Увлечение количеством
В. П. Раков, Маяковский и советская поэзия 20-х годов, Южно-Уральское книжное изд-во, Челябинск, 1968, 439 стр.
В. Раков так формулирует задачу своего исследования: «показать сложный процесс формирования идейно-художественного единства советской поэзии» 20-х годов и «ведущую роль в этом процессе творчества В. В. Маяковского».
Судя по вступлению, исследователь видит и необычайную сложность задачи, и односторонность «некоторых наших критиков», обращающих внимание «преимущественно на то, что отличает (другими словами, отделяет) одного поэта от другого, и менее всего на то, что объединяет их». Он сознает, что другая крайность также повредила бы объективности: «Исследования, дающие детальный анализ поэтического своеобразия художников слова, необходимы».
Книга «Маяковский и советская поэзия 20-х годов» обнаруживает широкую осведомленность ее автора в истории нашей литературы 20-х годов. Книга вобрала в себя множество известных и малоизвестных фактов литературных взаимоотношений Маяковского и его современников. Правда, тут автору подчас изменяет чувство меры: вряд ли стоило приводить иные факты, вошедшие не только в литературоведческий, но и читательский обиход. Тем не менее, собранные воедино, факты вообще много способствуют изучению творческой биографии поэта, помогают разобраться в тех или иных трудностях становления молодой советской поэзии. Кроме того, в книге даны краткие очерки творчества Д. Бедного, С. Есенина, Н. Асеева, и с этой точки зрения она также может быть полезна, особенно для тех, кто научает историю советской поэзии впервые. Однако по основному своему назначению – выявлению «идейно-художественного единства советской поэзии» 20-х годов – книга, полагаю, «не работает» или «работает» далеко не в полную силу. Частные удачи в исследовании есть, – так, плодотворным и оправданным оказалось сопоставление «Главной улицы» Д. Бедного с «Хорошо!», интересны параллели между творчеством Маяковского и поэтами Пролеткульта и «Кузницы», но этого ведь недостаточно для столь объемного труда.
Единство советской поэзии вырабатывалось прежде всего в сфере мировоззренческой я идеологической. Более сложные процессы проходили в области эстетической, хотя, разумеется, она связана с идеологией. В сфере же самой узкой и специфической, в сфере поэтики, выявлять единство поэзии надо с великим терпением и осторожностью, так как даже при очевидном совпадении приемов поэтической выразительности сходство очень часто оказывается ложным уже в силу того, что один и тот же прием в разных произведениях выполняет неодинаковые функции.
Справедливо критикуя односторонность «некоторых критиков», В. Райков сам впадает в крайность. Его больше интересует общее и гораздо меньше индивидуально-поэтическое.
Даже в лучшей, с нашей точки зрения, второй главе, посвященной Д. Бедному и Маяковскому, исследователь достигает цели лишь наполовину. Наиболее ценны здесь те места, в которых последовательно доказывается идейная близость поэтов, и менее всего убедителен В. Раков, когда пытается нащупать родство их поэтики.
В этих попытках преобладает количественный способ сопоставления. Произведения сближаются по признаку внешнего, механического сходства приемов и образов. Вместо анализа поэтических функций приемы просто перечисляются: «Рифмованные заглавия довольно часто встречаются в творчестве поэтов…»; «Из других приемов, нередко используемых Маяковским и Демьяном Бедным, следует назвать призывно-повелительные обращения к читателю…»; «Оба поэта часто обращаются к произведениям русских и зарубежных писателей…»; «У Демьяна Бедного встречаются иногда такие принципы рифмовки (речь идет о составной рифме. – О. С.), которые сближают его со стихом Маяковского…» и т. д. Надо ли говорить, что такой способ абсолютно бесплоден, он не только не дает сколько-нибудь правильного представления о близости поэтических произведений, но, наоборот, создавая видимость истины, на деле уводит от нее. Попутно заметим, что стремление насчитать как можно больше признаков сходства заставляет автора глубокомысленно повторять общие места насчет того, что оба поэта-де «отвергали взгляд на поэзию и искусство как на легкое, праздное занятие. Все созданное ими – результат напряженного творческого труда» (такое наивное, удивительно плоское толкование дается стихам «Поэзия – та же добыча радия» и т. д.).
Еще более резко механицизм сказывается как раз в той части книги, где требуется особый такт и чуткость, – в главе о Есенине. Есть ли в советской литературе два других столь несхожих поэта, как Есенин и Маяковский? «По своему мировоззрению, творческим интересам, поэтическим исканиям, литературным связям Маяковский и Есенин были настолько разными и далекими друг другу поэтами, – пишет другой исследователь Маяковского, – что о какой-либо серьезной внутренней близости между ними не может быть и речи» 1. Маяковский и Есенин близки друг другу, как близки вообще два советских поэта, принявших Октябрьскую революцию. Искать же их близость, где ее было меньше всего, в поэтике, – дело неблагодарное. Несмотря на неоднократные оговорки о своеобразии и творческой самостоятельности Есенина, В. Раков стремится поставить его в зависимость от Маяковского. Делается это опять-таки по признаку внешнего сходства. Читаем: «Наблюдения над ритмикой отдельных произведений Есенина, в частности «Поэмы о 36», «Баллады о двадцати шести», «Песни о великом походе», «Черного человека» и некоторых других, наводят на мысль об использовании Есениным опыта Маяковского». Какого опыта? Речь идет о разбивке строчек на мелкие ритмические единицы. «Если в первые годы революции, – пишет В. Раков, – не говоря уж о дооктябрьском периоде, такая разбивка строчек встречалась у Есенина редко, то в 1924 и 1925 годах она становится весьма распространенной».
Прежде всего для есенинского стиха наиболее характерна традиционная силлабо-тоника, и потому даже при акцентной его разбивке ритмы Есенина, за небольшим исключением, имеют иное происхождение, нежели ритмы Маяковского с их по преимуществу тонической природой. Во-вторых, относить разбивку строчек у Есенина к 1924 – 1925 годам, к годам заметного, по мысли В. Ракова, воздействия Маяковского на Есенина, тоже неверно. И в более ранние времена Есенин пользуется перебивкой строки: в этом можно убедиться, заглянув в такие хотя бы произведения 1917 – 1918 годов, как «Товарищ», «Певущий зов», «Сельский часослов» и др. Все дело в том, что источником такого «Маяковского» приема, как разбивка строк, был для Есенина не Маяковский, а народный стих. В. Раков вновь увлекается приемом как таковым, игнорируя его поэтическую функцию, с тем, чтобы непременно утвердить художественную близость Маяковского и Есенина. Исследователь готов даже в «Песне о великом походе», написанной, как считает В. Раков, в «сказовой манере», усмотреть следы влияния Маяковского.
Эй вы, встречные,
Поперечные!
Тараканы, сверчки
Запечные.
Не народ, а дрохва
Подбитая!
Русь нечесаная,
Русь немытая.
Вы послушайте
Новый вольный сказ,
Новый вольный сказ
Про житье у нас.
Какое же воздействие Маяковского здесь можно усмотреть? Оказывается, в «Песне о великом походе»»по сути дела уже тонический стих», и, значит, влияние Маяковского не исключено. Но это недоразумение. Невооруженным глазом видно, как мало здесь от Маяковского. При всей тяге к разговорной дикции Маяковскому сказ не присущ. Однако дело даже не в этом. Цитируемые стихи Есенина, которые сам поэт хотя и называет «вольным сказом», сказом на деле не являются (здесь это не больше чем зачин, намекающий на значительность и длительность того, о чем поэт хочет поведать). Стоит присмотреться, и становится отчетливо видно, как почти во всей ткани «Песни о великом походе» сказ, повествование побеждается песней: чередование дактилических, напевных окончаний с мужскими, отсутствие какого-либо скопления согласных, мешающих песенному произношению стиха, пристрастие к многосложным словам («поперечные», «запечные», «нечесаная» и т. д.), частые лексические и синтаксические повторы (когда одна строка стремится почти зеркально отразиться в другой: «Русь нечесаная, Русь немытая») – все это признаки народного песенного стиха. Но песенность и напевность – свойства чрезвычайно органичные для Есенина и случайные, можно сказать, для Маяковского. Так о каком же влиянии здесь можно говорить? Не худо было бы посчитаться и с самим поэтом, писавшим незадолго до смерти: «Из поэтов-современников нравились мне больше всего Блок, Белый и Клюев. Белый дал мне много в смысле формы, а Блок и Клюев научили меня лиричности». И дальше: «В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину» 2
Уже создан ряд работ, в которых достаточно подробно исследуется история и объективное значение литературных группировок 20-х годов, уже преодолеваются, кажется, те крайние тенденции, согласно которым, с одной стороны, значение литературной борьбы следует целиком перечеркнуть, а с другой – считать годы этой борьбы чуть ли не золотым веком советской литературы. Тематически в ряд этих работ становится и одна из глав книги В. Ракова о Маяковском и Лефе. К сожалению, только тематически. В ней повторяются хорошо известные факты, осмысляются же они крайне упрощенно. В. Раков чрезвычайно облегчает себе задачу, когда пишет: «В решении вопроса «Маяковский и Леф» главным должно быть… установление коренного расхождения между Маяковским и Лефом как в самой поэтической работе, так и в понимании теоретических проблем».
Справедлива мысль, что Маяковский никак не умещается в Лефе, что значение его творчества неизмеримо шире теоретической и художественной проблемы Лефа, что по ряду вопросов взгляды Маяковского существенно, а по мере развития и кардинально отличались от взглядов Н. Чужака, С. Третьякова, О. Брика и др. Прав В. Раков, когда стремится подчеркнуть принципиальность и последовательность поэта в отношениях с членами группы. Однако это верное в основе стремление перечеркивается крайней необъективностью автора. Говоря о принципиальности Маяковского, В. Раков на деле приписывает поэту удивительную беспринципность, когда пишет, что «прочной связи между Маяковским и Лефом никогда не было, они расходились но всем принципиальным вопросам с момента организации Лефа». Будь все так, как утверждает В. Раков, нет сомнения, что никакие приятельские отношения не могли бы удержать Маяковского в Лефе.
Требовать исчерпывающего решения задачи даже в оговоренных автором пределах невозможно. Да именно об этом идет речь. Беда работы в том, что В. Раков пошел по упрощенному пути – но пути поверхностных и прямолинейных сопоставлений. Стройность заранее увиденной картины постоянно нарушается то односторонностью, то явной тенденциозностью, то неумением за схемой разглядеть действительную жизнь поэтического произведения.