Умение делиться радостью
Мухамеджан Каратаев, От домбры до книги. Статьи, «Советский писатель», М. 1969, 399 стр.
Со времени Аристотеля принято считать, что радость узнавания дают только художественные произведения. Столь же устойчиво и мнение о том, что от литературной критики – никакой радости. Не случайно же среди ее недругов – самые авторитетные деятели мировой литературы. Нередко поэтам, беллетристам, музыкантам в выступлении критика, даже доброжелательном, чудится некая каверза, подвох. И так на протяжении уже более двухсот лет. Есть от чего ожесточиться. Но критики, особенно талантливые, не ожесточаются. «Обиды не страшась, не требуя венца», они исследуют, анализируют литературный процесс, приветствуют приход новых талантов, раскрывают художественные достоинства выдающихся произведений. И доставляют радость узнавания, помогают читателям отличать истинное искусство от продукции литературных ремесленников.
Это традиционный круг внутренних забот критики. Но вот более полувека назад возникло такое необычное явление, как многонациональная советская литература. С единой идеологией, общим творческим методом, объединившая многочисленные национальные художественные отряды. Их надо было познакомить друг о другом, объяснить друг другу, указать на общее и особенное. Насущной проблемой стал обмен художественными ценностями.
Усилий одной русской критики было недостаточно. И жанр, подобно миссионеру, отправился в национальные республики в поисках подвижников. Известный казахский критик Мухамеджан Каратаев вспоминает: десятилетия понадобились, чтобы в казахской и ряде других литератур воспитать кадры критиков, чтобы труд их был признан равноценным труду беллетриста и стихотворца.
Ныне почти каждая литература народов СССР располагает если не всегда многочисленным, то, во всяком случае, серьезным профессиональным отрядом критиков. Их книги и статьи не только информируют о литературном процессе в той или иной республике, но и несут нам радость узнавания своеобразных художественных способов отражения жизни. Такую радость знакомства с путями развития казахской литературы дает читателю книга М. Каратаева «От домбры до книги». Есть разные пути рассказать об особенностях родной литературы: в многотомной истории, в монографии о развитии того или иного жанра, об усложнении способов познания действительности, наконец, в книге статей о наиболее интересных явлениях литературного процесса. «От домбры до книги» – книга обзорных статей и литературных портретов. Читать ее интересно. Вдвойне интересно, если знаком с предметом разговора, с современным состоянием казахской литературы. Книга свободна от ложного академизма, от наукообразия, отвращающего даже самого терпеливого и заинтересованного читателя. Она популярна в лучшем смысле, автор не «играет в дефиниции», а ведет беседу – широкую, увлекательную, с большим доверием относясь к читателю. «В минуты радости, – пишет критик, – испытываешь острое желание поделиться с людьми своим чувством. Признаться, не так уже часто приходит такое желание от чтения книг, потому что хороших произведений) доставляющих радость, и сожалению, пока гораздо меньше, чем плоских, скучных и серых. Что же такое читательская радость? Она возникает прежде всего от знакомства с такой книгой, которая несет познание правды жизни, ощущение красоты мира, открытие нового, неизведанного в людях» (стр. 368).
М. Каратаев умеет делиться своей радостью, потому что наделен глубоким пониманием истинных художественных ценностей. Об этом свидетельствует, например, точный анализ далеко не простых стихов О. Сулейменова, повестей и очерков А. Алимжанова. Разнообразен и исследовательский инструментарий критика. В статье (по сути, маленькой монографии) об М. Ауэзове он демонстрирует мастерство социально-исторического анализа, статью о Г. Мусрепове строит на анализе стилистическом, литературный портрет И. Джансугурова содержит интересные размышления о смене художественных форм в казахской литературе. Кстати, в литературном портрете наиболее четко отразилась творческая манера М. Каратаева – прочный сплав биографического материала, собственно критического анализа и личных воспоминаний. К творчеству каждого из писателей он умеет найти нужный ключ, выразить их характерную особенность при помощи неожиданного и точного образа: «Луч в юрте» – о В. Майлине, «Ювелир слова» – о Г. Мусрепове, «Отважная искренность» – об А. Тажибаеве, «Муза дальних странствий» – об А. Алимжанове, авторе многих талантливых зарубежных очерков.
Две темы, постоянно взаимодействуя, проходят через книгу М. Каратаева: тема давних и плодотворных связей с русской культурой, учеба казахских писателей у классиков русского реализма и исследование художественной палитры современной казахской литературы. В статье «Живые связи», говоря о культурных связях степи с Россией, критик объясняет, почему Абаю, знатоку восточной поэзии, переводчику Низами и Фирдоуси, особенно полюбился Пушкин.
«Е. П. Михаэлис – ссыльный революционер, последователь Чернышевского и Добролюбова, – пишет М. Каратаев, – подружился с Абаем и познакомил его с русской литературой и культурой, открывшей ему самые передовые, прогрессивные идеи» курсив мой. – Н. Р.). Русская литература, проникнутая гуманистическими, революционно-демократическими идеями, обогащала казахских писателей знанием природы человека, его судеб и характеров, знанием сложной диалектики человеческой души, она стала для них учебником жизни, истинным воспитателем мужества, нравственности и красоты. Подчеркивая влияние мастеров русской литературы на творчество казахских писателей, М. Каратаев приводит немало конкретных примеров: он вспоминает о Л. Толстом, рассматривая мастерство психологического анализа в «Абае», указывает на зависимость поэмы Т. Жарокова «Поток» от «Медного Всадника», обращает внимание на чеховские мотивы в рассказах В. Майлина, отмечает воздействие горьковских «Сказок об Италии» на рассказы Г. Мусрепова, воссоздающие образ матери. Правда, иногда эти указания носят слишком общий характер. Например, мнение критика о том, что Сакен Сейфуллин «к середине 20-х годов начинает все больше испытывать на себе влияние поэзии Маяковского. Поэма «Советстан» является одним из первых плодов этого благотворного влияния» (стр. 102). Но в чем оно, это влияние? В общности идейно-творческих принципов? В понимании роли поэзии как средства борьбы аа новые, революционные идеалы? Но здесь можно говорить лишь о совпадении, а не о влиянии, поскольку стихи С. Сейфуллина «А ну-ка, джигиты», «Марсельеза казахской молодежи» и другие, исполненные могучего революционного пафоса и ставшие популярными в народе, написаны до знакомства поэта с творчеством Маяковского. В поисках новых форм? «Сейфуллин был первым в казахской литературе учеником Маяковского и, применяя его методы, в разработке современных тем, создал… этапные… произведения» (стр. 112; курсив мой. – Н. Р.). Речь, видимо, идет не о методах, а о приемах. Но здесь тем более необходима точность, потому что художественный арсенал Маяковского обширен и разнообразен. Ссылка на то, что Сейфуллин черпал из фольклора «не только сюжеты и мотивы, но и образы и сравнения, богатую словесную «фактуру», также мало, что объясняет, Надо полагать, что большой казахский поэт пришел к этой мысли вполне самостоятельно. Проблема «Маяковский и Сейфуллин» еще ждет своего исследователя.
Главное место в книге занимают портреты крупнейших казахских писателей. Характеризуя их творческое своеобразие, индивидуальность каждого из них, М. Каратаев дает представление о широте палитры, о направлении художественных поисков казахской литературы на протяжении примерно пяти десятилетий. В статье «Орлиный полет» есть строки: «М. Ауэзов точно нащупывал пульс исторического процесса, умело выделял главные токи народной жизни, ничего не скрывая, ничего не приукрашивая и не очерняя. Правда жизни, правда истории – вот что вело его на литературный подвиг» (стр. 209). Это – и позиция самого М. Каратаева, который выше всего ценит в литературе верность жизни, народность, показывает, как на нынешнем этапе она обогащается новыми качествами. Вырос духовный уровень лучшей части читателей, и народность ныне уже невозможна без глубокой интеллектуальности. Большой интерес в этом плане представляет замечание М. Каратаева о поэзии О. Сулейменова. «Несмотря на то, что многие казахи не понимают до конца наиболее сложные произведения Сулейменова (не понимают сегодня, поймут в процессе духовного роста завтра), поэзию Сулейменова надо признать современной, идущей в фарватере социалистического реализма» (стр. 384).
М. Каратаев умеет выявить самое главное и неповторимое в творчестве того или иного писателя. У И. Джансугурова – это стремление творчески освоить эстетические богатства фольклора, у Б. Майлина – умение показать духовное распрямление человека в новых социальных условиях, у А. Тажибаева – широта художественных интересов, страсть к знаниям, напряженное внимание к теме искусства, у А. Алимжанова – способность раскрыть героизм простого человека.
Встречаются при этом и некоторые просчеты, неточности. В статье о С. Муканове «Летопись полустолетия» торжественный зачин никак не продиктован данными анализа. В целом довольно высоко оценивая прозу С. Муканова, особенно его трилогию «Школа жизни», М. Каратаев вынужден делать немало серьезных оговорок: неумение отделить главное от второстепенного, очерковость, беглость, протокольная информационность, перенаселенность действующими лицами, слабость психологических мотивировок и т. п. В результате не получается четкого представления о месте писателя в литературе, о его вкладе в национальную художественную культуру. Едва ли справедливо называть М. Ауэзова соратником С. Муканова (стр. 237). Подобной нечеткостью оценки отмечен и портрет Т. Жарокова. Большей требовательности хотелось бы пожелать в анализе стихов С. Сейфуллина, помочь читателю отделить подлинные, долговечные ценности от риторических однодневок. Гораздо убедительнее исследована проза С. Сейфуллина.
Мне кажется, не было необходимости включать в книгу статью «Движущаяся эстетика»: разговор о казахской литературной критике не поднят здесь на уровень, интересный общесоюзной аудитории. Статья написана без ясного задания, давний литературный материал здесь преподносится как нынешний. У обзора есть своя специфика – сиюминутность, температура дня. Статье не хватает жара времени, обобщающей мысли. Вместо нее хотелось бы видеть работу, посвященную специфическим особенностям национальной художественной традиции, – это необходимо для более уверенной борьбы с ремесленничеством, литературной серостью, попытками подмены национального археологическим. В статьях М. Каратаева разбросаны отдельные замечания о национальной специфике казахской литературы. Но этого мало.
Большие трудности подстерегают национального критика, когда он рассказывает о талантливом произведении, опираясь на не очень доброкачественный перевод. Чтобы продемонстрировать языковое богатство писателя, М. Каратаев приводит отрывок из первой книги «Абая»: «Лунная ночь словно купается в молоке. Грудь Абая не вмещает могучего прибоя чувств, трепещет и замирает его сердце» (стр. 221). Естественно, что в данном случае критик видит эту сцену выполненной на казахском языке. И у нас нет оснований не верить ему. Но на русском языке – это пример языковой бедности переводчика, пример слащавой литературщины. Стихотворение С. Сейфуллина «Таинственный ларец» М. Каратаев называет замечательным. Но вот читаем перевод В. Виноградова:
Душа людская – клад бесценный,
Она – хранилище сокровищ,
Таинственных и сокровенных.
Ее лишь другу ты откроешь.
И снова несовпадение критической характеристики с художественным впечатлением. Иллюстративный материал должен отбираться с максимальной требовательностью, в лучших переводах. Иначе можно скомпрометировать поэта перед русским читателем. М. Каратаев говорит об учебе Т. Жарокова у Маяковского и в качестве примера приводит строки:
За седой зимой
пронеслась весна,
Сколько счастья в дар
нам дала она!
Но ведь здесь переводчик С. Мар копирует ритм не Маяковского, а Кольцова. Можно было бы поставить под сомнение и необходимость цитат, скажем, из В. Чалмаева или З. Кедриной, поскольку сам М. Каратаев пишет о казахских писателях оригинальнее и содержательнее. Не будем придираться к таким разночтениям, как Жоргамурин (стр. 214) и Жорга Нурум (стр. 240). Но все-таки было бы лучше, если бы герой известной поэмы С. Торайгырова «Красавица Камар» в разных местах именовался одинаково.
Конечно, недостатки в книге М. Каратаева – как и в каждой книге – есть. Но, подводя итог, можно сказать, что «От домбры до книги» – работа яркая и содержательная.
г. Алма-Ата