Время обратиться к новой цели…

1. Можно ли изучать искусство на основании понятий и методов, сформировавшихся в науках об информации и знаке? Рассмотрим аргументы, на основании которых отвергается самая возможность такого подхода.

Б. Рунин оспаривает предположение о том, что эстетика со временем, в результате ожидаемого сближения с теорией информации, будет оперировать «количественной мерой и точными критериями»: «Доставит ли нам радость тот факт, что стихи поэта X окажутся на два балла выразительнее стихов поэта Y? Быть может, нас обрадует сама безапелляционность приговора?.. Такие предложения… ведут к выхолащиванию из художественного творчества субъективного начала» ¹. И. Роднянская замечает: «В ответ на слова «мне это чуждо» бесполезно протягивать человеку папку с математическими выкладками, надежно удостоверяющими художественную ценность произведения искусства» ². Такого рода аргументацию нетрудно было бы обратить и против традиционной поэтики: в ответ на «это мне чуждо» мы не протянем читателю список синекдох и хиазмов. Но изучаем же мы зачем-то тропы и фигуры.

Оба автора убеждены, что поборники сближения кибернетики с поэтикой порываются заменить исследованием на новый манер самый процесс непосредственного восприятия и непосредственной оценки произведения искусства. Поэтика никогда не ставила и не может ставить перед собою такую задачу. Освоение произведения искусства и изучение этого освоения – процессы принципиально различные. Субъективный момент в восприятии искусства определяется в какой-то мере (в какой именно – покажут исследования) переплетением объективных факторов; за прихотливой оценкой повести или стихотворения стоят факторы, поддающиеся строгому описанию и точному изучению. Таким изучением и занимается на протяжении столетии теория литературы (как и иные науки об искусстве, в коих обращение к «количественной мере и точным критериям» вошло в традицию; надеюсь, Б. Рунин не находит, что математическая формула золотого сечения выхолащивает субъективное начало из архитектуры). Не ясно ли, что изучение объективных факторов, стоящих за субъективными оценками, предпочтительнее строить не на вкусовых впечатлениях, а на критериях, по возможности более точных. Для того эти критерии и нужны, а не для замены эстетической оценки.

Кибернетика, семиотика, структурная лингвистика давно по необходимости – в силу логики внутреннего развития – включают искусство в круг исследуемых явлений³. При этом выявляются новые объективные факторы субъективных оценок. А. Колмогоров с группой учеников исследует ритмо-метрические структуры стиха, точнее – механизм их распределения. Обнаружились любопытные перепады вероятностей: некоторая структура обладает в данном стихотворении или в нескольких произведениях одного автора вероятностью резко иной величины, нежели в других стихах того же времени, той же школы, того же жанра⁴. Часто своеобразие ритмического рисунка стиха заключается всецело в таком смещении величины вероятности. Читатель говорит: ощущаю неуловимое своеобразие ритмического рисунка. Кибернетик интерпретирует: уловлен перепад вероятностей некоторых структур и их комплексов.

Лингвист Г. Лесскис отмечает: имеются синтаксические структуры, характерные либо для научных, либо для художественных текстов, их «принадлежность… к определенным видам прозы является не жестко обязательной, а высоковероятной» ⁵. Г. Лесскис предлагал читателям препарированные фразы из научных и художественных произведений: все корни заменены иноязычными, не совпадающими по смыслу, а прочие значащие части слова сохранены. Принадлежность текстов к художественным или научным определяется верно настолько часто, что считать это случайным нельзя. Сам читатель может объяснить свой выбор только тем, что почувствовал неуловимое своеобразие художественной речи. В действительности он уловил некоторое распределение грамматических структур: ведь прочих признаков художественной речи текст был лишен. То, что представляется читателю неуловимым своеобразием, часто поддается точному измерению.

2. Науки об информации и знаке не только резко расширяют сферу применения точных критериев в исследовании (отнюдь не в восприятии!) искусства. Они утверждают в литературоведении и эстетике принцип редукционизма (термин И. Ревзина): специфические закономерности искусства– в частности словесного – изучаются как частные и осложненные случаи более широких закономерностей, действующих и вне сферы искусства, а именно закономерностей информационного обмена, формирования и функционирования знаковых систем⁶. Но, доверившись принципу редукционизма, не упускаем ли мы из виду специфику искусства – уникальность, нерасторжимость тех значений, которые несет образ, их, если угодно, неизъяснимость (в смысле невозможности передачи в ином тексте, иной системе изображений и т. д.)? Можно встретиться с мнением, что такая перспектива неотвратимо ожидает структуралистов (как, принято именовать приверженцев редукционизма в литературоведении). На этом особенно настаивает П. Палиевский. «Жизнь не раз доказывала, – убеждает он, – и, по-видимому, будет доказывать, что она стоит выше самого научного принципа, который опирается на законы, соотношения и связи. Ее принцип, ее идея есть победа и преодоление законов в совершенно новом качественном произрастании – в организме, индивидуальности, душевной жизни» ⁷. Этой-то неподвластности жизни научным законам и не могут понять, полагает П. Палиевский, «пропагандисты «кибернетического» взгляда». Что верно, то верно: кибернетика и витализм исключают друг друга, статья же П. Палиевского представляет редкий в нашей литературе пример развития виталистических воззрений.

Попробуем, однако, согласиться с П. Палиевским. Не придется ли нам изгнать кибернетический подход также из физиологии, психологии, генетики – из всех наук, исследующих жизнь (идея которой, как мы помним, – «победа и преодоление законов»)? Убедившись же, что эти науки не могут обойтись без методов и понятий, выработанных кибернетикой (хотя, конечно, не на одних этих методах и понятиях строятся), спрашиваем: почему же поэтике такая немилость?

Кстати, о генетике. А. Колмогоров в уже упомянутой статье обнаруживает общие специфические свойства у информации, заключенной в произведении искусства, и генетической информации. Информация, в понимании кибернетиков, – это «мера организованности» любой материальной системы## Н.

1. Б. Рунин. Вечный поиск, «Искусство», М. 1964, стр. 160 – 161.[↩]
2. И. Роднянская, Слово и «музыка» в лирическом стихотворении, в сб.: «Слово и образ», «Просвещение», М. 1964, стр. 199.[↩]
3. См., в частности: А. Колмогоров, Три подхода к определению понятия «количество информации», «Проблемы передачи информации», 1965, т. 1, вып. 1; Д. Пойа, Математика и правдоподобные рассуждения, Изд. иностранной литературы, М. 1957; стр. 32; А. Харкевич, Некоторые воззрения на механизм творческого процесса, «Проблемы передачи информации», вып. 14, Изд. АН СССР, М. 1963.[↩]
4. См. статьи в «Вопросах языкознания»: 1962, N 3; 1963, N 6; 1964, N 1; 1965, N 3.[↩]
5. Г. Лесскис, К вопросу о грамматических различиях научной и художественной прозы, «Ученые записки Туртуского государственного университета», вып. 181. «Труды по знаковым системам», II, 1965, стр. 77.[↩]
6. Первая в нашей стране общеэстетическая работа такого плана – Л. Столович, Опыт построения модели эстетического отношения, «Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 124, 1962.[↩]
7. П. Палиевский, На границе науки и искусства, «Гуманизм и современная литература», Изд. АН СССР, М. 1963, стр. 360.[↩]