Воображение романиста

В Париже на английском языке выходит ежеквартальный журнал «The Paris Review». Он часто печатает интервью видных писателей Запада. Здесь была опубликована и беседа Анны Марии де Доминичис и Бена Джонсона с Альберто Моравиа, включенная потом в сборник «Writers at Work» (Нью-Йорк, 1958).

Моравиа ответил на традиционные вопросы: о своих методах работы, о том, как создавались его известные книги. С некоторой настойчивостью он повторяет, что художнику необходимо развитое воображение. Тут есть полемический подтекст. Многие итальянские прозаики следуют принципам неореализма; наблюдение и честное описание увиденного – этого им кажется достаточно. Моравиа считает, что этого мало. Он заявляет себя сторонником классической традиции; его программа: не преклоняться перед фактом, а подняться над ним, создав живой характер. Некоторые суждения Моравиа противоречивы, их нельзя понимать буквально. Он уверяет, например, что только один раз увлекся социальной критикой; но тут же рассказывает, что с 1929 года был антифашистом и выдержал долгую борьбу с фашистской цензурой. Несправедливы слова, будто Италия в культурном отношении отстает от других стран Запада. Если бы это было так, ни демократические итальянские фильмы, ни романы самого Моравиа не имели бы мирового резонанса.

Ниже публикуется сокращенный текст этой беседы.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. Можно начать с самого начала?

МОРАВИА. С самого начала?

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. Вы родились…

МОРАВИА. О, родился я здесь, в Риме, 28 ноября 1907 года.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. И ваше образование…

МОРАВИА. Официальное образование у меня ничтожно. Окончил среднюю классическую школу, только и всего. Девять лет проучился, а там пришлось это бросить из-за костного туберкулеза. В общем, между девятью и семнадцатью годами я пять лет пролежал в постели.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. Значит, в «Зиме больного» изображены те годы. Теперь понятно, почему…

МОРАВИА. Уж не думаете ли вы, что Джироламо – это я?

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. В общем, да…

МОРАВИА. Совсем нет. Позвольте вам сказать…

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. Но ведь у него та же болезнь.

МОРАВИА. Позвольте вам сказать сразу, что сам я не появляюсь ни в одной из моих книг.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. Может, мы вернемся к этому немного позже?

МОРАВИА. Хорошо. Но я хочу, чтоб было ясно: мои книги не автобиографичны в обычном смысле слова. Вероятно, это можно выразить так: автобиографическое входит в них не прямо и в самом общем виде. Я связан с Джироламо, но я не Джироламо. Я не беру и никогда не брал характеры и поступки прямо из жизни. Одни события могут навести на мысль о других, которые можно потом использовать в книге; встречи с людьми могут навести на мысль о будущих героях; но именно «навести на мысль» – это точные слова. Пишешь только о том, что знаешь. Например, я не могу сказать, что знаю Америку, хотя и был там. Я не мог писать о ней. Конечно, всегда используешь то, что знаешь, но автобиография означает нечто иное. Я никогда не смог бы написать подлинной автобиографии; непременно увлекусь выдумкой и искажу факты: по правде сказать, я «лжец». Это значит, что я романист, в конце концов. Я пишу о том, что знаю.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. Отлично. Во всяком случае, вашей первой книгой были «Равнодушные»?

МОРАВИА. Да.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. Не расскажете ли вы о ней?

МОРАВИА. А что вам хотелось бы знать? Я начал роман в октябре 1925 года. Написал много страниц, лежа в постели… Опубликовали его в 1929.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. А не встретил ли роман оппозиции? Со стороны критики или, быть может, читателей?

МОРАВИА. О нет, никакой оппозиции не было. Это был большой успех. Один из самых больших успехов во всей новейшей итальянской литературе. Даже самый большой; я могу это сказать со всей скромностью. У нас не было ничего подобного. Это точно, ни одну книгу за последние пятьдесят лет не встретили с таким единодушным восторгом.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. И вы тогда были совсем молоды.

МОРАВИА. Двадцать один год. В газетах появились статьи, иной раз на пять полных колонок. Успех книги был беспрецедентный. Могу добавить, что ничего подобного больше не выпало на мою долю, впрочем, и ни на чью другую тоже.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. «Равнодушные» были истолкованы как довольно острая, даже горькая, и действенная критика римской буржуазии и буржуазных ценностей в целом. Направлялась ли эта книга против общества, в котором вы жили?

МОРАВИА. Нет. Во всяком случае, не сознательно. Это была не реакция на что-то. Это был роман.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. А когда вы его писали, не вставали ли перед вами какие-нибудь технические проблемы?

МОРАВИА. Тут была одна сложная проблема: воспользовавшись техникой драмы, вместить повествование в сжатый, точно определенный срок, ничего не пропустив. Все действие занимает два дня. Герои обедают, спят, развлекаются и предают друг друга; больше ничего. И все это происходит «на сцене».

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. А для театра вы писали?

МОРАВИА. Немного. Есть инсценировка «Равнодушных», которую я сделал с Луиджи Скварциной, и пьеса «Маскарад» – ее я написал один.

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. На основе вашей книги?

МОРАВИА. Не совсем. Идея та же самая, но сюжет сильно изменен. Ее ставит в Милане «Пикколо театро».

ИНТЕРВЬЮЕРЫ. Вы думаете писать еще пьесы?

МОРАВИА. О да, конечно. Надеюсь. Я интересуюсь театром с давних пор. Еще в юности я зачитывался пьесами, с наслаждением читаю их и сейчас. По большей части мастеров: Шекспира, других елизаветинцев, Мольера, Гольдони, испанские драмы, Лопе де Вегу, Кальдерона. Как читателя меня больше всего привлекает трагедия: по-моему, это величайшая из всех форм художественного выражения, а вообще драма – самая совершенная из литературных форм. К сожалению, современной драмы не существует.