«Мудро ли верить в человека?» (Герой советской литературы в зеркале буржуазной критики)

Личность и история, человек и народ – в XX столетии эти вечные проблемы мирового искусства обрели особую остроту и значительность. Человек – песчинка, обреченная на гибель в хаосе непознаваемых, но неизменно враждебных ему исторических сил, – такая концепция пронизывает различные модернистские течения нового времени. Реалистическое искусство во всем его идейно-художественном многообразии стремится исследовать объективные связи личности и общественной системы, ищет пути социального и нравственного возвышения человека.

В авангарде этого глубоко демократического в своей основе искусства в течение вот уже более полувека идет искусство советское, социалистическое. Искусство, открыто поставившее себя на службу духовным интересам многомиллионных масс трудящегося народа; искусство откровенно гражданственное; искусство, глубокими корнями связавшее себя с Революцией и выдвинувшее принципиально новую концепцию личности: человек в его изображении перестает быть страдательным существом и становится активным творцом истории, деятелем, созидателем коммунистического завтра.

«Великое дело – строительство коммунизма невозможно двигать вперед без всестороннего развития самого человека» ¹, – говорится в докладе тов. Л. И. Брежнева на XXIV съезде КПСС, В докладе особо подчеркнуто, сколь важную роль в этом развитии предстоит играть искусству.

С самого момента своего зарождения советская литература стала фактом мирового эстетического развития, ее проблематика, идеи, герои оплодотворяют художественную мысль человечества. Влияние советской литературы на мировой литературный процесс – объективная закономерность художественной жизни XX века. Но если честные, трезво мыслящие литераторы и эстетики Запада пытаются – пусть выводы их и не всегда верны – осмыслить, проанализировать эту закономерность, то наши идеологические противники не жалеют сил, чтобы как-то затормозить этот процесс, скомпрометировать завоевания социалистического искусства в глазах читателей.

Средства тут в счет не идут – от прямой клеветы и фальсификации до попыток, более или менее замаскированных, внести раскол в лагерь советских писателей: «заботливо» поддерживается самими же «советологами» изобретенное «критическое» направление и разносятся «апологеты» строя.

Правда, времена меняются. Все шире знакомятся зарубежные читатели с произведениями советской литературы, и соответственно все труднее становится «советологам» убедить их в художественной неполноценности эстетического метода, давшего миру такие произведения, как «Тихий Дон» и «Жизнь Клима Самгина», «Во весь голос» и «За далью – даль».

Тогда происходит перестройка рядов. Художественные достоинства крупнейших произведений советской литературы уже не подвергаются сомнению; но поворот такой нужен буржуазным критикам для того лишь, чтобы фальсифицировать отношение русских писателей к революционным преобразованиям в России. Схема тут тоже довольно простая: они-де приняли революцию как историческую необходимость, но забили тревогу о гибели личности под натиском народных движений.

Книга Ю. Рюле «Литература и революция» ² не раз вызывала справедливую критику со стороны советских исследователей. Возвращаться к ней, однако, приходится не только потому, что она вышла новым изданием, – ее автор так или иначе задевает наиболее болезненные проблемы современной буржуазной критики.

Работа Ю. Рюле – это настоящий бунт буржуазной личности против социализма, особенно социализма не как теории, а как жизненной практики многих миллионов людей. Позиция не новая. Оригинально лишь то, что в союзники себе автор призывает… Горького.

В буржуазном литературоведении сложилась уже стереотипная трактовка творчества Горького: самобытный писатель-романтик, певец босяков в молодости – и угасание таланта, поставленного «на службу большевикам». Свидетельством упадка таланта считался и последний роман Горького «Жизнь Клима Самгина». Ю. Рюле как будто входит в противоречие со своими предшественниками: он признает литературные достоинства романа. Но тут же обнаруживается истинный смысл этого утверждения, – добившись успеха как художник, Горький, по суждению западногерманского критика, пошел на саморазоблачение себя как человека.

Да, Рюле покорен глубиной проникновения Горького в характер Клима Самгина, этого интеллигента «средней стоимости». Но при этом он безапелляционно утверждает, будто писатель «не мог достичь в романе такой глубины изображения, если бы только критиковал буржуазную ограниченность», если бы роман не был «актом самопознания и самокритики» ³. Оказывается, Горький старался изжить Самгина в самом себе Осуждение Самгина и «самгинщины» Рюле подменяет их оправданием. Он создает ложное представление об эволюции Самгина: неуклонное опустошение, оскудение героя истолковывает как обогащение характера, повышение его «стоимости». Рюле уверяет, что «серый» и невыразительный поначалу, безликий и бездарный внутренне, бедный чувствами и мыслями Самгин в ходе повествования становится интересней, содержательней, утрачивает озлобляющую его привычку «срывать маски» с окружающих, приобретает мудрую печаль и даже внешне делается красивее. Об этой явно навязанной герою трансформации критик пишет нежно, лирично. Уж не узнает ли он в нем черты своего окружения? – это больше похоже на истину, чем его тщетные усилия доказать, что Самгин – двойник Горького. Действительно, разве «самгинщина» замыкается «сорока годами русской жизни»? Разве не воплотил Горький в своем герое идею дегенерации буржуазной личности, ее нравственного опустошения, которые сегодня, во второй половине XX века, сказываются еще очевиднее, еще острее?

Личность как жертва истории – Рюле разделяет эту идею Самгина и приписывает ее любому мыслящему современнику. «Судьбу человека определяет уже не та звезда, под которой он родился… Властители судьбы в наше время: экономико-административный и политический аппарат со своими собственными законами и магией; катастрофы нашего времени: кризисы, Войны, революции и диктатуры, бросающие одиночек в водоворот непознанного и непостижимого мира» ⁴. Под этими словами безоговорочно подписался бы Клим Самгин. Только произнес бы их, наверное, не с таким надрывом, и понятно: ведь Самгин только ждал приближения революции, а Рюле живет тогда, когда революция, внушающая ему такой страх, победила во многих странах мира. Такой «неблагоприятный» поворот истории таит для буржуазного мыслителя сфинксову загадку, мистически непостижимое. Он еще упорнее, чем Самгин, настаивает на невозможности понять историю. Что же до тех современных ученых, жалуется Рюле, которые стремятся познать исторические закономерности, то они только пробуждают в массах низменные инстинкты и торопят всеобщую катастрофу. Критик считает, что каждый современный человек живет самгинским стремлением – освободиться от «колесницы истории».

Да, действительно, велик Горький в своем предвидении: страх перед массами – характерная черта буржуазной личности. К. Ясперс пишет: «Масса не переносит никакого величия, никакой самостоятельности, она растаптывает все незаурядное и культивирует людей, похожих на муравьев» ⁵. Это по существу своему чисто самгинское отношение к народу.

Очерк о горьковском романе превращается под пером Ю. Рюле в духовную исповедь представителя сегодняшнего капиталистического мира. Великолепный прием зеркальной композиции в раскрытии характера Самгина, с помощью которого показывается его многоликость и обусловленная ею безликость, поражает Рюле глубочайшим проникновением в душу его современника. Самгин, позитивно или негативно, отражает в себе качества многих людей, но «у Клима нет собственной субстанции». Подобная расщепленность души ведет западного человека наших дней (разумеется, Рюле не может или не хочет замечать, что не только «частичные люди» окружают его) на грань помешательства. До боли знакомо критику состояние Самгина, который оглушен шумом речей вокруг, спорами, людской суетой и не может разобраться, «кто когда говорит». В этом шумном людском окружении Самгин чувствует себя как в вакууме, а окружающие для него – призраки, фата-моргана. Перегруженность эрудицией, усвоение теорий и фактов и – ничего, чтобы утвердить в себе человека или сблизиться с другими людьми.

Подобное мировосприятие современные буржуазные идеологи возвели в закон существования человека. Американский социолог Э. Фромм утверждает, что чувство физического одиночества личности, находящейся среди множества людей, сегодня неизмеримо усиливается ее моральным одиночеством, обусловленным разрывом истинных связей с духовными ценностями человечества. И как Рюле, следя за Самгиным, сочувствует его подчиненности постороннему, так Фромм, наблюдая реального человека Запада, скорбит, что он «перестает быть центром своих поступков, наоборот, эти поступки и их последствия подчиняют его себе» ⁶.

1. »Материалы XXIV съезда КПСС», Политиздат, М. 1971, стр. 83. [↩]
2. Jurgen Ruhle, Literatur und Revolution, Munchen, 1963.[↩]
3. Jurgen Ruhle, Literatur und Revolution, S. 31.[↩]
4. Jurgen Ruhle, Literatur und Revolution, S. 24 – 25.[↩]
5. K. Jaspers, Die geistige Situation den Zeit, BrL 1931, S. 95.[↩]
6. «Man Alone: Alienation in Modern Society», ed. by Eric and Mary Josephson, N.Y. 1962, p. 56.[↩]