В. Швейцер. Быт и бытие Марины Цветаевой

Переиздание в 2007 году книга В. Швейцер 1992 года «Быт и бытие Марины Цветаевой» закономерно: пройден стык времен, пережит всеобщий лихорадочный интерес к самому факту присутствия в истории, в поэзии запретных имен, табуированных явлений. Сегодня в качестве жизнеописания взыскательного читателя не удовлетворит ни хронологическая канва «жизнь и творчество», ни – другой полюс – «фантастическая биография» с обязательным в ее заглавии обещанием «загадки» или «тайны» (этот жанр окончательно занял свое место среди глянцевого чтива). Помимо двух необходимых составляющих: как можно более точно охарактеризовать героя с точки зрения человеческой и как можно более проницательно обозначить его литературную роль, – поэтическая биография требует истории жизни; истории, которая, не ограничиваясь сочетанием и связью событий, истолковывает эту связь через поэтический текст.

В. Швейцер, разграничивая в своей книге сферу духовного становления (путь лирической героини) и сферу биографических обстоятельств, пишет собственную историю эпохи. Данная книга есть вполне художественный (даже более, нежели исследовательский) документ о судьбе и творчестве Марины Цветаевой. В этом смысле главное направление работы осталось прежним – истолковать образ поэта в контексте времени, прояснить специфику цветаевской творческой философии. Разумеется, к сведениям, оставшимся в переиздании, подключены все вышедшие более чем за 10 лет монографии, однако разительных смысловых отличий от первого варианта – немного. Сама Швейцер пишет: «Кое-кому из читателей «Быта и бытия Марины Цветаевой» может показаться, что книга недостаточно изменилась, что в ней нет никаких «открытий», ничего сенсационного и специфически «интересного»» (с. 6). И дальше: «»Интересное» и сенсационное не входило в мою задачу» (там же). Дело автора в данном случае не в том, чтобы удивить новизной; дело, как это ни парадоксально, – в архитектонике. В попытке выстроить объяснение пути своей героини, сформулировать комментарий так, чтобы рамка оказалась способной вместить стихию. Механизм работы, избранный Швейцер, подчиняется излюбленному принципу самой Марины Цветаевой, ее собственной творческой установке: «Две любимые вещи в мире: песня – и формула. То есть <…> стихия – и победа над ней!»¹ Цветаевскую стихию так просто, одним исследованием, не одолеешь; нужен прием.

Таким приемом становится своеобразная литературная стереоскопия. Объемный образ выступает из нескольких сфер, минуты действительной жизни складываются в лирический «час души». Быт и бытие Марины Цветаевой подсвечивают, дополняют, расшифровывают друг друга;

1. Цветаева М. И. Собр. соч. в 7 тт. Т. А. Дневниковая проза. С. 115.^[↩]