Враги или друзья писателя

Можно сказать без преувеличения, один из острых и больных вопросов культурной жизни за рубежом, привлекающий к себе внимание деятелей литературы, искусства, газет и журналов, – это вопрос о взаимоотношениях литературы с так называемыми «видами массового общениям (телевидение, радио, кино). Проблема эта была предметом обсуждения больших писательских форумов и различных дискуссий на страницах газет и журналов, Ей был посвящен конгресс Европейского сообщества писателей в 1962 году; он уделил особое внимание взаимоотношениям литературы и кино (см. «Вопросы литературы», 1963, N 9, стр. 81). Многие из участников конгресса выступили как сторонники плодотворного сотрудничества литературы и других видов искусства. Этот вопрос обсуждался и на конгрессе международного Пенклуба; тут большинство ораторов исходили из ложного тезиса о «непримиримости» интересов литературы и видов «массового общения». За последние годы на страницах газет, журналов, книг все чаше появляются высказывания, связанные с этой проблемой.

В большинстве из них присутствуют две концепции. С одной стороны, с полным основанием критикуется коммерческий, стандартный характер средств «массового общения», который приводит к дегуманизации литературы, превращая писателя в винтик огромной машины, лишая его работу всякого творческого начала. В то же время в ряде выступлений проявляется антидемократическое, презрительное отношение к «массе», стремление ориентироваться лишь на «элиту», на небольшое число избранных, «аристократов духа», тех, кого в, Англии именуют «высоколобыми». Авторы этих статей имеют достаточно оснований, чтобы говорить о тлетворном влиянии «коммерческого», стандартизованного искусства, призванного обслуживать широкую аудиторию. Но они не помышляют о возможности приобщения «массы» к подлинному искусству. Ведь говорить об этом – значило бы говорить о необходимости изменения социальных условий, о том, что главное – это не специфические особенности видов «массового общения» при всем их своеобразии, а коренной вопрос – о характере культуры, ее месте в жизни общества, о ее классовом, социальном характере.

Характерная и трагическая особенность положения культуры в странах буржуазного мира – ее зависимость от «денежного мешка», которую тщетно пытаются завуалировать пышными фразами о «свободе» и «независимости» культуры. Особенно ярко губительное воздействие «бизнеса» на культуру проявляется в грубом извращения понятия массовости современными буржуазными теоретиками. С их точки зрения массовое – это значит примитивное, второсортное, вульгарное. «Масса» спокон веку хочет, мол, одного – «хлеба и зрелищ». Пусть она и получает те зрелища, которые ей по вкусу, – самого грубого, дешевого пошиба.

При этом утверждается, что «масса» (теперь уж говорят не о «черни» или «толпе», а о «массе», о «среднем большинстве», о «человеке с улицы») только и интересуется сценами убийств или «сексуальными мотивами». Очередную порцию подобных зрелищ она хочет получать так же регулярно, как и конверт с зарплатой. Кощунственно рассуждают о «демократизации» искусства, о приближении его к запросам и вкусам «массового потребителя культуры».

Недаром эту клевету на народ последовательно и энергично отвергают и разоблачают передовые круги общества, честные художники, деятели искусства. В меру тех возможностей, которые им удается отстоять, они стремятся нести народу подлинное искусство. Английская прогрессивная публицистка Джудит Тодд в своей книге «Большой обман» рассказывает о тех усилиях, которые прилагают рабочие организации в союзе с передовыми деятелями искусства, чтобы преодолеть барьеры, стоящие на их пути, нарушить «монополию» власть имущих на «распределение» культуры.

В странах с сильно развитым левым крылом рабочего движения, где существуют мощные массовые коммунистические партии, как, например, во Франции и Италии, передовые деятели искусства, представляя собой значительную силу, добиваются известных успехов.

В некоторых из приводимых ниже высказываний нетрудно уловить своего рода «фетишизацию» новых средств общения, склонность придавать самодовлеющее значение силе их воздействия, их прирожденной враждебности литературе, «способности к оглуплению»… Их словно уподобляют джину, вырвавшемуся из бутылки, с которым никто и ничто совладать не в силах.

Между тем самоочевидно, что дело не в этих новых «видах» самих по себе, а в том, кому и чему они служат. В социалистическом мире, в нашей стране и в странах народной демократии понятие массовости приобретает принципиально иной характер. Самое противопоставление искусства для немногих и искусства для массы лишено всякой почвы, становится бессмыслицей. Ведь для нас в конечном счете это понятие включает самое лучшее, самое высокое, самое ценное. Речь идет не о том, чтобы снизить уровень искусства до понимания «самых отсталых», а о том, чтобы поднять искусство, придав ему подлинно народный характер.

Конечно, и в социалистических странах в этой области еще много нерешенных вопросов. Проблемы взаимодействия литературы и кино, радио, телевидения вызывают дискуссии и творческие споры. Но от их взаимодействия мы ждем; лишь добра, ибо у нас это отношения не просто хороших соседей, а верных друзей, сознающих свой долг помогать друг другу в интересах общего дела.

В рассуждениях многих зарубежных участников дискуссии прежде всего подчеркивается та угроза, которая возникла перед литературой с появлением средств «массового общения». При этом допускается, на наш взгляд, известное преувеличение опасности. Едва ли оправдана точка зрения тех авторов, которые склонны вовсе игнорировать радио и телевидение как реально существующую «данность», пренебрегать поисками связанных с ними новых литературных форм. Ведь наличие этих новых форм может в конечном счете вести не к обеднению, а к обогащению литературы самых разных жанров. Следует признать, что опубликованные в зарубежной периодике и в специальных изданиях последних лет высказывания о взаимовлиянии литературы и «новых средств» с достаточной серьезностью говорят о встревоженности и озабоченности многих западных литераторов новыми факторами, внесенными в культурную жизнь общества. Условно участников дискуссии по этому вопросу можно подразделить на несколько групп. Одни рисуют положение сплошь черными красками, безоговорочно осуждая эти злокозненные «нововведения», якобы предвещающие закат литературы, и прежде всего романа. Другие – их гораздо меньше – акцентируют благотворное воздействие «новых явлений культурной жизни». Третьи занимают промежуточную позицию, утверждая, что в конечном итоге «все образуется». И, наконец, сравнительно небольшое число – преимущественно прогрессивные деятели культуры – стремится рассматривать взаимоотношения литературы и иных средств общения в правильной перспективе.

Нередко за рубежом авторы, выступающие со своими размышлениями о «новом в культуре», вспоминают термин «Адмасс». Это словцо (которое по смыслу ближе всего подходит к известному обозначению «чудище обло, озорно, огромно, стозевно, и лаяй») было придумано Джоном Бойнтоном Пристли для обозначения тех новых явлений в культурной и общественной жизни, которые обусловлены растущим подчинением культуры и быта «коммерческим интересам», все более широким распространением элементов рекламы, призванной формировать вкусы и запросы «большинства». В выступлении Пристли, открывающем вышедшую в Лондоне в 1957 году книгу «Автор и публика – проблемы общения», в какой-то мере признается необходимость принимать во внимание «новые средства общения».

«Мы забываем, – отмечал Пристли, – что слово «автор» шире понятия «писатель». Называя себя писателями, мы как будто имеем в виду тот тип, который сложился с возникновением искусства книгопечатания. Но пророк, бард, рассказчик, шут – это вечные типы, они существовали задолго до того, как книги начали печататься, и будут существовать и после того, как книги перестанут издаваться.

Я убежден поэтому, что писатель должен искать свою аудиторию всюду, где только возможно. Он не должен ограничивать себя только печатным словом. Возможно, вы хотели бы, – ибо этого хотелось часто и мне, – чтобы средства массового общения никогда не были изобретены, но они существуют и в соответствии с духом времени имеют для молодежи гораздо больше очарования, чем книги. Поэтому нам надо стремиться использовать новые технические средства общения с аудиторией».

Пристли высказал убеждение в том, что фильмы, радиопередачи и телепрограммы в Англии были бы лучше, если бы больше писателей сочли своим долгом учиться использованию этих средств общения и «нашли бы, таким образом, новую аудиторию, надеясь в дальнейшем возвратить эту аудиторию древним искусствам – литературе и театру».

Другой английский писатель, Энгус Уилсон, также подчеркнул, что «телевидение неожиданно раскрыло перед писателем подлинное значение массовой аудитории». Но он тут же сделал оговорку, весьма характерную и свидетельствующую о суженном понимании роли писателя. «Мы должны помнить, что, если мы будем выступать перед этой аудиторией не как писатели, а как народные любимцы, проповедники и учители, тогда нам самое время теперь замолчать. Именно в этом опасность «массовых видов общения»… Общество сегодня очень нуждается в духовной пище, в особенности те слои его, которые составляет пассивная аудитория радио и телевидения… Но когда писатель соглашается появиться перед аудиторией, – будь то на страницах газеты или по радио и телевидению, – пусть он помнит, что он должен выступать именно в качестве писателя… Выступая как интеллигент, как моральный и политический лидер, он ослабляет свой престиж и силу творческой литературы…»

По мнению Уилсона, «полунемая массовая аудитория» только и помышляет, чтоб кто-нибудь за нее думал. И всякий раз, когда писатель, снисходя к ней, «принимает на себя роль лидера, или проповедника, или школьного учи» теля» только для того, чтобы удовлетворить желание аудитории – не мыслить самостоятельно, «он тем самым отвергает свое призвание…».

Спорность, а говоря точнее, ошибочность рассуждения Уилсона кажется нам очевидной. Забота о творческом призвании писателя может явиться весьма удобной ширмой для того, чтобы отгородить его от проблем времени, замкнуть его в рамках «чистой литературы». Можно понять пафос таких рассуждений, если он направлен против злоупотребления творческой личностью писателя, против использования его для защиты и прославления антинародных целей, для рекламирования чуждых и враждебных народу ценностей и злободневных политических кампаний, служащих интересам заправил буржуазного общества. Но ведь писатель может выступить «как учитель и лидер» и в другом качестве: защищая кровные интересы народа, отстаивая благородные идеи мира и взаимопонимания, обличая человеконенавистнические силы зла. Разумеется, конкретные факты повседневной действительности говорят о том, что если бы в той или иной буржуазной стране писатель захотел активно выступить в этой роли, используя радио и телевидение, то он быстро был бы лишен этой возможности. Это вопрос другой. В данном же случае вызывает возражение высказанное Уилсоном убеждение, что писатель в принципе не имеет права «снисходить» до роли учителя и лидера. Такое понимание задач литературы и писателя идет вразрез с лучшими традициями литературы его страны.

В гораздо более резкой степени пренебрежительное отношение к «Массовой аудитории» проявилось во взглядах французского литератора Дени Сора. Он глубоко убежден, что писателю нечего стремиться к общению с массовой аудиторией. «Об этом общении позаботятся эксперты, кто бы они ни были». Массовую аудиторию, по мнению Сора, «можно передать кибернетике, и она справится с должным умением». У писателя иное назначение, считает Сора. «Мы забываем, – говорит он, – о существовании избранной аудитории, некой «элиты»; именно она и является настоящей аудиторией для писателя… В Англии и Франции среди нашей аудитории есть две или три тысячи культурных людей…