В атмосфере растерянности и распада
Буржуазная литературная теория наших дней, естественно, разделяет судьбу современной буржуазной идеологии в целом. Как говорил в своем докладе на июньском Пленуме ЦК КПСС Л. Ф. Ильичев: «Борьба коммунистической и буржуазной идеологий достигла в наше время исключительной остроты. Налицо, с одной стороны, быстрый и все углубляющийся рост влияния марксистско-ленинских идей во всем мире, с другой – резкое падение влияния империалистической идеологии, хотя на Западе время от времени раздаются призывы «перейти к наступлению в битве идей» 1.
Конечно, буржуазные литературоведы и сейчас выпускают работы, более или менее ценные по заключенному в «их конкретно-историческому и фактическому материалу или по анализу и характеристике художественной формы того или иного произведения. Однако и такие работы не основаны на глубоких теоретических принципах и не ведут к верным обобщениям.
В области литературной теории у буржуазных ученых наблюдается отказ от действенной постановки (уже не говоря о решении) сколько-нибудь больших задач, а также склонность к многообещающим декларациям, сводящимся, однако, к давно обветшалым и явно несостоятельным идеалистическим концепциям.
Субъективизм, попытка оторвать литературу от жизни, отрицание объективной ценности литературного произведения, агностицизм и антиисторизм, а в конечном счете иррационализм – характерные черты современной буржуазной литературной теории.
Надо сказать, что некоторая часть ученых, представляющих эту теорию, замечает эти пороки, но рецепты, ими предлагаемые, абсолютно не способны искоренить зло, ибо сами «врачи» стоят на почве идеалистического, да к тому же лишенного цельности мировоззрения и больше всего боятся быть заподозренными в близости к марксизму.
Поэтому все более откровенно выступают нигилисты и циники, не скрывающие того, что у буржуазной литературной теории и критики не может быть никаких ясных и твердых принципов, и открыто отрицающие все подлинные гуманистические ценности.
В этом отношении показательна статья Р. Лебеля, напечатанная во французском журнале «Preuves», этом органе антикоммунизма, прикрывающемся «социалистическими» лозунгами. По словам Лебеля, «мы присутствуем при последних судорогах художественной критики… авторитет критика-судьи основывается на устарелой концепции… современный релятивизм… аннулирует всякое безапелляционное утверждение» (1962, N 1).
Разброд, царящий сейчас в буржуазной литературной теории, характеризуется вместе с тем усиливающимся разочарованием в концепциях формалистического направления, в частности во взглядах так называемой «новой критики», в усиливающемся влиянии экзистенциализма.
Преобладающая роль формализма, «новой критики» в США в 40 – 50-х годах (а также в Англии) отражала стремление буржуазной идеологии этих стран вести обсуждение вопросов, которые ставила литература, в отрыве как от философских, так и от жизненных проблем. Идеологам буржуазии казалось, что именно формалистический подход дает гарантию того, что литература не будет использована в интересах поступательного общественного развития, что ее подлинное реалистическое, обличающее капиталистический строй содержание не выступит на первый план. Однако эти надежды буржуазных идеологов оказались разбиты.
Формализм и «новая критика» полностью обнаружили свой отрыв от жизни, свою мертвенность, в то время как лучшие произведения литературы США и Англии остро ставили наболевшие вопросы общественного бытия.
В ГДР Появилось весьма содержательное и документированное исследование Роберта Вейманна «Новая критика» и развитие буржуазной литературной науки» (Robert Weimann, «New criticism» und die Entwicklung burgerlicher Literaturwissenschaft, Halle (Saale), 1962), подробно и глубоко освещающее этот кризис формализма в англосаксонских странах.
Конечно, формализм не исчез, в особенности в США. Здесь все большую роль в буржуазном литературоведении начала играть такая разновидность формализма, как структурализм, связанный с лингвистической философией. Но структурализм, как и формализм вообще, в состоянии лишь отвлекать от жизненных вопросов, а не освещать их. Между тем буржуазной идеологии и в США живется все более неспокойно, она и в области литературной науки уже не может себе позволить уходить в формалистические тонкости и отвлеченности и вынуждена по-своему интерпретировать и содержание художественной литературы.
Но ТЗК КЗК объективно-историческое понимание этого содержания, неизбежно ведущее к выводу об исторической обреченности буржуазного порядка и эксплуататорского строя, для буржуазной науки неприемлемо, то литературная теория США все более склоняется в сторону откровенно иррационалистических воззрений, выступающих здесь по преимуществу в виде экзистенциализма и «мифологической» критики.
В этом отношении интересны признания одного из виднейших теоретиков литературы США Ренэ Уэллека, в свое время связанного со структуралистским пражским лингвистическим кружком и поныне тяготеющего к «новой критике», хотя и склонного на деле, как мы еще увидим, к воззрениям эклектического склада.
Еще в конце 1959 года Уэллек в статье «Главные направления литературной критики» («Studium generale», 1959, N12) вынужден был признать, что в США «мифологическая литературная критика заняла место «новой критики» и что «и в Соединенных Штатах экзистенциалистские мотивы начинают находить доступ в литературную критику».
С тех пор, то есть с 1959 года, удельный вес экзистенциализма, который раньше обладал влиянием главным образом в философии, эстетике и литературоведении ФРГ, Франции и Швейцарии, увеличился и в литературоведении США.
Что же касается мифологической критики с ее весьма нехитрым и, по сути, дилетантским «методом» сведения любого произведения к одному или нескольким (притом все к тем же самым) древним и по преимуществу религиозным мифам, к «архетипам» в истолковании Юнга, то несостоятельность ее обнаруживается с очевидностью.
Это достаточно ясно видит и Уэллек, сам вообще довольно трезво оценивающий некоторые пороки буржуазной литературной теории, но неспособный порвать с ее исходными позициями; по его словам, мифологическая критика, обнажающая содержание, тематику, фабулу, чем пренебрегала «новая критика», вместе с тем стирает грани «между искусством и мифом и даже между искусством и религией».
Экзистенциализм гораздо более непосредственно, нежели мифологическая критика, уж не говоря о формализме, касается вопросов, действительно волнующих человечество. Этим он соблазняет и устраивает многих буржуазных интеллигентов. На деле экзистенциалисты (охотно использующие и фрейдистские концепции) в конечном счете сводят литературу к асоциальным и аполитичным, подсознательным и иррациональным переживаниям интеллигента-одиночки. А в этих переживаниях немалую роль способны играть и мифологические реминисценции, так что непроходимой грани между экзистенциализмом и мифологической критикой не существует.
Следует также иметь в виду, что экзистенциализм и формализм в литературной теории ФРГ и США сходятся друг с другом в подмене жизни и истории – литературой и эстетикой, в признании независимости литературы и искусства от действительности, от политики и идеологии, в отрицании народных, гуманистических идеалов, уже не говоря о враждебности к коммунизму и марксизму. Сближению формализма и экзистенциализма способствует и лингвистическая философия, заменяющая жизнь «потоком речи», что приемлемо и для формалистов-структуралистов, и для экзистенциалистов.
Идеологический разброд и крах буржуазной теории литературы сказывается, естественно, при рассмотрении всех проблем, так или иначе входящих в круг ее изучения. Таковы прежде всего общие методологические вопросы: литературоведение и историзм; литература и действительность; литература и познание и воспитание ею человека; вопросы метода и стиля; борьба реализма и модернизма и т. д.
В данной статье внимание сосредоточено на проблеме современного человека, человеческого идеала в литературе в трактовке буржуазной литературной теории.
Как говорил Горький, «подлинную историю человека пишет не историк, а художник. Ни Соловьев, ни Момзен не могут написать д-ра Фауста, Дон Кихота, Ивана Карамазова, Платона Каратаева, а именно эти люди – суть люди, творящие материал для Нибуров и Ключевских» 2.
Исследуя характер и средства создания этой истории, ее содержание и форму, литературовед, естественно, не может не определить свое понимание человека, его путей от прошлого к современности и к будущему.
Развитие советского литературоведения, его все более активное участие в борьбе с буржуазной идеологией, все более целеустремленное исследование проблемы нового человека в литературе и жизни – позволило нашей литературной науке осознать себя как органическую и своеобразную отрасль человековедения.
Наше литературоведение видит в художественном развитии человечества поступательное, но сложное и полное противоречий движение, которое идет к формированию такой всесторонне богатой литературы, которая способна познавать и воспитывать всесторонне развивающегося нового человека социалистического общества.
Советская литературная наука исследует литературу как литературно-художественное сознание человечества, как мощный фактор его развития. Литературу нельзя понять вне идеологической борьбы, причем на этом фронте она выступает прежде всего как борьба за человека, за тот или иной склад и идеал его.
Действительность строящегося коммунизма, воспитание в процессах общественной практики нового человека заставляют и буржуазное литературоведение занимать все более определенные идеологические позиции в отношении данного круга проблем.
Однако среди буржуазных ученых имеется еще немало охотников обойти эти вопросы, сделать вид, что они необязательны для литературной науки. В этом смысле особенно усердствуют сторонники формализма в США, выступающего то в виде «новой критики», то в виде попыток академически-эклектической реставрации русского формализма 20-х годов, принципы которого давно отвергнуты и преодолены всеми видными его представителями тех лет.
Попытка изгнать человека из литературы или по крайней мере игнорировать его, а тем самым игнорировать и идеологическую борьбу эпохи, получила отчетливое выражение в формалистской в своей основе, хотя во многом и эклектической «Теории литературы» Уэллека и Уоррена (Rene Wellek and Austin Warren, Theory of Literature, Harcourt, Brace and Company,.New York, 1956), пользующейся большим авторитетом в США и неоднократно там переиздававшейся, а у нас, к сожалению, все еще не подвергнутой подробной критике.
Уэллек и Уоррен с видом полнейшей и строгой «объективности» выдвигают вопросы о «литературе и обществе», «литературе и психологии», «литературе и идеях». Но выводы их сводятся к тому, что «социальная литература – лишь один из видов литературы и не занимает центрального места в теории литературы», что «философская поэзия только один из видов поэзии, которая не обязательно играет центральную роль в литературе», и т. д. и т.п., как будто такого рода дилетантские банальности хотя бы в малейшей степени способны объяснить связь литературы с обществом, его идейной жизнью, с человеком.
В главе, озаглавленной «Функции литературы», следующим образом подводится итог подобным рассуждениям: «Поэзия обладает многими различными функциями. Первой же и важнейшей функцией ее является верность собственной природе». Авторы «Теории» отвергают и точку зрения «гуманиста», видящего в литературе прежде всего непреходящие человеческие ценности, и релятивистские воззрения «скептика»; сами же они пытаются отстоять позицию, сводящуюся к тому, что следует «оценивать литературу в понятиях и качествах, присущих ее собственной природе».
Каковы же эти «качества» и «природа» литературы? Ответ Уэллек и Уоррен находят в магическом слове «структура», которое у них остается именно словом; они пользуются им для того, чтобы слить, точнее, утопить в этом термине и содержание и форму, пытаясь тем самым снять подлинно важную проблему их диалектического и видоизменяющегося единства, а главное – избавиться от содержания литературы, от вопроса об изображении в ней человека.
Именно таким путем, например, проблема характеров и типов вовсе исключается из области теории литературы. В работе Уэллека и Уоррена о характерах и типах специально – и то на двух страницах – говорится лишь в разделе «Литература и психология», но, как мы увидим, только для того, чтобы «вывести» человека за пределы литературы.
Весьма скептически относясь к самой постановке вопроса о психологической и жизненной правде характеров в литературе, Уэллек и Уоррен пишут; «…ссылка на современную психологию может быть подвергнута сомнению… Хотя Сорель и Раскольников соответствуют определенным психологическим теориям, но не полностью и с перебоями. Сорель ведет себя порой в мелодраматическом духе. Начальное преступление Раскольникова мотивировано недостаточно. Эти книги в первую очередь не психологические исследования или изложение теорий, а драмы или мелодрамы, в которых поразительные ситуации более существенны, чем реалистические психологические мотивировки… Даже если мы допустим, что какой-либо писатель достиг того, что его персонажи ведут себя «психологически правдиво», мы вправе поднять вопрос, является ли такая «правда» художественной ценностью…
- Л. Ф. Ильичев, Очередные задачи идеологической работы партии, Госполитиздат, 1963, стр. 16.[↩]
- «Литературное наследство», т. 70, стр. 482.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.