Узнаваемость правды. О романе Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой»

Нужна ли нам сегодня эта книга? Время — давно прошедшее, место действия — теперь уже не на нашей земле, вера — старая… Супергероев нет — это ясно уже из названия, экстремальные ситуации тоже прогнозируются с трудом. Неспешное повествование о старике и старухе, живших «у самого синего моря», не слишком соотносится с ожиданиями публики, привыкающей постепенно к причудливой жанровой смеси (немного чернухи, треть «исторической правды» плюс чуть-чуть фэнтэзи для любителей и далее эротики по вкусу). Всего этого у Катишонок нет. Отметим, однако, что книга, изданная в 2006 году в США, в 2011 была удостоена премии «Ясная Поляна» в номинации «XXI век», а ранее вошла в шорт-лист «Русского Букера». Чем же привлекла эта книга экспертов, и есть ли шанс на ее популярность у «просто-читателей»?

Роман Елены Катишонок — о русских людях и о колесе истории. О том, как складывается и разрушается жизнь человека. О любви и о том, как она проходит. О том, над чем властно и не властно время. А еще — просто о том, как жил старик со своей старухой у самого синего моря… Впрочем, в отличие от пушкинской сказки, Катишонок указывает не на то, как важно вовремя остановиться в своих претензиях на счастье, а на судьбы людей, которые немногого хотели — но время, эпоха многого захотели от них.

Пушкинскими реминисценциями текст буквально пронизан: «неделя, другая проходит», «пуще прежнего старуха бранится», «синее море», к которому ходит старик… Автор «играет» с хрестоматийным текстом, вставляя в знакомые «лукоморские» рамки своих старика и старуху. История семьи Ивановых — Григория и Матрены, их детей, внуков, а потом и правнучки, — при всей своей кажущейся нетипичности (семья староверов, живших в Прибалтике и сохранивших, несмотря на революцию, Гражданскую и Отечественную войны, исконно русские черты и традиции) на редкость типична как отражение истории страны в человеческих судьбах. Простые люди, как будто бы даже не очень хорошо понимающие, что происходит вокруг них, сохранили веру в то, что ремеслу надо учиться с детства, что людей убивать нельзя, в праздник одежда должна быть нарядной, а душа — всегда чистой, что в дни горестей и радостей семье следует собираться вместе…

Собственно, стремление писателя показать крутые повороты эпохи глазами простого человека новаторским назвать сложно. Еще «Бородино» Лермонтова предлагало именно такой взгляд на историческое событие — незамутненный излишней образованностью и рефлексией. В литературе XX века подобную поэтику мы встречаем у Веры Пановой, по тому же пути шел и А. Солженицын в «Одном дне Ивана Денисовича»; эпоха (без ее крутых поворотов) и простые люди, живущие вопреки и невзирая на, появились у В. Семина в весьма озадачившей критиков 60-х повести «Семеро в одном доме» (у последнего, кстати, описание жизни ростовской окраины чем-то неуловимо напоминает «окраинную жизнь» Катишонок)…

Задачи писатели ставили разные, но в каждом случае мир оказывался шире рамок восприятия героя. Катишонок же словно подчиняет историю восприятию старика и старухи — поэтому в канун революции для старика нет ничего страшнее тифа, которым переболели Матрена и их старшая дочь Ирина, а для старухи самым болезненным испытанием времен Отечественной войны после гибели близких становится измена старика. При этом «клан старика и старухи был разделен и хлебнул от каждого из трех котлов» — от фронта, тыла (эвакуации) и оккупации. На нескольких десятках страниц кратко и скупо описана жизнь семьи, разделенной войной. «Две семьи наладились жить, в то время как третья отчаянно билась, чтобы выжить; а это не одно и то же», — в словах о том, как пережили эвакуацию дети и внуки стариков Ивановых, отражена бытовая и строгая правда эпохи — при том, что «всю правду» о войне автор выразить отнюдь не стремится: «военные» страницы романа интересны не какой-либо эксклюзивной исторической информацией, но пронзительной точностью «первопредметов» и психологической, внутренней нюансировки. Голодные внуки старика и старухи и Ирина — их мать, не желающая воровать хлеб, к которому она «приставлена», даже ради своих детей, и потрясенный председатель, вынуждающий ее пойти на воровство, чтобы спасти этих детей… — вот только один эпизод из военной жизни героев романа.

Староверческая семья вообще оказалась прекрасным материалом для осмысления проблемы «человек и история». В ней особенно сильна власть традиций: перемены для членов семейного клана старообрядцев — это прежде всего посягательство на основы, испокон веку осознававшиеся как фундамент вечного человеческого бытия. Мир, в котором все было предельно ясно и стройно, то и дело сотрясается от ударов извне. Когда Ивановы бегут от немцев в Ростов во время Первой мировой, они переживают первое потрясение — и именно с него начинается трагическая, роковая череда новых: в Ростове ничего не осталось от того города, который был городом их молодости; майдан уже не тот (торгуют странными, никому не нужными вещами); мебель, которую мастерски делает старик (еще и не старик), никому не нужна; молодой казак, продающий форму и почти не испытывающий стыда, символизирует конец того времени, когда внутренние основы человечности еще не были поколеблены… Впрочем, и возвращение «к самому синему морю» в землю Остзейскую не спасает — оно лишь оттягивает момент разрушения основ.

Для старика и старухи нет белых и красных, нет русских и немцев. Есть вечные законы, которые преступать нельзя. Старик после войны в день своего юбилея ведет мысленный разговор с погибшим сыном, и каждый из них признается, что «не мог убивать» — не случайно отец вспоминает Фридриха, немца, попавшего в плен еще в годы Первой мировой и ставшего верным помощником старику в его мебельной мастерской: и немец Фридрих, и русский Иванов показаны как люди с единым психологическим фоном и схожими судьбами.

При этом Катишонок занимает позицию, которую не все сегодня могут разделить: началом войны для старика и старухи оказывается не вторжение фашистской армии в город, а присоединение Прибалтики к Советскому Союзу; война есть не главное, а одно из потрясений, выпавших на долю семьи Ивановых и поставивших под угрозу незамутненность и стройность их внутреннего, домашнего мира. Недаром война оказалась не способна разрушить тот «почвенный слой», на котором крепится семейный уклад Ивановых — а если не разрушаться, то подтачиваться изнутри основы их жизни начнут тогда, когда дети и внуки станут жить по-своему, не всегда вспоминая, что есть Бог и что их когда-то учили об этом не забывать.