Василиск Гнедов. Сама поэзия

Известный публикатор неофициальной либо неканонизированной поэзии ХХ века Илья Кукуй выпустил книгу Василиска Гнедова, прожившего в литературе от знаменитой беззвучной и безбуквенной «Поэмы конца» (1913) до 1978 года.

В. Гнедов вызывает у публикатора противоречивые чувства: «Составитель отдает себе отчет в риске, предлагая вниманию читателя фактически полный корпус тех стихотворений, которые удалось обнаружить в работе над книгой <…> От необозримой массы литературного графоманства, воспроизводящего различные штампы всевозможных поэтических канонов и в лучшем случае выливающегося в китч, Гнедова отличает в первую очередь последовательность его (анти)эстетической программы, узнаваемость поэтического голоса и, что самое главное, — мощнейшее лирическое дарование и природный талант, прорывающийся сквозь самые нелепые, с точки зрения «культурного» читателя, сочетания слов, образов и тем. Именно поэтому при составлении книги было принято решение соблюсти принцип полноты — не для того, чтобы посмеяться над автором (такое прочтение возможно и отчасти оправданно, но представляется одним из самых простых и недалеких), — а чтобы лишний раз задуматься над сущностью поэзии, выбирающей себе самые неожиданные места обитания» (с. 10).

Далее, ссылаясь на Л. Гинзбург, считавшую, что авторы графоманского типа не могут достичь идеала, так как не способны избавиться от культурного наследия, И. Кукуй воздает должное памяти С. Сигея, без которого, как и без Н. Харджиева, до нас бы не дошло наследие В. Гнедова. Оба они, каждый по-своему, пытались представить В. Гнедова то «низовым» авангардистом, то куда менее советским поэтом, чем он был. Теперь, зная о нелегкой биографии В. Гнедова, который после участия в Московском восстании 1917 года женился на революционерке О. Пилацкой, не раз отправлявшей мужа в психбольницу и расстрелянной в 1937 году после 5-летней ссылки. И. Кукуй называет поэзию своего героя термином «арт-брют» (с. 16), то есть искусством маргиналов и умалишенных. Однако, утверждая вторичность этого компонента, приводит слова критика о Гнедове — «рыцарь безумия».

В итоге перед нами не научное издание текстов Гнедова, а реализация поэтической идеологии поэта-трансфутуриста 1960–2000-х годов С. Сигея, создававшего в своих изданиях и композициях образ автора «Поэмы конца» как исторического предшественника своего творчества. Этому способствовали и переписка Сигея с Н. Харджиевым, и контакты с В. Гнедовым. Поэтому проблемой рецензируемого издания является именно нефилологизм подхода составителя, близкого к С. Сигею. Так, поэт-футурист оказывается «современником» своих поэтических внуков.

Еще один момент, выходящий за пределы творчества В. Гнедова. Известно, что Н. Харджиев настойчиво уничтожал советские стихотворения Гнедова. Более того, и С. Сигей, и И. Кукуй считают, что он уничтожил и цикл «365 стихотворений о Ленине» (с. 406). Харджиев называл их «пакостью». Возвращение в контекст 1970 года подсказало бы и антисоветски настроенному Сигею, и его наследнику, что перед нами не бред, а пародия на отрывной календарь на 365 дней. Жаль, но мы этих текстов не увидим. Вряд ли живший в глубокой провинции Гнедов надеялся на издание этого шедевра миллионным тиражом в очень гонорарном и для столичных творцов издании.

История эта оказывается параллелью к обвинениям Н. Мандельштам того же Харджиева в уничтожении не нравившихся ему вариантов стихов Мандельштама. Правда, при оценке ситуации придется считаться и с корректирующим поздним «авторством» вдовы поэта в случаях, когда сохранялись только ее рукописи стихов Мандельштама, например в известном случае «Если б меня наши враги взяли…» («Будет будить…» или «Будет губить разум и жизнь Сталин»).

Теперь попробуем прочесть некоторые поздние стихи В. Гнедова и сравнить наш комментарий с тем, который дает составитель книги.

Так, № 59 дает нам текст «Вас и меч не испугает…» со строчкой: «Вскочить ли Вам на Стеньки струги / Что вниз по Матушке скользят…» и с концовкой «И атаман Вы хоть куда / Без браги, в песни завитое / Беда была бы не беда» (4 апреля 1961 года, без комментария). Но эта дата позволяет увидеть адресата стихотворения — тяжело больного Василия Каменского, чей день рождения приходился на 17/29 апреля 1884 года, а дата смерти — на 11 ноября 1961 года. А ведь это автор знаменитых «Сарынь на кичку…», «Стеньки Разина» (1914–1915), поэмы «Сердце народное — Стенька Разин» (1918) и т.  д. Комментатора остановил явственный хлебниковский слой. Кстати, рисунки Гнедова есть смысл сравнить с рисунками В. Каменского, да и В. Хлебникова, как возможные вариации последних.

№ 63 с характерным «Я побитая собака…» (6 января 1962 года), казалось бы, отсылает только к Маяковскому — «Вот так я сделался собакой» и другим его «собачьим» стихам. Но все сложнее. Последний № 404 из «Посвящений…» Зоилу (5 июля 1970 года) начинается так: «Брешет собака не знает о чем. / Она моих книг не читала / В нее не хочу я бросать кирпичом, / Потому что глупа от конца до начала…». Далее: «Теперь одарен я собачьей милостью. / Кусаться могу со взбесившейся сукой, / Мысли мои моментально выхолостить, / Нарушая приличия воющим звуком». Затем следует напоминание, что даже суворинское «Новое время» звало Гнедова «Донским жеребцом». № 375 — «Я был в Петербурге собакой бродячей / Угла своего не имея, ни будки / Согревшийся кровью донскою горячей…»; поход в «Бродячую собаку» на встречу с Ахматовой (которая считала, в отличие от знаменитой надписи Гнедова на карточке «Сама поэзия», что «поэзия сама / Одна великолепная цитата»), в нашем случае сологубовский: «Приходи же, стихослагатель грубый, / В меня камней трусливо не швыряя…» из обращенного к В. Буренину стихотворения «Самоуверенный и надменный…», которое Харджиев резонно соотнес, даже не зная адресата, с «Вот так я сделался собакой».

Комментатор не согласен с Сигеем, что речь идет будто бы о возмущении Гнедова тем, что Б. Томашевский назвал в своей книге 1959 года его «Поэму конца» заумной. Указывая на письмо Харджиеву от 29 октября 1970 года, Кукуй предполагает, что речь идет об истории в США 1934 года, когда некто А. Белокопытов в «Русском голосе» перепутал покончившего с собой Ивана Игнатьева с В. Гнедовым, а сам «покойный» узнал об этом только через 36 лет. Упоминания «Доди» в недружественных стихах 1972 года в этом убеждают. Вариация строк о «Новом времени» в № 163 (30 сентября 1972 года) на ту же тему напоминает о 5-летии смерти Бурлюка 15 января 1967 года. Ведь статья покойного «БелоКОПЫТОВА» (Д. Бурлюка, по подозрению Гнедова) о смерти живого красного «Донского ЖЕРЕБЦА», перепутанного им, похоже сознательно, с И. Игнатьевым в «Русском голосе» от 22.04.1934, начиналась, как указывает И. Кукуй при перепечатке на страницах 408–409, так: «Двадцать пять лет тому назад <…> покончил трагически свою жизнь»… А в № 158 (25 апреля 1972 года) читаем: «Такая уж в России доля / В Нью-Йорке процветает Додя!»

Именно тогда, в 1970 году, и пишутся основные «ленинские» стихи. Все же это не арт-брют. А сами стихи Гнедова восходят к Ф. Сологубу и его посвящению «Самоуверенный и надменный…» — Зоилу «Нового времени» В. Буренину: «Приходи же, стихослагатель грубый, / В меня камней трусливо не швыряя. / В икры твои я не вонжу мои зубы, / Даже и ночью жестко страдая». Как показал Харджиев [Харджиев, Тренин 1970: 217–218], оно прямо связано с собакой Маяковского. Поэтому цитатный перевертыш (Буренин «Нового времени» в загроби 1911 года и умерший в 1967 году «живой» для Гнедова Бурлюк 1972 года в «Новом свете», то есть в мире после смерти) находит себе объяснение. Статья же с антисемитскими издевательствами над собачьей образностью переводов В. Жаботинского из Х.-Н. Бялика с древнееврейского и с намеками на Сологуба, на которую и отвечали цитируемые стихи, опубликована в «Новом времени» [Буренин 1911]. Отсюда вырос и «какой-то новый Бялик» «Флейты-позвоночника» Маяковского с ее «Царицей Сиона евреева» — Царицей Субботой. Напомним, что у Г. Гейне в «Царице Субботе», лежащей в основе «Флейты», принц Субботы всю неделю, кроме этого дня, грязной бегает собакой.

Понятно, что слава Маяковского раздражала Гнедова, который вспоминал и о встрече с Маринетти, и о спасении Маяковского в «Бродячей собаке», и о Крученых, когда писал в № 190: «Когда-то с Алексеем Крученых / Мы ночью писали стихи со спичкой <…> Из всех тех поэтов один я в живых / Пережил всех и еще переживу многих / А они сразу в петлю шмыг / И прощайте ваши руки и ноги…» Это опять же 1972-й «бурлюковский» год, когда вспомнилось крученыховское «Забыл повеситься. Лечу к Америкам», не отмеченное, как и масса подобного, в комментарии. А ведь в мемориальных стихах «Алексею Елисееву Крученых» 1968 года читаем: «Ты тоже был среди вершин / Играл в «Аду», «забыл повеситься» / Инсульт нелепо завершил — / Из-под ноги упала лестница». Здесь строка 1913 года указана.

И. Кукуй называет позднее творчество Гнедова антифутуристическим. Но это — типичный постфутуризм долго проживших футуристов, кубистов и т.  д. А вот Крученых переписывался с Харджиевым точно такими же стишатами, как и В. Гнедов. Эти стихи даже изданы (1993). В последнем случае речь об арт-брюте почему-то не идет и тексты «переписок» двух поэтов не сопоставляются.

Вот № 192 — «Я все еще жив» (ср. сборник «Жив Крученых»): «Я бригадиром назначен / В нашей бригаде стихи / Все уничтожат грехи / Вечная жизнь уж готова / Бригаде Василиска Гнедова…» В комментарии упоминается «Бригада Маяковского». Но 30 декабря 1973 года в ушах звучали и другие коннотации, которые позволят оценить иронию Гнедова и его «советскость», когда-то искреннюю, когда-то, у хитрого ссыльного, нет: «Сегодня мы не на параде, / Мы к коммунизму на пути. / В коммунистической бригаде / С нами Ленин впереди!» — и так 365 дней подряд!

Память о революции никогда не оставляла Гнедова. Вот его стихи о посмертном браке с расстрелянной Пилацкой (№ 289): «Мы обвенчались с ней посмертно / И стали мужем и женою / Повеяло октябрьским ветром / Легендой выросло живою». Такова уж поэтика «рыцаря безумия». А ведь С. Кормилов еще в словаре «Русская литература ХХ века» достаточно четко описал и северянинский эстетизм, и поздний антиэстетизм Гнедова, и его строфику, которая, как понятно стиховеду, вовсе не безумная и имеет свои конкретные истоки. А завершалась та статья выводом: «Признаки собственной ранней манеры не исчезают при всех трансформациях» [Кормилов 2005: 510] жизни и творчества Гнедова.

К сожалению, И. Кукуй опыта этой работы не учел.