№5, 1997/В творческой мастерской

Опыт грез, или Историк поневоле

Из красных блях, цветов и янтаря с соломой

Он пояс обещал своей любимой сплесть.

Как яркоцветна вязь! А в ней – какой знакомый

Дух непрактичности и преданности есть!

Тот будет поступать всегда неосторожно,

И вечно цепи рвать, и вечно влечь ярем,

Кто верит, что сдержать в одной гирлянде можно

Солому с бляхами и розы – с янтарем.

От тренья янтарей соломка распадется,

Цветы не выдержат соседства жестких блях.

Тому же, кто сдружить их чаял, – век придется

У инквизиторов игрушкой быть в руках

И где-то в кабаке, Бог весть о чем радея,

Погибнуть под ножом наемного злодея.

«Кристофер Марло, или Гадание на цветах»

В рассветный час, додумав этот сонет (начатый ночью, когда, по завершении многосонетной своей «Шекспириады», я – с опасностью для завершения! – как в задачник заглянула вдруг в комментарии Аникста к восьмому тому Шекспира), я хотела, конечно, снова заснуть. И уже в дреме, в почти полном сне – мне вдруг – предрассветная греза! Вдруг – женский горести о-музыкальный вскрик, со всхлипом, вырвавшийся жалобно среди плача. Плача, который честно хотят подавить, но подавить не могут.

В широкой, квадратной и сумрачной комнате с низким бревенчатым потолком плакала – все еще грациозная, но, кажется, немного невзрачная – женщина. В сером платье, с бледным продолговатым лицом и в прилегающем к голове полупрозрачно-белом чепце, завязанном тесемками под подбородком.

– Тихо! – резко крикнул мужчина: он быстро собирался куца-то. Но он крикнул не с тем, чтобы ее обидеть, а потому что боялся: плач кем-то будет подслушан…

Однако же и она плакала не от обиды, но лишь от бессилия удержать его, так как предчувствовала, что оттуда, куда он спешит, он больше уж не вернется. Но он (а этот стремительный человек в белой голландской рубашке со свободным воротом был Кристофер Марло!) не мог остаться дома никак; ему надо было срочно скакать верхом – выручать какого-то друга.

Ибо несколько часов назад его предупредил о грозящей – и ему, Кристоферу1, и какому-то Джону, и всем – опасности некий вельможный и дюжий почти-старик.

– У них коалиция, – сказал он молодому человеку о каких-то их людях, только что вероломно объединившихся с их врагами. Сказал (разумеется, очень секретно) этот холеный тайный наставник с жирным и сиплым голосом, и слово «коалиция» прозвучало очень страшно. Но Холеный лгал. Враждующие стороны, одной из коих самозабвенно служил поэт Марло, пока и не думали объединяться, – свидетельствовало мое сновидение. Во всяком случае, все здесь обстояло как-то сложнее. Но, конечно, если бы объединились, то одна сторона другой стороне скоро выдала бы всех своих Наиболее верных людей и всех (пусть, может быть, не таких верных, но влиятельных) предводителей. Старик предводитель опасался очень уж за себя! В страхе за себя (если верить показаниям сна) опережал события. Он боялся (а это-то уже не из сна, это – из комментария), что Марло выдаст его, коли дело дойдет до пытки. Поэтому (и здесь опять выступает сон) Холеный решился сгустить краски, усилить в глазах Марло степень опасности. И о предательстве чьем-то, даже еще не свершенном, сказать ему как бы об уже свершившемся.

– Проклятье! – вскричал поэт, отличавшийся, думается, как подозрительностью, так и великой в иных случаях доверчивостью. – Это ведь не одних нас заденет! Это заденет также и… – И тут он произнес какое-то имя, больше всего похожее на имя «Джон».

– О Джоне, друг мой, я и подумал прежде всего, – произнес Холеный, – но сам Джон, по причинам, которые должны быть известны тебе, не должен сейчас появляться на сцене… Однако же в трактире (таком-то; это место в речах Холеного осталось неясным, но Марло действительно был заколот в трактире) ждать будет тебя человек от Джона. Через этого человека и передашь Джону: он должен держать ухо востро и срочно покинуть Англию.

– Да, но как я его узнаю, этого человека – посланца от Джона?

И тут Холеный протянул Кристоферу тусклое кольцо с водянистым искусственным камнем. (Среди многих неясностей это был очень внезапный и очень ясный, многозначительно ясный кадр.)

– Верти кольцо перед каждым, кто к тебе в трактире приблизится или подсядет. Играй кольцом этим как будто ненарочно. На такое навряд кто позарится, а кому надо – тебя по нему узнает.

Разумеется, в трактире могли узнать Марло и без кольца. И отнюдь не только друзья! Не потому, возможно, что такие начитанные, а потому, что Рэли (ведь Холеный был – по моему сновидению – Рэли, а если неверен сон, то прости меня Боже!), потому, что этот условный Рэли тщательнейше описал внешность поэта наемному душегубцу. (Для веков бы, а не для наемников этак!)

– Если по виду не узнаешь его, то по кольцу узнаешь, – пояснил Холеный головорезу…

Был ли Кристофер Марло – человек, так сильно повлиявший на самого Шекспира и, очевидно, очень к нему расположенный, – был ли он убит сразу в злосчастной той харчевне, или же для начала с ним затеяли ссору, что, вероятно, не составило большого труда?

Дабы не увидеть ненароком еще и сцену убийства поэта, я почла за лучшее поскорее проснуться! Несмотря на то, что была сильно заинтригована своим столь подробным сновидением, быть может (все бывает!), содержащим некоторые мелкие открытия, конец-то я все-таки уже знала и при всем желании не могла его изменить. Должна, однако, честно признаться, что всю неизвестную мне часть истории я не только видела во сне и узнавала из сна, но и жульнически додумывала ее, так сказать, от себя. Той стороной сознания, которая, должно быть, и не думала спать. Что же именно из увиденного было во сне, и только во сне. То есть ближе к верной догадке? А что – из подсказок яви?

Самым верным, близким к прозрению могло быть, разумеется, все внезапное. Внезапных картин я никак не могла спровоцировать, я сама была ими поражена, – они и доли мгновения не предоставили мне на сочинительство и подделку! Внезапен для меня был женский плач, с которого все и началось; плач этот вызвал женщину из небытия и обрисовал ее, как свет молнии, но в последовательности: сначала плач, потом – женщина. (Женщина начинается с плача?) Внезапно явилась мне и небогатая комната с низким потолком из елизаветинских почернелых балок и стропил. Внезапен был окрик: «Тихо!» И опять же – сначала окрик, а потом мужчина, возникший из своего голоса как по мановению волшебного жезла. (Мужчина начинается с окрика? Неужели?) Внезапна была догадка, что это Марло, внезапны были его быстрые сборы куца-то, белизна его рубашки и взмах руки вверх – там, где, собираясь, он поспешно доставал что-то с высоких полок в углу под потолком. (А я уже знала, что это – оружие!) Быть может, какие-то частности сна и уступали – в своей внезапности – главному: то есть появлению Марло там, где его только что не было. Но неожиданными – такими, которых тоже только что не было, – были и (вообще все) голоса. Например, голос Холеного. И все слова. И… невольно я начинаю призадумываться: что же тогда в этом сне не было внезапным? Наверное, только то, что забылось?

Не забылись: видение кольца, видение чепца, видение, как я уже говорила, большой квадратной мрачноватой рассветной комнаты.

Странный сон! Откуда он взялся?

  1. Известно, что Марло состоял в тайном антиклирикальном сообществе.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 1997

Цитировать

Матвеева, Н. Опыт грез, или Историк поневоле / Н. Матвеева // Вопросы литературы. - 1997 - №5. - C. 276-287
Копировать