Время выбора (Художественное осмысление взаимоотношений человека и природы в советской литературе)

Один из разделов «Основных направлений экономического и социального развития СССР на 1981 – 1985 годы и на период до 1990 года», принятых на XXVI съезде КПСС, называется «Охрана природы». В других разделах он дополняется многочисленными предложениями по рациональному использованию природных ресурсов, по их воспроизводству. Его появление – результат обобщения опыта научных учреждений и органов управления, представленного рядом официальных документов: о мерах по дальнейшему улучшению охраны природы, об основах водного и земельного законодательства, законодательства о недрах, об охране и использовании животного мира, бассейна Волги и Урала.

Напомним, что Советский Союз – инициатор европейской конвенции о мерах по предотвращению загрязнения воздуха, других соглашений, проектов и резолюций международных координационных центров. Как отмечено в Отчетном докладе ЦК XXVI съезду КПСС, «вступила в силу конвенция о запрещении воздействия на природную среду в военных целях». XXXV сессией Генеральной Ассамблеи ООН одобрено советское предложение «Об исторической ответственности государств за сохранение природы Земли для нынешнего и будущих поколений».

Эти документы свидетельствуют о масштабах и серьезности задач, встающих перед нашей страной и всем человечеством, которое «подошло в своем развитии к такому этапу, когда оно должно относиться к природе, к планете как целое к целому» ¹. Многое из того, что некогда само собой решалось в ходе стихийно-природных процессов, поступило теперь в распоряжение общества, берущего на себя роль вершителя не только своей социальной, но и биологической судьбы.

Гуманистическая суть экологической проблематики включает ее как составную часть в проблематику социалистического образа жизни: почти ни одно из научных определений этого понятия не обходится без упоминания видов и форм человеческой жизнедеятельности, мотивированных, в условиях советского общества, нормами и ценностями социализма, его культурно-историческими традициями. А они в свою очередь определяют повседневное поведение людей не только в труде, в быту, в общении друг с другом, но и в отношении к окружающей природной среде². Принципиальным социалистическим ответом на глобальную потребность «гармонизации и оптимизации» взаимодействия природы и общества в условиях расширения производства и сохранения биосферы становится всесторонняя разработка экологических параметров общественного и научно-технического развития³.

Советское природоохранное законодательство ориентируется при этом на долговременные цели построения нового общества. Но следует признать, что слово закона должно еще стать естественной нормой поведения и содержанием сознания каждого из граждан. Когда обществоведы пишут о воспитании духовно богатого человека, об увеличении индивидуально-неповторимого, личностного как объективной потребности развитого социализма, они приходят к заключению, что образ жизни детерминирован не только общественными и естественными условиями жизни, но и природой субъекта жизнедеятельности, совокупностью его изменяющихся потребностей и интересов, его ценностными ориентациями, «концепцией жизни» ⁴.

Предполагается, следовательно, что социалистический образ жизни в процессе его становления и развития совершенствует формы проявления «общественного на уровне индивидуального» и обратно⁵, а убеждение ученых в том, что в конечной перспективе проблема гармонизации отношений человека и природы не решается в сфере сознания⁶, требует столь же категорических уверений в необходимости «экологической этики» ⁷, выработки «норм морали экологического поведения», «формирования… современного марксистско-ленинского социально-экологического идеала», наконец, «планомерного экологического воспитания» ⁸. Но как только все это начинает по-настоящему глубоко осознаваться – тотчас, замкнутые рамками специальных наук, дебаты естествоиспытателей, с одной стороны, социологов – с другой, приобретают общеидеологическое звучание и гулким эхом отзываются в литературе. Она, хотя и на правах любознательного дилетанта, все более активно начинает вмешиваться в корпоративные полемики ученых и выплескивает «на площадь» живые голоса обыкновенных людей, составляющих – ни много ни мало – все современное человечество. Другого такого «форума» у них нет. Здесь-то и происходит соотнесение мнений, уяснение позиций, столкновение взглядов, оспариваются привычные и непривычные точки зрения, – советская литература включается в процесс формирования и переориентации устойчивых представлений, принятых стереотипов индивидуального и коллективного жизнеповедения. Пока экология, эстетика, социальные науки стремятся найти общий язык, пока они приходят к согласию, роль такого языка-координатора выполняет искусство, прежде всего искусство словесное.

Вспомним хотя бы, с каким аффектированным ужасом иронический рассказчик «Морских снов» Виктора Конецкого последовательно испытывает, если судить по названию глав, «шок от этологии», «шок от энтропии»; «шок от этометрии» (пародия на бестселлер Олвина Тоффлера); как неотступно в книге А. Битова «Птицы, или Новые сведения о человеке» искушает автор своих собеседников, ученых-орнитологов, коварной параллелью «человек – животное» (имея в виду биосоциальные «экстраполяции» последователей Конрада Лоренца и реакционно-философские утопии «технологии поведения» Б. Скиннера, декларированной им в научных статьях, в книгах «По ту сторону свободы и достоинства», «Второй Уолден») ⁹. «Мы договаривались до того, – пишет А. Битов, – что учреждали некое тоталитарное правление экологии над человечеством, где снова рубились руки за обрубленные ветви и отсекалась голова за голову зайца. Все это творилось во имя человека… Хоть так они наконец поймут!.. Они были – все остальные, кроме нас. По трезвом рассуждении, наш кабинет вскоре пал».

Как ни рассуди, а вывод таков, что и в отношении форм хозяйствования людей в природе, и в отношении господствующих о ней понятий все более приходится принимать в расчет личностно-человеческие цели. Но тогда уместно будет заметить, что это искони было и поныне осталось прямой обязанностью литературы, одной из ее прерогатив, ее общественным предназначением.

Вот почему возрастание роли экологических факторов образа жизни вызывает повышенный интерес к солидной литературно-художественной традиции «поэтической натурфилософии», побуждая художников, деятелей культуры внести свой вклад в решение и новых, и вечных ее проблем.

Чтобы наглядней представить большую и, по справедливому замечанию С. Залыгина, еще недостаточно оцененную в этом плане работу советских писателей См.: Сергей Залыгин, Литература и природа, «Правда», 10 марта 1980 года. В последнее время, однако, начинают появляться все новые материалы на эту тему, в том числе кн.: Л. М. Шаталова, Человек и природа в современной советской прозе, «Штиинца», Кишинев, 1980; сб. «Человек и природа в советской прозе», Изд. Пермского университета, Сыктывкар, 1980.¹⁰, стоит охарактеризовать хотя бы некоторые ее аспекты, а именно: 1) общемировоззренческий, связанный с распространенными художественно-философскими представлениями о месте человека в природе; 2) традиционный внутрилитературный, относящийся к роли природы в произведении как к способу выражения социальной позиции человека и эмоционально-духовного богатства его внутреннего мира; 3) нравственно-эстетический, обязывающий к объективному художественному анализу принятых этических представлений об отношении к различным феноменам окружающей среды; 4) практически-ценностный, соотносимый с многовековым опытом и конкретными сегодняшними формами хозяйственно-бытового поведения человека в природе. В этих направлениях осуществляется участие советской литературы в разработке концепции природы как составного элемента доктрины социалистического образа жизни.

1. «ПОСРЕДИНЕ МИРА»

Пути зарождения и последующие судьбы художественной идеи с уверенностью взялся бы предсказать разве какой-нибудь процветающий астролог: в психологии творчества многое избирательно и зависит от возможностей таланта писателя, его социально-гражданских убеждений, его интуиции. Но хорошо известны два завидных свойства произведений искусства высокого эстетического достоинства: во-первых, сила воздействия на глубинно-субъективное восприятие большого числа людей в течение долгого времени; во-вторых, способность предвосхищения и выражения некоторых возможных (желательных или пагубных) изменений состояния мира, с тем чтобы по мере сил способствовать или препятствовать им. Курт Воннегут сравнивает художника, в частности социального фантаста, с канарейкой, которую шахтеры, чтобы вовремя заметить грозящую им опасность, берут с собой под землю. Тот же смысл заключен в распространенной аналогии художественной интуиции со стрелкой сейсмографа, взметенной дальними сотрясениями земной коры. Природа этого феномена нередко провоцирует самих писателей изображать его в травестированных и гиперболических формах, как это сделал недавно Вл. Орлов, когда его альтист Данилов, герой одноименного романа, после перенесенной в фантасмагорических Девяти Слоях «контузии» мается приступами дурноты и жесточайшей мигрени, полагая их причиной то удары тихоокеанских цунами, то разгон студенческой демонстрации в Таиланде, то подземные толчки в турецком вилайете Диярбакир и в боливийской провинции Кочавамба. «Еще неизвестно, где произошло событие, какое событие, – писал А. Блок о свойстве такой сверхчувствительности. – Через день телеграф приносит известие, что уже не существует Калабрия и Мессина – 23 города, сотни деревень и сотни тысяч людей…» ¹¹

Сам поэт оставил достаточно свидетельств того, что был наделен схожей способностью в высокой степени. Так, когда еще и экология была не более чем геккелевой терминологической находкой с большим будущим, а не «наукой о сложных динамических системах связи и конкретных отношений живых систем (сообществ) в системе их условий существования» ¹², – еще тогда Блок сформулировал для себя уже носившуюся в воздухе мысль: «Пока мы рассуждали… о бесконечном прогрессе – оказалось, что высверлены аккуратные трещины между человеком и природой, между отдельными Людьми, и наконец, в каждом человеке разлучены душа и тело, разум и воля» ¹³.

В деле последующего расширения этих трещин XX век, далеко перевалив на вторую половину, значительно преуспел. И теперь совсем не отвлеченным умствованием представляется переосмысление человеческой биосоциальной эволюции в поэтической инвективе-«предупреждении» Арсения Тарковского:

Еще в скорлупе мы висим на хвощах

Мы – ранняя проба природы,

У нас еще кровь не красна, и в хрящах

Шумят силурийские воды,

 

Еще мы в пещере костра не зажгли

И мамонтов не рисовали,

Ни белого неба, ни черной земли

Богами еще не назвали,

 

А мы уже в горле у мира стоим

И бомбою мстим водородной

Еще не рожденным потомкам своим

За собственный грех первородный.

 

Ну что ж, златоверхие башни смахнем,

Развеем число Галилея

И Моцарта флейту продуем огнем,

От первого тлена хмелея.

 

Нам снится немая, как камень, земля

И небо, нагое без птицы,

И море без рыбы и без корабля,

Сухие, пустые глазницы.

 

Упования на могущество разума и раскрепощенные им тайны превращения веществ парадоксальным образом оборачиваются в наше время пониманием необычайной уязвимости, хрупкости, уникальности жизни. «Бытующий мир лежит ведь среди небытия. И почему мы об этом то и дело забываем, даже странно! Вот он лежит, словно таблетка, завернутая неопытной рукой ученицы из фармацевтического училища в прозрачную целлофановую обертку. Немного чьего-нибудь усилия, немного того или иного случая, и обертка развернется, и ее содержимое растворится во всем том, что уже не она, а просто-напросто ничто», – рассуждает у С. Залыгина витиеватый «несобственно-прямой» рассказчик фантастического повествования «Оська – смешной мальчик». Подобные соображения выветривают нередко встречающийся, особенно в стихах, оттенок фамильярно-панибратского отношения к тому, что наукой определяется как «естественная, объективная реальность, результат эволюционного развития материального мира, существующая независимо от сознания человека» ¹⁴, и что в обычном словоупотреблении мы называем природой.

Следует признать, однако, что такого рода логически-понятийная, отчужденная модель природы остается искусству глубоко антипатична. В своем неистребимом жизненном порыве и стихийном телеологизме («Ведь, если звезды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно?») оно хоть и допускает научно-мыслимое «неучастие» и «неприсутствие» человека в мире, но лишь в качестве убийственной абстракции, которой противится всеми доступными средствами. Ему куда ближе та практически-материалистическая, наивно-антропологическая точка зрения, которая следующим образом резюмирована в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» К. Маркса: «Природа есть неорганическое тело человека, а именно – природа в той мере, в какой сама она не есть человеческое тело. Человек живет природой. Это значит, что природа есть его тело, с которым человек должен оставаться в процессе постоянного общения, чтобы не умереть. Что физическая и духовная жизнь человека неразрывно связана с природой, означает не что иное, как то, что природа неразрывно связана с самой собой, ибо человек есть часть природы» ¹⁵.

Выраженная в словах Маркса идея неразрывности находит художественное выражение в тех лирико-романтических способах видения мира и описания природы в искусстве, появление которых в истории нашей литературы связывается, в частности, с именем В. Жуковского¹⁶. Они основываются на развитой потребности соотнесения душевных движений человека и состояний окружающей его естественной среды. «И все, что дышит на земле, – писал о таком антропоморфном восприятии А. Ремизов, – горюет в моих глазах. Мне и цветы не немы, как и камни зорки». С разными аспектами этого «очеловеченного» понятия природы связан в нашей поэзии и прозе сложнейший конгломерат идей, образов и мотивов. Трудный путь осознания действительного места человека на планете Земля и в бесконечной Вселенной находит в них противоречивое отражение, имеющее тенденцию сближаться с современными научными представлениями (также далеко еще не приведенными к общему знаменателю). Часто на страницах одной и той же поэтической тетради соседствуют мысли, примечательные своим как бы «гармоническим разногласием».

Так, проникнутое чувством большого эмоционального подъема и максималистским «планетарным» мироощущением поэтическое вдохновение С. Орлова диктует ему послевоенные строки об освоении скрещенных, «как шпаги», маршрутов комет:

Дороги еще не изведаны эти,

Но время идет непреклонной судьбы,

Придет человек – от планеты к планете

Протянутся вдаль верстовые столбы.

 

Это написано в 1946 году, а через четверть века ставшая реальностью эра Космоса отзывается в душе поэта настроением торжественного и чуть печального раздумья:

Светила пламенного лик,

Высоких трав благоуханье.

Что мудрость всех великих книг

Перед страницей мирозданья?..

 

Иногда диалог неслиянных голосов можно сравнить с контрастным противопоставлением позиций героя и хора в античной драме:

Первый голос:

Я – частица матери-земли,

разойдусь по руслам и по веткам,

и опять восстану из золы

молодым, пружинистым побегом.

(Э. Межелайтис; перевод Ст. Кунаева.)

Второй голос:

Не говори, что к дереву и птице

В посмертное ты перейдешь родство…

(Ю. Кузнецов)

Первый голос:

Со скалой

я готовился к бою,

с громом,

с ветром,

с бедой,

и со смертью, и с болью!

Муравей?

Нет: срываю вериги!

Я из рода людей –

небольшой и великий.

(Э. Межелайтис; перевод Ст. Куняева.)

Второй голос:

Однажды сонную долину

Покинул дерзкий человек.

Ступил ногою на вершину.

– Отселе вижу! – он изрек.

 

И длань движением державным

Простер на низшие миры.

Опасно встать с горами равным,

Имея душу не горы.

 

Ему внезапно вид явился.

Настолько ясный и большой,

Что, потрясенный, он сломился

Несоразмерною душой.

(Ю. Кузнецов)

Некоторые не совсем тактичные аллюзии автора этой выразительной иеремиады могут слегка обескуражить деликатного любителя поэзии. А уязвления непомерной человеческой гордыни воспринимаются иной раз как непозволительная «жестокость таланта». Во-

 

 

прос, однако, в том, располагается за ней – или нет? – поле опыта самой жизни. Например, мысль о несоразмерности души обретает свою лишенную эмоциональной окраски прозаическую конкретизацию в соображениях ученых о «дистанции, которая возникла между сложившейся экологической ситуацией и развитием общественной психологии» по той причине, что человечество в его отношениях с природой впервые оказалось перед лицом неведомых ранее опасностей и «что темп экологических изменений очень быстро возрастает» ¹⁷.

Апеллируя к сознанию индивида и общества, литература опирается на укорененные в нем фундаментальные и массовые установки, от них отталкиваясь и пытаясь на них воздействовать. Между тем в наше время выбора стратегий в отношении к природе даже представления ученых только еще – и довольно-таки поспешно – приводятся в соответствие с наличным положением вещей. Достаточно сравнить настоятельные, но покамест осторожно рекомендательные и сдержанно критичные формулировки проф. А. Г. Банникова в предисловии к книге Жана Дорста «До того как умрет природа» ¹⁸, вышедшей в русском переводе в 1968 году, с куда более обязывающими выводами в книгах ряда советских ученых всего четыре года спустя. Здесь уже, например, признается, – с указанием на ограниченность исходных методологических установок и конечных рекомендаций участников программ так называемого «Римского клуба», – основательность опасений, изложенных в книгах «Мировые динамики» Дж. Форрестера, «Замыкающийся круг» Б. Коммонэра, «Пределы роста» Д. -Х. Мидоуза и других; отмечаются, может быть и неосознанные, «социалистические тенденции» этих исследователей¹⁹. Утверждается также, что социально-экономическая природа глобальных проблем современности: загрязнения среды, истощения возобновимых и невозобновимых ресурсов, демографических диспропорций, издержек индустриализации и урбанизации и т. д. – не меняет их общечеловеческого и достаточно драматического характера## См.: Л. А. Араб-Оглы, Демографические и экологические прогнозы.

1. Е. Федоров, Сберечь природу для людей, «Правда», 16 февраля 1981 года.[↩]
2. См. об этом: Г. Е. Марков, Этнос, этнические процессы и проблема образа жизни, «Расы и народы». Ежегодник, вып. 7, «Наука», М. 1977, стр. 11; Э. В. Струков, Социалистический образ жизни. Теоретические и идейно-воспитательные проблемы, «Мысль», М. 1977, стр. 35.[↩]
3. См.: Е. Т. Фаддеев, Научно-техническая революция и некоторые проблемы социальной экологии, в кн. «Социальные проблемы экологии и современность», «Наука», М. 1978; Н. Н. Киселев, Объект экологии и его эволюция, «Наукова думка», Киев, 1979.[↩]
4. А. П. Бутенко, Социалистический образ жизни: проблемы и суждения, «Наука», М. 1978, стр. 95.[↩]
5. К. Михайлов, Идеологически аспекти на социалистическия начин на живот, «Академия за обществени науки и социално управление при ЦК на БКП», София, 1979, стр. 14.[↩]
6. См.: А. К. Жирицкий, Плата за безответственность (Экологический кризис в современном буржуазном обществе и идейно-политическая борьба), Политиздат, М. 1979, стр. 95.[↩]
7. E. P. Eckholm, Losing ground. Environmental stress and world food prospects (Теряемпочву. Наступление на окружающую среду и мировая продовольственная перспектива), Norton, N. Y. 1976 (World-watch inst. UN environment program).[↩]
8. В. С. Липицкий, Человек, природа, воспитание, Изд. МГУ, 1977, стр. 14, 18, 30, 46 и др.[↩]
9. Критический анализ теорий буржуазных социальных психологов и футурологов содержится в ст.: Э. Араб-Оглы, Отречение от социальных идеалов, в кн. «С чего начинается личность», Политиздат, М. 1979, и в кн.: Г. Х. Шахназаров, Фиаско футурологии (Критический очерк немарксистских теорий общественного развития), Политиздат, М. 1979.[↩]
10. [↩]
11. См. «Вопросы литературы», 1974, N 6, стр. 239.[↩]
12. К. Е. Тарасов, Е. К. Черненко, Социальная детерминированность биологии человека, «Мысль», М. 1979, стр. 256.[↩]
13. »Вопросы литературы», 1974, N 6, стр. 239. [↩]
14. »Правовые проблемы экологии», ИНИОН АН СССР, М. 1980, стр. 118. [↩]
15. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произведений, Госполитиздат, М. 1956, стр. 565. Ср. также: К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 19, стр. 13: «…Человек заранее относится к природе, этому первоисточнику всех средств и предметов труда, как собственник».[↩]
16. См.: Б. П. Городецкий, Русские лирики. Историко-литературные очерки, «Наука», Л. 1974.[↩]
17. В. А. Штейнберг, Регион Прибалтики в контексте проблем экологии, «Вопросы философии», 1978, N 12, стр. 98.[↩]
18. Жан Дорст, До того как умрет природа, «Прогресс», М. 1968, стр. 7.[↩]
19. Е. К. Федоров, Взаимодействие общества и природы, Гидрометеоиздат, Л. 1972, стр. 76.[↩]