Владимир Кантор. «Судить Божью тварь». Пророческий пафос Достоевского. Очерки

Владимир Кантор. «Судить Божью тварь». Пророческий пафос Достоевского. Очерки. М.: РОССПЭН, 2010, 422 с.

Достоинством рецензируемой книги является то, что литературная работа писателя рассмотрена не только в контексте отечественной беллетристики и мысли, но в контексте всей русской жизни. Мысль и литература выразили ее наиболее устойчивые формы, мало подверженные историческим переменам, — вот чем объясняет автор сегодняшнюю притягательность написанного в позапрошлом веке.

Есть в «Очерках» и еще одна привлекательная черта: суждения о мысли Достоевского получены в результате анализа его художественного творчества, поскольку тот был прежде всего писателем, а уж потом публицистом, идеологом. «Разобраться в мировоззрении такого сложного художника <…> можно только разобравшись в многомерной художественной структуре его романов <…> только поняв соотнесенность и сцепление <…> нарисованных им характеров и обстоятельств, то есть постаравшись подойти к философской проблематике писателя, исходя из поэтической (и потому весьма сложной) системы его образов» (с. 101).

Неоднократно говорилось о том, что Достоевский — самый идеологический писатель не только русской, но и всемирной литературы, однако во всех его сочинениях дана идеология персонажей, а не автора — разница, объясняющая, почему его интересно читать: не знаешь заранее не только того, как выберутся из всех интеллектуальных противоречий сами герои, но и ты, читатель, не можешь догадаться, кто же из них и в чем прав или не прав; следовательно, тебе предстоит решать то, что не решено в романе.

На протяжении всей книги В. Кантор, постоянно подчеркивая упомянутую особенность Достоевского, столь постоянно же обращает внимание на разноголосицу, мучившую его: несовпадение того, что он изображал как художник, с его мыслями идеолога и публициста. То, что это противоречие обозначено средствами отчетливых понятий, выявлено, разъяснено, я тоже отношу к достоинствам книги, и хотя сама по себе мысль о таком противоречии не нова, она весьма и весьма своевременна.

О поэме Ивана Карамазова «Великий инквизитор» В. Кантор пишет: «…Всем своим существом, в сути своей Христос не принимает и не может принять пути насилия и отрицания. Но Он не принимает и «мира сего». Каково же решение Достоевским великой проблемы теодицеи? Как в таком случае относится он к восставшим на мир сей? Осуждает их или нет? Как и многое в творчестве писателя, ответ — двойствен, предлагающий думать и искать дальше» (с. 213-214).

Страницы, где В. Кантор вскрывает двойственность Достоевского, мучившую самого писателя (одно — в романах, другое — в публицистике), относятся, по моему разумению, к лучшим, ибо сталкиваемся с тем «двойничеством», которое никуда не ушло из нашей жизни, из нашего сознания до сих пор.

В анализе романа «Подросток» очень уместна ссылка на К. Леонтьева: «Мужика он любил не только потому, что он мужик, не потому, что он человек рабочий и небогатый; нет — он любил его еще больше за то, что он русский мужик, за то, что он религиозен <…> У Достоевского народ хорош не потому только, что он простой народ и бедный народ, а потому, что он народ верующий, православный» (с. 345).

Возразить нечего, следовало бы добавить, что Достоевский любил не реальный народ, а свою мечту о нем. «…Макар для него (Версилова. — В. М.) — символ возможной нравственной жизни страны.