Вечно живое

1
Летопись советского искусства богата удивительными эпизодами. Вот один из них.
Это произошло почти полвека назад, на самой заре нашей революции. Во фронтовом театре Чапаевской дивизии играли «Бедность не порок». Бойцы-чапаевцы во время спектакля взобрались на подмостки и стали угрожать актеру, исполнявшему роль Гордея Торцова, что пристрелят его, если он не прогонит «буржуя» Коршунова и не выдаст дочь свою Любу за бедного приказчика Митю. При этом они кричали:
– Сейчас советская власть, и обижать никого не дадим!
Классическое произведение вступило в противоречие со временем и оказалось непонятым или слишком прямолинейно истолкованным. Так умозаключил бы поверхностный наблюдатель.
В действительности же все обстояло сложнее.
Зрители отождествляют искусство с реальностью – вот первый вывод, который можно сделать из рассказанной истории. Но это только одна сторона дела. Приведенный эпизод наталкивает и на другие размышления. Пьеса Островского вовсе не вступила в противоречие со временем. Напротив, она как раз пришлась в пору. Сама революционная действительность помогла людям, эстетически, может быть, еще недостаточно развитым, правильно понять пафос пьесы, проникнутой духом глубокой человечности.
Октябрьская революция всколыхнула народные массы, обострила их политическое самосознание. Чтобы закрепить политический и социальный переворот в отсталой, безграмотной стране и открыть пути для строительства нового, социалистического общества, необходима была культурная революция, осуществление которой, по словам Ленина, сопряжено с «неимоверными трудностями».
Враги нашей партии упорно твердили, что революция началась «не с того конца», что следовало бы сперва приобщить народные массы к культуре и лишь потом захватить в свои руки государственную власть. Это была жалкая, капитулянтская выдумка, имевшая своей единственной целью дискредитировать революцию, показать, что она бессмысленна и бесперспективна.
К подобной тактике в прошлом всегда прибегали те, кто маскировал свою антиреволюционную сущность, кому была ненавистна сама идея народовластия. Дворянские и буржуазные либералы в России готовы были шумно предавать анафеме деспотизм, самодержавие, но как только дело доходило до серьезных политических выводов, возникала ссылка на то, что народ пока еще темен и невежествен и должно пройти много десятилетий, прежде чем он сможет распоряжаться своей судьбой. В свое время и утопические социалисты на Западе утверждали, что, прежде чем браться за строительство социализма, следует воспитать, просветить и обучить людей, способных осуществлять это строительство. «Мы всегда смеялись и говорили, что это кукольная игра, – писал Ленин в 1919 году, – что это забава кисейных барышень от социализма, но не серьезная политика» ¹. Он был убежден, что социализм надо строить с теми людьми, которые воспитаны в условиях старого строя, им испорчены и развращены, но им же и закалены к борьбе, к преодолению любых трудностей.
Сейчас, когда наша родина пожинает плоды усилий своего народа, когда она поднялась на самую высокую ступень мирового научного и технического прогресса, сейчас особенно наглядной кажется поразительная прозорливость стратегии Ленина в осуществлении культурной революции. В 1918 году, в заключительном слове на III Всероссийском съезде Советов, он говорил о том, что теперь, когда народ стал хозяином своей судьбы, именно теперь раскроются его гигантские духовные возможности, ибо в нем «заложены дремлющие великие силы революции, возрождения и обновления» ² .
Сразу же после Октябрьской революции новое государство заявило о себе как о власти, способной создать наиболее благоприятные условия для развития духовных сил нации. В этой связи возник вопрос об отношении к «историческому наследию». Он имел и теоретическое, и весьма большое практическое значение.
В сущности, оба эти аспекта сливались воедино. Накипевшая в массах ненависть к прошлому строю жизни, стремление возможно скорее покончить со всем тем, что несло на себе печать «старого мира», могли обернуться мелкобуржуазной стихией нигилизма и разрушения. Этот психологически понятный порыв подогревался деятелями Пролеткульта и другими ультралевыми прожектерами, шумно, крикливо призывавшими строить новую «пролетарскую культуру» на руинах старой. Этой угрозе наша партия противопоставила ясную ленинскую концепцию отношения к «наследию». Ее смысл сводился к тому, что выдающиеся достижения культуры, создававшейся в прошлом людьми, которые вышли из привилегированной среды, по своему содержанию и духу не только не враждебны народу, но, напротив, близки его коренным интересам. Пользуясь различными поводами, Ленин многократно разъясняет сущность этой проблемы, всякий раз выделяя в ней ту или иную грань. Основным и главным в ленинской позиции была мысль о том, что для победы социализма необходимо использовать все знания, добытые человечеством, всю его культуру.
Деятели Пролеткульта, как известно, отвергали эту здравую, реалистическую позицию и упрямо защищали свою линию: возможность строительства новой культуры усилиями лишь «одних пролетариев». «Мы исходим из того положения, – писал П. Бессалько, – что пролетарскую культуру создают сами рабочие, а не интеллигенты, случайно или не случайно дошедшие до идей пролетариата» ³.
Ленин решительно отвергал эти сектантские взгляды. В проекте резолюции, написанном им для съезда Пролеткульта в 1920 году, мы читаем знаменитые строки: «Марксизм завоевал себе свое всемирно-историческое значение как идеологии революционного пролетариата тем, что марксизм отнюдь не отбросил ценнейших завоеваний буржуазной эпохи, а, напротив, усвоил и переработал все, что было ценного в более чем двухтысячелетием развитии человеческой мысли и культуры» ⁴.
Не просто взять на вооружение старую культуру, а критически ее усвоить и переработать – вот новый аспект все той же общей задачи.
Революция пробудила могучее стремление народных масс, к культуре. Это делало особенно необходимым направить их духовное развитие по верному пути: от того, как быстро и глубоко проникнет культура в самую толщу народной жизни, зависела судьба великого дела, которому положил начало Октябрь.
2
Одним из важнейших орудий духовного, нравственного воспитания людей стало художественное наследие классиков. И этот замечательный факт всегда будет привлекать к себе внимание историков советского общества.
Ни одна революция в прошлом так последовательно и глубоко не противопоставляла себя прошлому – его политическим, государственным институтам, – как революция Октябрьская. И именно она написала на своем знамени слова высочайшего уважения к великим художникам прошлого, стала истинным наследником созданных историей духовных ценностей. Художественное наследие было объявлено всенародным достоянием. Во всем этом очень ярко проявился подлинный гуманизм и всечеловеческий характер Октябрьской революции.
Ленинская концепция классического наследия легла в основу художественной политики советской власти. В голодной, раздираемой гражданской войной стране не жалеют бумаги на стотысячные тиражи классиков – отечественных и зарубежных. В этом духовном климате совершенно исключалась возможность появления, например, тех адаптированных, искалеченных и приноровленных к вкусу делового мещанина «дайджестов», которые получили кое-где столь печальную известность. Советская текстологическая школа, фундамент которой был заложен уже в 20-х годах, основывается на щепетильно-бережном отношении к классическому тексту. Впервые издания классиков стали осуществляться в соответствии с принципами подлинной науки.
Революция открыла и сделала достоянием науки секретные архивы различных правительственных органов, жандармских и цензурных управлений. Оттуда извлекались многие никому прежде не известные произведения, а также документы, позволявшие совершенно по-новому осмыслить различные стороны общественно-политической и литературной биографии выдающихся писателей.
В недавно опубликованной речи покойного академика Е. Тарле рассказано об одном замечательном эпизоде. В 20-х годах в Советский Союз приехал знаменитый архивист-историк профессор Шарль Ланглуа, глава Национального архива в Париже, одной из величайших мировых сокровищниц. Он получил возможность ознакомиться с состоянием архивного дела у нас. Попав в великолепный зал, где хранились синодальные архивы, профессор воскликнул:
– Что это такое? Это архивы русской православной церкви и архивы иностранных вероисповеданий? Как это так? И советская власть их оставила?
Сопровождавший французского историка Е. Тарле сказал:
– Да, не только оставила, но теперь самым скрупулезным образом описывает все это, и кое-что уже опубликовано…
Изумленный Шарль Ланглуа заметил, что во французских архивах сохранилось мало материалов по истории церкви, и при этом произнес характерную фразу:
– Ваша социалистическая революция была умнее нашей.
Да, Великая Октябрьская революция проявила поразительную широту и зрелость в решении вопросов культуры. Можно было понять происходившие кое-где отдельные эксцессы, когда толпа разъяренных крестьян предавала разорению и огню роскошное поместье ненавистного помещика. Вековая злоба против несправедливости искала себе выхода. Государственная же власть свято оберегала все, что имело историческую или художественную ценность.
Неоспоримая заслуга нашего литературоведения в том, что оно сделало достоянием широкого читателя сочинения писателей, тесно связанных с освободительным движением России: Радищева, поэтов-декабристов, Некрасова, Чернышевского, Щедрина, Герцена. Их произведения особенно жестоко пострадали от вмешательства цензуры, а порой и автоцензуры. Это была гигантская работа – собрать по возможности все написанное этими писателями, восстановить цензурные купюры, устранить образовавшиеся по разным причинам посторонние наслоения в тексте, наконец, сопроводить каждый том добротным научным аппаратом. Эта работа успешно велась и при издании тех классиков, сочинения которых часто публиковались до революции, но тем не менее нуждались в очень серьезной текстологической проверке. Советские издания – массовые и тем более академические: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева – по своему научному текстологическому уровню намного превосходят старые, дореволюционные собрания сочинений этих писателей.
Извлеченные из архивов материалы не только дали возможность существенно расширить наше представление о многих художниках, поднять общий научный уровень изданий их произведений, но и содействовали более углубленному изучению классического наследия, а также различных аспектов мировоззрения писателей и их творческого пути. Вооруженное марксистско-ленинской методологией, советское литературоведение обнаружило принципиально новый подход к исследованию художественного творчества и стало важной областью идеологической жизни. Будучи еще в недавнем прошлом «тихой» академической наукой, в сущности, весьма далекой от политических бурь современности, литературоведение после Октябрьской революции оказалось в центре сложных идеологических процессов, происходивших в стране, прониклось интересами народа, стало одним из чутких барометров жизни общества.
Можно по-разному относиться к наследию. Национальную классику можно воспринимать с тем благостным почтением, которое возводит незримую, но вполне ощущаемую стену между веком минувшим и веком нынешним. Русская революция приняла классическое наследие не как музейную реликвию, но как источник живой, созидательной энергии, активно содействующей становлению нового мира. Каждый спектакль «Фуэнте овехуна», поставленный в 1919 году в Киеве Марджановым, вызывал в зале такое воодушевление, словно бы эта древняя пьеса Лопе де Вега была опалена порохом Октябрьской революции. Публика встречала финал спектакля пением «Интернационала», многие же зрители прямо из зала уходили на фронт. А каким современным горючим материалом начинялись в те же годы постановки «Дон Карлоса», или «Маскарада», или «Волки и овцы»! Классика открывалась революции своим гражданским темпераментом, своим романтическим порывом, глубоким анализом реальных противоречий действительности и точным знанием человеческого сердца. Она отвечала современным потребностям общества и сама органически включалась в атмосферу современной жизни.
В чем же суть нашего современного взгляда на классическое наследие? Вопрос этот задается сейчас особенно часто, он давно перестал быть риторическим, перейдя в область активной, каждодневной полемики, движущейся, сегодняшней эстетики.

1. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 38, стр. 53 – 54.[↩]
2. Там же, т. 35, стр. 289.[↩]
3. «Грядущее», 1918, N 10, стр. 10.[↩]
4. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 41, стр. 337.[↩]