№5, 1997/В шутку и всерьез

Красная Шапочка (цикл пародий)

РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

ВСТРЕЧА

Я была молодой бабкою —

приключилось со мной бедствие.

Все я внучку ждала с банкою,

а залез ко мне волк бешеный.

 

Хворь лечил он пивком, рыбкою.

Ноги я с лежака свесила,

приняла его с улыбкою,

нам вдвоем было с ним весело.

 

Он крутил мне пленки магнитные,

про шалаву мне пел рыжую,

а потом поглядел магически

и сказал: «Я тебя выжую».

 

И сожрал он меня солнечно,

целиком, как любил, яростно!

Но убили его сволочи…

Я жива, а мне безрадостно.

 

Занялась я игрой будничной

как потерянная, как брошенная

и от жизни своей будущей

не ждала ничего хорошего.

 

Но столкнула судьба с Робертом

на малине лесной, лакомой.

Отлились мои слезы скорбные,

потекли мои слезы сладкие…

 

Выше он волейбольных сеток

и стоит на земле крепко.

Волк в сравнении с ним – серость

да и росту-то метр с кепкой.

 

АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ

ПАНЕГИРИК МОЕМУ ПОЭТИЧЕСКОМУ СЫНУ АНАТОЛИЮ СЕЛЬДЕШОВУ

Сельдешов…

В его имени слышится плеск тихоокеанской сельди, вываленной из мокрых сетей на палубу сейнера.

Оно рифмуется с тем, что современно, доступно, дешево.

В нем чуется дух смолистой ели и дневное безлюдье театральной вешалки.

Он – сельский умелец-левша, копающий на огороде пахучие пучки сельдерея, и галантный шевалье, отражающий в стеклах экипажа вечерние огни Булонского леса.

С ним всегда куда-то едешь.

Помню, школьница-семиклашка в красной шапочке бросилась наперерез нашему «рено», когда Толик гнал его по петлистым аллеям. Восторженная сумасбродка, поклонница гения! Она жаждала смерти под его колесами…

И взвизгивали тормоза,

к ней подбегали, тормоша:

– Куда ты, дрянь? Куда, поганка?!

Она уже почти погасла,

лишь грешных губ помадный шов

пошевелился: «Sel’deshov!..»

 

Как страшно было с опохмелки

увидеть в «Фигаро» кривой

твой непотребный профиль мелкий

с испуганною бородой!

 

Зачем нас, Толик, бабы балуют,

за жабры дуры не берут?

Ты помнишь взбалмошную барменшу —

мать Красной Шапочки,

бирюк?

 

О, как одну ее хотели

«фиаты», «форды», «шевроле»,

когда молочные коктейли

она сбивала на столе!

 

А ты улегся спать, мудрила,

на стойку бороду сложа.

За что она тебя любила,

кормила, как орла, с ножа?

 

Ты спал. Тебе приснились ясли.

Тянулись нюни в липкий снег…

Ты от нее горшочек с маслом

свез бабке поутру в Квебек.

– Привет от доченьки, бабуся!

Любуйся…

 

В тот год премьер-министр Трюдо

мне подарил свое трюмо.

 

Он принимал лишь самых близких

и бесконечно дорогах.

Мы проболтали по-английски

и пили виски на троих.

 

Кто третьим был? Ты помнишь, Толик?

Ау!

Раскокав штоф о столик,

кто возопил:

– И мне трюма!

Я – Сельдешов, а вы –…

Дерма-

тиновые стульчики

сперли в нашем общежитии.

Мы на них писали «пулечки».

Пощадите их!

 

Я люблю тебя – расхристанного,

на меху, как зверь, распластанного.

Девятнадцать раз неизданного,

графоманами растасканного.

 

А когда идешь по лезвию,

как алкаш по половице,

я люблю в тебе…

Поэзия рифмуется с лезвием. Бритва с дратвой.

Кое-кто договорился до того, что лирическое лезвие Анатолия Сельдешова затупилось с тех пор, как он отрастил себе бороду. Но у большого поэта борода становится дополнительным органом чувств – органом стыда. Краска перемещается со щек: борода краснеет. Чем больше поэт, тем краснее его борода.

Я мечтал о поэтическом сыне масштаба «боинга». Я нашел поэтического сына масштаба Сельдешова.

Его стихи бегают перед глазами, как «дворники» по лобовому стеклу. Поэзия очищает. Но дело не только в этом.

Сельдешов ошеломительно понятен!

Вижу его на фоне архитектурного комплекса ВИНИТИ и метро «Сокол».

Абрис его обольстителен: шляпа, летящие брови оправь;, всклокоченная борода.

В руке – кулек кураги. Да и зовут его, как Курагина, кратко: Анатоль.

 

ГРИГОРИЙ ЛЕВИН

* * *

Хорошо, когда человек, уходя, оставляет шапочку

пусть потертую, но свою,

и в прихожей у вас на вешалке

два помпона ее, как вишенки…

А весною – кум соловью —

он осыплет трелью воротца

и вернется за ней, вернется!

И к нему вы с пропажей выйдите,

и опять вы его увидите.

Хорошо, когда человек, уходя, оставляет шапку

 

ИОСИФ БРОДСКИЙ

ПИСЬМА ИЗ ПРОВИНЦИИ

* * *

Нынче ночью был буран, ломало ветви

и приваривали рощу к небу грозы,

а теперь такая тишь, что маловеры

псалмопевствуют и можно бегать кроссы.

 

Я воспользовался сменой настроенья,

чтоб слегка посибаритствовать в сторожке,

где женьшеневый отвар для нестаренья

оприходываю в час по чайной ложке.

 

* * *

На бутыли – дорогая этикетка,

старец там изображен, мудрец, а то же…

Утверждают, что доселе он нередко

          пожинает наслаждения на ложе.

 

Но не лучше ли сказать вкушает, Пестун?

Здесь – провинция, забудешь и глаголы.

В одиночестве прикладываю к месту —

чтоб ты думал, Пестун? – корень мандрагоры.

 

* * *

Есть ли новости в столице? Я большому

шуму вашему давно не доверяю.

Все, наверно, презентации да шоу?

Предпочтенье демагогу да варягу?

А у нас осенний лист сквозит в дубравах,

рассуждают доминошники о «рыбе»…

Лучше в Галлии быть первым среди равных,

чем вторым – или каким еще там? – в Риме.

 

* * *

Чисто выметена скромная сторожка,

щиплет ноздри пыльный дух от сеновала.

На столе – лесной букетик и та ложка,

из которой я отведывал отвара.

 

Жил бы, Пестун, я, как инок, вне гарема,

да природа каждый раз меня задорит.

Не сложилась мировая теорема:

воля с предопределением в раздоре.

 

* * *

Спор заходит о правах акцентов старых.

Ты не Пестун, а Пестун, в трактовке новой…

Поищу, пожалуй, истины в отварах,

как советует мудрец яйцеголовый.

 

Помнишь, Пестун, ты меня знакомил с дамой?

Седовласая, но полная азарта.

До чего ж она порадовала гаммой

чувств, но пала, к сожаленью, жертвой марта.

 

* * *

Не успел переварить одно событье,

как… Постой, налью воды в кувшин с цветами…

Я отстал от жизни… Кончилось соитье

наше с Африкой? А счеты во Вьетнаме?

 

Да… Так вот. Другую, глядь, несет невесту

резвый случай. Я лежу, как на погосте.

(Разреши тебя по-прежнему звать Пестун,

а словарь пускай захлопнется от злости!)

 

* * *

Стук. Веревочка. Корзинка. Одеяло.

Тары-бары. «Что за нос?.. Какие уши!»

Постепенно все, что нас разъединяло,

становилось незначительней и уже.

 

И во мне вполне окрепла точка зренья,

что на скепсисе далеко не уехать,

что пора вернуться к первым дням творенья,

а занудство и сомненье сдуть, как перхоть.

 

* * *

Друг мой давний, приезжай! Намажу масла,

натрушу из пирожка немного риса.

Покажу тебе прабабушкины прясла,

разложу ковер под сенью кипариса.

 

Я найду тебе с лукошком великаншу,

а захочешь – в распашонке лилипутку.

Разве мы с тобой не вместе ели кашу?

Разве врозь бродили мы по первопутку?

 

Пестун, друг мой! Приезжай, не пожалеешь.

Дровосеки потянулись клином к югу.

Ах, как долго же ты, в самом деле, едешь!

Или нечего поведать нам друг другу?

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 1997

Цитировать

Смирнов, А.Е. Красная Шапочка (цикл пародий) / А.Е. Смирнов // Вопросы литературы. - 1997 - №5. - C. 350-364
Копировать