьянами за некие «кабинетские» земли, а в «Бронепоезде» полна такой щемящей тоски сцена ухода партизанских телег от родных, взлелеянных и политых потом мест: «А родная земля сладостно прижимала своих сынов – идти было тяжело. В обозах лошади оглядывались назад и тонко, с плачем, ржали. Молчаливо бежали собаки, отучившиеся лаять. От колес телег отлетала последняя пыль и последний деготь родных мест…»

В «Партизанских повестях» почти не показана классовая рознь среди крестьянства. В них отразился тот период в жизни сибирского крестьянства, когда оно всем «миром» встает на защиту своей власти. Когда Вс. Иванов отмечает в своих героях «непереносную» тягу к земле, к мирному страдному труду, нарушенному нашествием врагов, он тем самым обнаруживает ту моральную подпочву, которая обеспечила успех первых исторических деяний советской власти, отдавшей землю тем, кто ее обрабатывает, и обратившейся к народам с призывом о мире.

К подлинной монументальности изображения «партизанщины» как народной войны против «старорежимной власти» и иностранной интервенции подходит Вс. Иванов в повести «Бронепоезд 14 – 69», переработанной затем в пьесу для театра. Грозные слова героя пьесы, крестьянского вожака Никиты Егорыча Вершинина: «мужик пошел!» – передают тот эпический лад, в котором написано произведение. История пленения партизанами бронепоезда, шедшего под началом карателя – капитана Незеласова на подмогу белым в город, охваченный революционным восстанием во главе с председателем подпольного ревкома большевиком Пеклевановым, рассказана автором так, что она превращается в символически-образное обобщение картины всей гражданской войны на зауральских просторах… Повесть, и особенно пьеса Вс. Иванова, – это отражение глубин революционного духа трудящихся масс в их борьбе за свободу. Партизанская масса в этой повести движима не только теми «почвенническими» инстинктами, которые отражены в повести «Партизаны» и разовьются затем в целую «философию» в «Цветных ветрах». Мотив «земли», пашни, защищаемой от вражеских притязаний, очень сильно звучит и в «Бронепоезде» («…Не давай землю японсу-у!.. Все отымем! Не давай!» – таким призывом подымает Вершинин свои отряды в бой, и автор добавляет, что ему «иные слова не приходили».). Но Вс. Иванов с великолепным чувством революционной правды отражает и нечто большее, чем простое «Не давай землю!», живущее в душах этих идущих на подвиг людей. То, что в «Партизанах» прозвучало лишь намеком (думая о том, как далекая Англия снабжает Колчака военным снаряжением, герои повести возмущаются: «И как только английский мужик смотрит? Зачем таку пакость позволяет?»), в «Бронепоезде» стало одной из главных «музыкальных» тем вещи – романтической темой интернациональной солидарности «мужиков» всех стран, вставших грудью против тех сил, что несут народу гнет и разоренье, а также темой революционной ленинской правды, открывающей простому труженику глаза на его положение, подымающей его на неслыханный бунт против эксплуатации и бесправья.

В «Бронепоезде 14 – 69» изображена стихия партизанщины, но в ее гуле слышны иные, более революционные ноты – этот гул сливается с блоковским «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Партизан Знобов восклицает: «Империализм с буржуями – к чертям!», Васька Окорок веселится, думая о том времени, «японского микадо когда расстреливать будут», и даже сдержанному большевику Пеклеванову кажется, что и в Америке будет как у нас «со дня на день».

Недаром же позднее, в 1927 г., когда Художественный театр предложил Вс. Иванову инсценировать какой-нибудь из эпизодов его повести, писатель избрал именно эпизод «упропагандировали» – знаменитую беседу партизан с пленным американцем, в которой все сердца открываются единому слову «Ленин» и людей охватывает веселое неистовство, как будто это слово, уже только будучи произнесенным, способно покончить и с враждой народов, и с несправедливостью на земле, и с Колчаком – со всем тем, что оторвало людей от пашни и бросило их в глухую тайгу на смертельно тяжелый путь борьбы.

Столь же художественно значителен в повести «Бронепоезд 14 – 69» эпизод подвига Син Бин-у. Образ китайского добровольца, члена партизанской семьи, с его трогательным своебразием и непосредственной мудростью, является достижением Вс. Иванова. Кульминацией повести становится эпизод, в котором рассказано, как Син Бин-у, жертвуя своей жизнью, ложится на рельсы, чтобы остановить бронепоезд, рвущийся к городу на помощь белым. Потрясает особенная глубокая простота и невыспренность, с которой герой-партизан идет на смерть, желая показать «уваженье китайски народа русски народа».

Превосходно, с помощью целого ряда образно-художественных средств изображая стихию партизанщины, – здесь и параллелизмы с жизнью природных стихий, и поэтизация «земной тяги» партизан, и массовые сцены с хаотическими выкриками и нерасчлененным «междометийным» гулом толпы, – Вс. Иванов в «Бронепоезде» рельефно выделяет несколько колоритных и типических фигур, в художественном сопоставлении которых раскрывается основной конфликт повести: народ – враги свободы народа.

Никита Егорыч Вершинин – партизанский вожак из повести «Бронепоезд 14 – 69» – наделен чертами, роднящими и возвышающими его над массой. «Рыбак больших поколений», зажиточный и удачливый хозяин, он тоже полон особой, близкой земле мужицкой силы. Даже во внешности его автор отмечает величавость и кряжистость, заставляющую партизанского казначея Ваську Окорока восхищенно воскликнуть в разгаре боя: «А ты, Никита Егорыч, Еруслан!» Сам тяжело потерпевший от японцев (интервенты сожгли его дом вместе с детьми), Вершинин в те дни, когда волость собралась «в сопки», становится партизанским вожаком, выразителем стихийной воли народного восстания. «Вершинин как мыслит? – говорят о нем. – Вершинин – туча, куда ветер – там и он с дождем. Куда мужики, – значит и Вершинин».

При переработке повести «Бронепоезд 14 – 69» в одноименную пьесу образ Никиты Вершинина был значительно изменен и дополнен новыми психологическими чертами. Если в повести партизанское движение под его руководством развивается полностью стихийно и Вершинин, как туча по ветру, идет с мужиками, то в пьесе уже нет стихийного вожака партизанской вольницы, его сменил иной Вершинин, наделенный чертами властного и целеустремленного народного командира. В пьесе нашли свое раскрытие «беглые упоминания в повести о встрече Вершинина с большевиком Пеклевановым; на путь активной борьбы с интервентами в пьесе Вершинин вступает именно под воздействием революционной воли и сознания «предыдущего человека», подпольщика-большевика, вершининская «крестьянская» стихия сливается здесь с разумом «города».

Но и в повести образ Вершинина представляется значительно богаче, нежели простое воплощение слепой стихии бунта. Вершинин – это крупный самородок, это человек-гора, которому доступно не только свое, близкое, но который пробует как-то более широко посмотреть на события, душа его откликается и на иное, порой непонятное собратьям: «Вершинин… долго глядел в даль блестящих стальных полос, на запад. – Чего ты? – спросил Знобов. Вершинин отвернулся и, опускаясь с насыпи, сказал: – Будут же после нас люди хорошо жить?»

«Бронепоезд 14 – 69» – одно из первых в советской литературе художественных произведений, где сделана попытка реалистически изобразить фигуру коммуниста-большевика, руководителя восставших масс. Свое завершение образ коммуниста Пеклеванова получил в пьесе, созданной на художественном материале повести в 1927 г. Здесь Пеклеванов по характеристике автора – это «колоссальная воля большевика, которая ведет за собой крестьянский, стихийный дух Вершинина, заставляя эту бешеную натуру сдерживать себя, заставляя думать и решать сложные военные и политические задачи, заставляя учиться». Пеклеванов в пьесе прямо противопоставлен образу командира белогвардейского бронепоезда Незеласову: его большевистская воля ломает «сверхволю» Незеласова; с самых первых сцен пьесы мы осознаем все значение деятельности Пеклеванова: только что стало известно, что руководители большевиков бежали из белогвардейской тюрьмы, и вот уже это известие вызывает панические колебания в душе капитана Незеласова, на которого возлагают огромные надежды заокеанские союзники белых армий. Пеклеванов – это воплощение героизма партии. «Но так как мне претили фальшивый пафос и декламационность тогдашних пьес, изображающих гражданскую войну, – писал Вс. Иванов, – я решил сделать Пеклеванова возможно более обыденным… Отсюда – карандаш, забытые спички, забытые папиросы, размышления о китайском носовом платке и прочие мелочи». Эта тенденция ощущается еще и в тексте повести.

Вс. Иванов попытался соединить в одном образе несгибаемую волю и революционный пафос, который отличает большевиков, с простым человеческим обаянием, с обликом, не лишенным черт слабости и комизма. Автор подчеркивает в облике Пеклеванова его физическую слабость и неприметность («маленький веснушчатый человек в черепаховых очках, очинял ножичком карандаш…». «У Пеклеванова впалая грудь, говорит слабым голосом, глаз тихий, в очках… веснушчатое лицо покрывалось пятнами». Партизану Знобову, беседующему с Пеклевановым о нуждах отряда, «вдруг стало его жалко» и… «захотелось видеть начальником здорового бритого человека», и т. п.), а в одном из эпизодов повести и в первой редакции пьесы Пеклеванов оказывается в немного смешном положении, вынужденный отправляться для руководства восстанием через окно. Но надо все же заметить, что Вс. Иванову не удалось столь полноценно с художественной стороны соединить в образе Пеклеванова черты «простого человека» и свойства боевого руководителя масс, как это позднее великолепно удалось А. Фадееву в образе Левинсона в романе «Разгром». Богатырская, красочная фигура Никиты Вершинина все-таки заслоняет (особенно в повести) несколько ироническую фигуру Пеклеванова, и стихийная сила, представленная коллективным образом партизанского лесного войска, существует в повести в значительной степени порознь от декларированной организаторской воли Пеклеванова, который в повести по сути дела является лишь эпизодическим лицом.

Тема партизанской стихийной борьбы народных масс Сибири с интервентами и колчаковцами – врагами советской власти решена в повести «Бронепоезд 14 – 69» в высшей мере художественно, не декларативно, в органически-образной форме. Через всю повесть проходит образное противопоставление: с одной стороны – народная стихия, бунтующая, готовая в огонь и в воду, и при всей жестокости отдельных эпизодов – праздничная и ликующая, и с другой стороны – кучка озлобленных и усталых отщепенцев, представленная фигурами командира бронепоезда капитана Незеласова и его помощника прапорщика Обаба, жалкими и физически и нравственно фигурками беженцев, марионеточными силуэтами японских офицеров…

Как уже говорилось, для выразительного подчеркивания стихийной, «земляной» силы крестьянского войска автор употребил параллелизм и сравнения, взятые из пейзажа, насыщенного яркими красками и запахами, сливающегося с образом партизанской толпы, интенсивно-живописного. Когда массы партизан ведут наступление на бронепоезд белых, это выглядит как будто «Бирнамский лес пошел на Дунсинан» – сама природа, тайга, травы, пашни и реки поднялись против оскверняющей лоно земли отчаянной и обезумевшей шайки людей, замурованных в глухую мрачную броню. Вс. Иванов вспоминает, что в мыслях о «Бронепоезде» ему мерещились «необычайно бурные порывы восторга, …русские поля, леса, тайга, реки, океан, все, где развертывалась атака на старый мир, – и все это было залито сверканием солнца, огромного, родного солнца…» На стороне народа – исторический оптимизм, и хотя борьба тяжела, хотя смертельно жалят пули, и – вот, сраженный, упал на насыпь милый Васька Окорок, своей буйной рыжиной и революционным азартом и шальной юностью как бы воплощавший частицу этого солнца, – но все же на стороне сражающегося народа счастье, весна, здоровье… Совсем иной ряд эмоций и сравнений появляется в повести при описании врагов – капитана Незеласова, Обаба; они уже смяты историческим потоком (тело Незеласова напоминает смятую жестянку из-под консервов), они – «трупы завтрашнего дня», на них «клеймо бегства»; капитан Незеласов говорит «кашляя, брызгая слюной и дымом», мысли Обаба «тупые, как носок американского сапога…» Противопоставление силы, здоровья, красочности, соединившихся в образе защитников революции и физической примитивности, тленности, маразма, характеризующих злобный уходящий мир, напоминает здесь контраст, бросившийся в глаза героине романа М. Горького «Мать» во время суда над большевиком Павлом Власовым.

Наиболее концентрированно сказывается это противопоставление у Вс. Иванова в том отвратительном сравнении, которое находит для себя и себе подобных капитан Незеласов: «стекаем, как гной из раны…»

Почти гротескно-ужасен конец Незеласова, ослепшего, обезумевшего, убитого партизанами. Ряд острых натуралистических деталей подчеркивает отвратительность и беспомощность подобного конца.

«Партизанские повести» Вс. Иванова, как и многие другие произведения советской литературы того периода, воплотили поэзию стихийных народных движений за советскую власть, романтику борьбы против оккупантов и интервентов.

Но, всячески акцентируя «стихийность» партизанского движения и ярко рисуя его именно как безудержную и грозную стихию, Вс. Иванов в «Партизанских повестях» не нашел еще способов должным образом обрисовать сознательную роль передовых людей в революции, здесь почти полностью отсутствует представление о той организующей роли, которую играл в те времена по отношению к крестьянской массе городской пролетариат во главе с коммунистами.

В повести «Партизаны» намечается даже некоторое противопоставление города и деревни, рабочих и «земляных» людей. Рабочие-строители Кубдя и Беспалых, оказавшиеся в стане Селезнева, чуют в нем чуждую им, «городским людям», «медвежью душу» и не понимают ни его тяги к земле, ни нежности, с которой он думает о ней… Кубдя временами даже пугается чего-то, стараясь избежать гипноза земли и отойти дальше от «обступившего всех чувства связанности с землей, с ее болями, и от этих, пахнувших таежным дымом, людей…» В «Бронепоезде» тоже звучат ноты недоверия к городу, к разуму и организованности. В этом культе стихийности, в противопоставлении глухой земляной силы и веры партизан «городским людям» таилась опасность идейных срывов, которых не избежал Вс. Иванов впоследствии.

Особенно противоречивой в этом смысле оказалась повесть Вс. Иванова «Цветные ветра».