В плену легенд и фантазии

В конце жизни Афанасий Афанасьевич Фет написал три книги мемуаров «Мои воспоминания» в двух частях и «Ранние годы моей жизни» – почти полторы тысячи страниц. Разочарование, однако, ожидает тех, кто попытается описать по ним жизнь поэта, тем более составить верное представление о его личности. Фет избрал такой стилистический прием повествования, который позволил за внешним течением событий, за автобиографической канвой спрятать от читателя свою душу. За страницами мемуаров осталась и творческая лаборатория поэта. Вскоре после смерти Фета в печати стали беззастенчиво обсуждаться загадочные для непосвященных повороты в его судьбе и прежде всего его происхождение. Уже тогда слухи и нелепые домыслы о личной жизни поэта стали обрастать новыми «доказательствами», полученными, или якобы полученными, от людей, знавших его. Сложились различные версии о его происхождении, легенды о женитьбе на нелюбимой, но богатой невесте, о прагматичном и консервативном Фете-помещике и др.

Мемуары ввели в заблуждение не только современников, но и биографов поэта. В своих работах они изображали его и изображают до сих пор как прозаического, неинтересного в жизни человека, который почему-то писал прекрасные стихи.

Более того, когда рассказ Фета о себе не соответствует заданным представлениям и сведениям, взятым из «воспоминаний», его обвиняют во лжи, сочиняют новые легенды. Советское литературоведение вполне устраивало такое отношение к Фету, ведь еще революционные демократы клеймили его «крепостником» и «человеконенавистником». Так он и был рекомендован читателям: хороший поэт и плохой человек. Этот образ-штамп благополучно дожил до наших дней. Казалось бы, сейчас, когда литературоведение освободилось от социологической жвачки, можно наконец непредвзято взглянуть на все его творчество, жизненные события и обстоятельства и очистить его имя от легенд, домыслов, клеветы. Однако некоторые публикации последних лет свидетельствуют о том, что легенды и фантазии на темы жизни и творчества поэта вышли на очередной виток.

Очерк Ю. Нагибина «Будем, как Фет!» был опубликован накануне 100-летия со дня смерти поэта¹. От такого материала читатель вправе ожидать каких-то новых сведений, нового поворота темы. Чем же обогатил Нагибин память о Фете? «…Если отбросить советский период бесчинств, то больше всех русских поэтов досталось Фету», – справедливо замечает он. Но далее, рассказывая о поэте, автор своеобразно дополняет и продолжает многолетнюю традицию опорочивания поэта. Возможно, писатель имеет право на некое собственное художественное осмысление темы, но ведь речь идет о реальном персонаже и надо учитывать подлинные события его жизни, чтобы не зайти слишком далеко в своем воображении и не создать новых легенд. Остановлюсь только на некоторых положениях очерка.

«Сама внешность Фета, особенно в старые годы… была вызывающе антипоэтична: грузный, тяжелый, с грубым, прихмуренным, часто брюзгливым лицом». Фотографий поэта «в старые годы» немало, и они опубликованы. Интересно, на какой из них Нагибин увидел такого Фета? Невольно вспоминается телевизионная постановка о Фете, которую несколько раз показывали по четвертому каналу ЦТ в 1991 – 1992 годах. Вот там действительно толстый, обрюзгший человек с каменным лицом и застывшим взглядом в стеганом домашнем халате и ночном колпаке сначала сидит около самовара в доме, напоминающем крестьянскую избу, и бормочет отрывки из воспоминаний Фета, а потом в том же облачении (!) идет по парку, проходит под аркой в стене, выложенной в классическом стиле. Сохранилось довольно много фотографий и воробьевского дома, и его интерьеров, и прекрасного парка, ради которого была куплена усадьба. Конечно же, дом Фета не был избой, в которую поместили толстого человека авторы телепередачи. Но он не имел ничего общего и с тем, как его представляет Нагибин: «Энергическим попечением нового владельца большой каменный, с паркетными полами и зеркалами во всю стену, хотя несколько обветшалый воробьевский дом над светлой рекой был приведен в состояние мало сказать опрятное – великолепное». Дом и некоторые усадебные постройки в Воробьевке сохранились до сих пор. Дом действительно каменный, очевидно, там были паркетные полы, но это был небольшой, одноэтажный дом. Фет надстроил еще один этаж с невысокими потолками, были подновлены гостевой флигель, хозяйственные строения. Никаких зеркал «во всю стену» и в помине не было, и никакого внешнего и внутреннего великолепия – все достаточно скромно и удобно для жизни, работы, приема гостей. Великолепным был только парк. Но совсем не в том стиле, как изобразили в телепередаче.

«У Фета был твердый характер, поэзия загнана в чулан; посадка, выездка…» Это сказано о периоде армейской службы, когда у него вышли два сборника стихов: в 1850 и 1856 годах. Вообще со знанием творчества Фета у Нагибина явно неблагополучно. «Он не печатался около двадцати лет», – читаем в статье. Даже если не знать о публикации прозы в течение всей жизни поэта, нужно взять в руки наиболее полный сборник его стихов, чтобы убедиться в ошибочности такого умозаключения. «В исходе жизни» оказывается, что Фет «издает труд о своем любимом Шопенгауэре, обращается к прозе». Это уже на уровне открытия! До сих пор известно, что Фет переводил и издавал труды самого Шопенгауэра, а первое прозаическое произведение – рассказ «Каленик» был опубликован, когда ему было 34 года. Никому из пишущих о Фете нет нужды фантазировать на тему его сельскохозяйственной деятельности, как это делает Нагибин. Поэт сам очень подробной красочно изложил все в очерках «Заметки о вольнонаемном труде» и «Из деревни» ².

Остановлюсь хотя бы на некоторых чертах «плохого человека» Фета, о которых автор очерка решил поведать читателям. «Друзей и поклонников Фета огорчали его неразборчивость и жадность, он был готов печататься где придется, ничуть не заботясь направлением и репутацией газеты или журнала». Поэзия Фета была выше политики и сиюминутных общественных страстей, но уверена, что в 60-е годы он ни строчки не дал бы ни «Современнику», ни «Русскому слову», даже если бы умирал с голоду. Что касается «друзей», то они не «огорчались», а злословили и взапуски обсуждали в переписке «жадность» Фета, как-то вдруг забыв, что у них за спиной родовые поместья, а у него ничего, кроме жалкого литературного гонорара (в это время он уже был женат и вышел в отставку). В отличие от некоторых поэт не хотел жить ни на приданое жены, ни на ее доход от боткинского «дела». И когда все-таки вынужден был купить на ее деньги Степановку, то отблагодарил ее потом, купив на ее имя и Воробьевку, и дом в Москве.

Взаимоотношения Фета с женой изображены Нагибиным в свете легенды о женитьбе, которая дополнена некоторыми новыми «сведениями»: «Она (М. П. Боткина. – Г. А.) и Фет соединили свои судьбы в весьма зрелом возрасте и отнюдь не по страсти. Каждый пришел к другому, испытав крушение: Мария Петровна – любовное, Фет – социальное… Как нередко бывает, когда в брак не вмешивается любовь, союз их оказался долгим и если не счастливым, то удачным, хотя, по словам Бориса Садовского, Фету случалось поколачивать жену за мелкие грешки… Мария Петровна Боткина отдала ему свою руку вместе с громадным приданым». Истоки этой легенды находятся в конце прошлого века³. В дальнейшем статьи с сомнительными сведениями и не менее сомнительные воспоминания современников литературоведы использовали, не вникая в их суть. Почему-то всем хотелось, чтобы поэт женился на «немолодой, некрасивой, но богатой».

При этом постоянно вспоминали и вспоминают его любовь к Марии Лазич (Елене Лариной по мемуарам), трагическую смерть девушки. Фет достаточно подробно рассказал об их отношениях в мемуарах, скрыв только подлинное имя возлюбленной. Но каких только измышлений и обвинений нет в его адрес! «Любовь Фета отступила перед прозаическим расчетом. Да и была ли его любовь той любовью, какая способна дать подлинное счастье любящему и любимой? Не был ли Фет вообще способен только на такую любовь, которая тревожит воображение и, сублимируясь, изживает себя в творчестве?» ⁴ Более того, в связи с историей гибели Марии Лазич появилась легенда о ее самоубийстве, причиной которого якобы стал отказ поэта жениться на ней. Как же появилась и закрепилась версия о самоубийстве Марии? Впервые об этом написал Б. Садовской: «…Елена сгорела заживо, будто бы от нечаянно брошенной на летнее кисейное платье спички, и в страшных страданиях скончалась. Свидетельства современников положительно указывают на самоубийство» (?!)⁵. Однако могли ли существовать какие-то «свидетельства современников» о смерти девушки с вымышленным именем и фамилией? Подлинная фамилия возлюбленной Фета стала известна только в 1922 году⁶, а сборник статей Садовского «Ледоход» вышел в 1916-м.

…Фет женился в 1857 году, шесть лет спустя после гибели Лазич. Но его биографы не желали даже предположить, что он мог полюбить еще раз. Между прочим, если внимательно читать его стихи, можно увидеть, что в его жизни была не одна возлюбленная. Только ведь для этого надо отрешиться от стереотипа навязанных представлений. Игнорировались даже стихи, адресно обращенные к Марии Петровне – невесте: «В альбом в первый день Пасхи», «Другу», «Я был опять в саду твоем…», «Расстались мы…» и др. Чувства, высказанные Фетом в этих стихах, мало интересовали биографов. Всегда вспоминали строки из его письма к И. П. Борисову: «Итак, идеальный мир мой разрушен давно… ищу хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга» ⁷. Слова, сказанные в минуту горя, были восприняты как непреложная программа его личной жизни.

«Громадное», «хорошее» приданое Марии Петровны, о котором говорят откровенно или намекают, составляло всего 35 тысяч рублей серебром – сумма по тем временам достаточно скромная. Столько же денег удалось скопить и Фету ко времени женитьбы. Богатый купец П. К. Боткин завещал почти весь капитал держать в «деле». Каждый из четырнадцати его отпрысков имел свой небольшой процент с дохода фирмы «Петра Боткина сыновья». В завещании была определена и сумма приданого единственной незамужней дочери – Марии⁸.

Подлинный свет на историю женитьбы Фета и характер взаимоотношений с женой проливают его письма. К сожалению, их сохранилось немного, но вполне достаточно, чтобы увидеть истину. Согласившись стать женой Фета, Мария Петровна уехала за границу, сопровождая больную сестру. Поэт писал ей почти ежедневно огромные письма, иногда по два письма и отправлял с каждой «почтой за границу». 16 мая он пишет: «Может быть, это детство, но какое высокое наслаждение быть влюбленным в свою невесту!!!…Я так счастлив, и, между тем, мысль, что я не раньше 3 месяцев Вас увижу, меня терзает. Помните в каждую минуту за границей, что Вы мне дали слово. Как мне и чем благодарить Вас за то, что я Вас люблю всеми силами моей души. Ведь это жизнь, и жизнь такая полная, что за нее надо Бога благодарить… Поверьте, что никто Вас не может так искренно любить, как я. Я сам знаю, что пишу то, что Вы сами знаете, но иногда отрадно писать Вам тысячу раз слово: люблю». 14 июня: «Что со мной делается, мой милый дружок! Непостижимо. Просто место себе не нахожу и не знаю, куда деться. Это естественно – я получил от тебя, моя крошка, два письма… Люблю тебя по-прежнему и всегда буду любить все более и более» ⁹. Небольшие фрагменты из письма, где он рассказывает невесте историю своего рождения, упоминают почти все биографы Фета: «На глазах моих слезы. Но когда-нибудь, если Бог благословит меня счастием назвать тебя своей женой, расскажу тебе все, что я выстрадал в жизни, тогда ты поймешь, как мало верю я в возможность счастья и как робко я к нему подступаю. Что я выстрадал в последнее время нашей разлуки, трудно передать словами… Да сохранит тебя Бог везде и всегда, доброе прекрасное создание. Не могу продолжать письма – мне стыдно и больно – и я плачу, потому что люблю тебя всеми силами бедной моей души Там же. N 22.»¹⁰.

Надеюсь, теперь понятно, почему Фет, не дожидаясь возвращения Марии Петровны, поехал в Париж, как только получил отпуск, а совсем не потому, что скромная свадьба там обошлась ему дешевле, как злословили некоторые «друзья» и писали потом биографы. О том, как сложилась семейная жизнь супругов, свидетельствуют письма Марии Петровны брату Василию Петровичу Боткину. 21 октября 1857 года: «Я совершенно здорова, счастлива как нельзя больше желать. Одно меня мучает, мне все кажется, что я недостаточно составляю счастье Фета…» Через полгода замужества: «Я так, Basil, привыкла к своей тихой и мирной жизни, день у нас идет порядком, помогаю Фету, насколько могу, читаю, играю, и работаю и верите ли, считаю себя самой счастливейшей и богатой женщиной, и дома мне никогда не бывает скучно, если даже остаюсь одна. Я даже боюсь за свое счастье». Девять лет спустя, март 1866 года: «Теперь я так довольна и счастлива своим положением, что не знаю, как благодарить судьбу»¹¹. В июле того же года Фет пишет Толстому: «Хлеба и сено у нас далеко ниже посредственного, но это не мешает мне быть совершенно счастливым и довольным в нашем тихом уголке. У нас с женой день так полон заботами и хлопотами, что не видишь и не замечаешь, как докатываешься до вечернего самовара»¹². Из писем поэта к жене, которых сохранилось очень мало, приведу только один отрывок. Это письмо от 18 декабря 1887 года из Петербурга, куда он ездил по делам: «Только посреди душевных волнений и неопределенности чувствуешь, как можно оторваться от своего обычного семейного гнезда, с которым жил с 30 лет. Хотя бы заглянуть на минуту в твой уголок и поцеловать твою лапку»¹³. Мария Петровна очень тяжело пережила смерть мужа; 40 дней провела она в Клейменове Орловской губернии, где он был похоронен, и почти каждый день ездила на дорогую могилу. Скончалась она через полтора года после него.

Со времени обработки найденного в 1925 году фетовского архива эти документы не были тайной. Письма Фета к невесте читал Бухштаб, что видно из его комментариев к стихам поэта. Почему же он и другие биографы искажали и искажают до сих пор историю женитьбы и семейной жизни Фета?

1. »Литературная газета», 9 сентября 1992 года. [↩]
2. А. Фет, Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. – «Новый мир», 1992, N 5.[↩]
3. См.: Н. Гутьяр, И. С. Тургенев и А. А. Фет. – «Вестник Европы», 1899, т. VI, ноябрь.[↩]
4. Б. Я. Бухштаб, А. А. Фет. Очерк жизни и творчества, Л., 1990, с. 29.[↩]
5. Борис Садовской, Ледоход. Статьи и заметки, Пг., 1916, с. 67.[↩]
6. Ю. Никольский, Признания Фета. – «Русская мысль», 1922, кн. VI – VII.[↩]
7. А. А. Фет, Сочинения в 2-х томах, т. 2, М., 1982, с. 199.[↩]
8. ОПИ Государственного исторического музея. Ф. 122. Ед. хр. 1.[↩]
9. ОР РГБ. Ф. 315. Оп. 2. К. 2. N 21.[↩]
10. [↩]
11. Там же. Ф. 258. К. 1. N 68.^[↩]
12. Л. Н. Толстой, Переписка с русскими писателями, в 2-х томах, т. I, М., 1978, с. 381.^[↩]
13. ОР РГБ. Ф. 315. Оп. 2. К. 2. N 23.^[↩]