Видеть сегодняшний день

В статье Е. Стариковой очень верно, на мой взгляд, оценена «деревенская проза» 60-х годов: да, она обращена в основном назад, в прошлое. Потому-то многие писатели-«деревенщики» (да и не только они) заслуживают серьезного упрека за отставание от жизни.

Создается впечатление, что мы просмотрели большие изменения в жизни деревни, не сумели понять их и «переварить»… А ведь изменения-то в последние годы очень значительны. Даже статистики и социологи не совсем точно фиксируют реальные процессы современной действительности.

Е. Старикова оперирует данными статистики: сельское население у нас все еще составляет 44 процента. Формально это так: столько людей проживает в сельской местности. Но крестьянского-то населения, имеющего отношение к работе на земле, значительно меньше. Во многих райцентрах Сибири, например (не отнесенных к рабочим поселкам), проживает людей больше, чем во всех колхозах и совхозах района. А сколько людей живет на небольших и средних железнодорожных станциях и полустанках? А сколько из числа селян лишь живут в деревне, а работают на железной дороге, в местной промышленности?

Словом, если считать трудоспособных селян, работающих на земле, то их не так уж много. Хочется подчеркнуть – трудоспособных! Потому что в большинстве сел и деревень России пенсионеров сейчас никак не меньше, чем трудоспособных. Даже на Кубани это так.

И если Е. Старикова мысленно видит героев романа Ф. Абрамова – Михаила Пряслина и его братьев-двойнят – на прежнем месте, в заново отстроенном Пекашине, то мне почему-то рисуется несколько иная картина, особенно если иметь в виду северную деревню, где действуют герои романа Ф. Абрамова.

В первые послевоенные годы я знал десятки парней и девчат, судьба которых схожа с жизнью Пряслиных, наблюдал за такими семьями и позднее. И убежден: если Михаил Пряслин мог задержаться в деревне, то младшие его братья наверняка давно уже в городе или на стройке.

Почему? Произошли события, которые мы, писатели (да и не только мы), не смогли предугадать, почувствовать. О чем мечтали герои наших послевоенных произведений о деревне? Об относительном материальном благополучии, когда за труд рассчитывались бы не «палочками», а хлебом и деньгами. Мы восторженно сообщали, что в передовых колхозах на трудодень выходит десять рублей! {Теперешний рубль, а за рубль сейчас никто день работать не станет.) Герои наших книг мечтали о клубе в деревне, об электричестве, позднее – о телевизорах.

И вот мечты эти осуществились. Заработок колхозника в три-четыре рубля за день – явление обычное, многие механизаторы в удачный год зарабатывают более 3 тысяч рублей. Есть и клубы, и электричество, и телевизоры. И не о материальном благополучии мечтают теперь деревенские жители… И вот что удивительно: именно в годы, когда на деревню начали приходить все эти блага, особенно заметно усилился отлив молодежи.

Мне, как и некоторым моим собратьям по перу, поначалу казалось, что явление это местное (характерное, скажем, для Сибири и Нечерноземной зоны), но потом я узнал, что и в других зонах так, даже и на Кубани. Почему «даже»? Здесь колхозники всегда жили богаче, чем в Нечерноземной зоне и в Сибири, на трудодни там платили в несколько раз больше. Здесь и сейчас доходы колхозных семей (вместе с доходами от личного хозяйства, сада, огорода) гораздо выше, чем в других зонах. В этом я убедился в 1971 году, побывав на Кубани. Убедился и в другом: даже в благодатном Курганинском районе молодежь в колхозах не задерживается. В процентном отношении к взрослому населению молодежи здесь, пожалуй, меньше, чем в Сибири. В богатейших колхозах района («Кавказ», имени Ленина, «Маяк революции») пенсионеров лишь немногим меньше, чем трудоспособных колхозников.

Почему же младшие Пряслины могли уехать из деревни?

После войны очень много женщин-колхозниц остались без мужей, но с детьми. В те трудные годы все свои надежды они возлагали на подрастающих старших детей. Не раз был я свидетелем, когда колхозница слезно упрашивала сына или дочь не поддаваться вербовщикам, которые в те годы наводняли колхозные деревни.