«Цветовая биография Пушкина»

Страницы рукописи С. Эйзенштейна

Статья С. Эйзенштейна «Цветовая разработка фильма «Любовь поэта», опубликованная в третьем томе его избранных сочинений, начинается следующими словами: «Я искал материал для цветового фильма. Для музыкального фильма «естественно» брать биографию композитора. Для цветового – несомненно, историю живописца. Вот почему для фильма, объединяющего цвет и музыку, я не выбрал ни того и ни другого. Выбрал биографию литератора. Пушкина. Но, конечно, не только поэтому. Но потому, что именно цветовая биография Пушкина дает такую же подвижную драматургию цвета, такое же движение цветового спектра в тон разворачивающейся судьбе поэта, какую не сквозь биографию, но сквозь последовательность произведений обнаруживает творчество Гоголя». И далее: «Если так сквозь ткань произведений Гоголя проступает трагическая история их создателя от юности и жизнеутверждающей полнокровности к аскетическому помрачению, через движение от красочной полноты к гамме бело-черной, почти экранной строгости, – то такой же путь драматизированного движения цвета проходит сквозь антураж цветового окружения, сквозь который движется к трагической развязке судьба поэта от беззаботности одесского приволья к холодной снежной пелене (у Черной речки)» ¹.

Перечитывая эти строки, приходишь к мысли, что обращение С. Эйзенштейна к судьбе Пушкина, к личности Пушкина продиктовано вроде бы чисто формальными задачами. Так ли это? В поисках ответа на этот вопрос полезно обратиться к еще не опубликованным заметкам С. Эйзенштейна, к рукописи «Замысел цветового фильма «Любовь поэта», хранящейся в архиве автора.

Читаем первые страницы, первые наброски. Видим запись, датированную 15 июня 1940 года: «Надо снимать Пушкина! Уж больно здорово, was macht thn ernst² послеОдессы etwas blutiges seitens³ Николая I». С образом Николая, С образами петербургских «бесов» маскарада к Эйзенштейну приходит мысль снимать фильм в цвете. «Этот маскарад дать, как мою «Чуму» – от веселых масок и пестроты в темные маски, домино, баутты и черные фраки… ЦВЕТ, ЦВЕТ, ЦВЕТ».

Видимо, замысел цветового фильма был все же вторичным.

Главным было желание создать фильм о поэте, который «своей смертью… никогда бы не умер, жил бы вечно».

Гоголь к концу жизни перестает быть художником и становится философом-моралистом. Пушкин же должен был или перестать быть поэтом, или погибнуть.

Пушкин – это традиция, это культура. Мерой Пушкина меряется в России искусство поэта. Вот почему Эйзенштейн обращается к Пушкину.

Сегодня эти наброски, датируемые 1940 – 1943 годами, выглядят стенограммой эмоционального и аналитического проникновения одного художника в судьбу другого.

В них менее всего видится иллюстрация к биографии, а встает образ поэта, которого общество и государство ведут к гибели. В них понимание жизни и творчества поэта как единого целого.

Замысел порою ощущаешь сильнее, чем то, что реализовано. Замысел Эйзенштейна стоит перед глазами в своей удивительно точной пластической конкретности и образности.

Здесь Эйзенштейн – художник-аналитик, поверяющий «алгеброй гармонию», – сам начинает становиться поэтом.

Интересно, что в удивительно богатой Событиями биографии Пушкина Эйзенштейн и М. Цветаева выбирают часто одни и те же драматургические узлы, трактовка которых глубоко родственная, начиная С основного конфликта – черного и белого, когда цвет приобретает прямо противоположную себе семантическую нагрузку.

Эйзенштейн пишет в письме к Тынянову: «…Тема суеверия – завет бояться белого, – обручальное кольцо, упавшее при венчании, белый Дантес (и как хорошо, что зловещее не черное, а белое)» ⁴. И далее в рукописи: «Предсказание – остерегайся белого человека – goes a travers everything⁵ – боязнь белых лошадей, блондинок etc.».

У Цветаевой: «Памятник Пушкина я любила за черноту – обратную белизне наших домашних богов. У тех глаза были совсем белые, а у Памятника Пушкина – совсем черные, совсем полные… Потому что мне нравилось, что уходим мы или приходим, а он – всегда стоит. Под снегом, под летящими листьями, в заре, в синеве, в мутном молоке зимы – всегда стоит» ⁶. «Наталья Гончарова.., то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти… Судьба выбрала самое простое, самое пустое, самое невинное орудие: красавицу… Он хотел нуль, ибо сам был – все. И еще он хотел того всего, в котором он сам был нуль… Ни совместимости, ни устремления, аи добра. Впрочем, устремление было: брачная парная карета, С заездом на Арбат… гнала прямо на Черную речку» ⁷.

Именно белый цвет у Эйзенштейна и становится тем страшным символом пустоты, безликости, которая ведет и приводит черного человека на Черную речку.

Стержневой темой своего будущего фильма Эйзенштейн делает «безымянную любовь» Пушкина к жене Карамзина. Читаем рукопись на 20 странице:

«Обратить внимание на статью Тынянова в «Лит<ературном> критике» о единственной любви Пушкина – к Карамзиной. That fits marvellously⁸ в мои планы…

Кстати, именно такая, одна, неосуществленная любовь и есть основа дон-жуанизма и смены неудающихся Ersatzbefriedigungen⁹ (недаром у Пушкина написан «Дон Жуан»!).

Тогда Н<аталья> Н<иколаевна> – наказание за отказ от идеала… Собственно говоря, надо бы назвать «Любовь поэта». И это – стержень». Сверх (англ.).

Далее: «Входит Карамзин. Она вздрагивает. Карамзин всюду – super¹⁰ хамейшая самоуверенность.

Она его уже давно разлюбила, но не дает себе отчета. Даже не столько attraits¹¹ Пушкина, сколько поведение Карамзина – его super самоуверенность, as opposed¹² страстно-сдержанной лирике Пушкина – толкает ее на мысли о неблагополучии». Карамзину Эйзенштейн видит во всем черном. Черный цвет становится у него мерой человеческой личности, единичности – одна любовь.

«…этот клад украл…

about Карамзин and her¹³ – автоматически на полях ее письма. (М<ожет> б<ыть>, в Михайловском?)

И решительно вписал: «МАЗЕПА этот клад украл» (личное переживание, питавшее <его>, – перешло в произведение).

Тынянов считает: Мазепа – Карамзин».

1. С. Эйзенштейн, Избранные произведения в 6-ти томах, т. 3, «Искусство», 1964, стр. 492.[↩]
2. Что делает его серьезным (нем.).[↩]
3. Нечто кровавое со стороны (нем.).[↩]
4. См. в кн.: «Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания. Размышления. Встречи», «Молодая гвардия», М. 1966, стр. 177.[↩]
5. Подходит ко всему (англ., франц.).[↩]
6. Марина Цветаева, Мой Пушкин, «Советский писатель», М. 1967, стр. 42.[↩]
7. Марина Цветаева, Мой Пушкин, стр. 204 – 205, 207.[↩]
8. Это чудесно ложится (англ.).[↩]
9. Подставных утешений (нем.),[↩]
10. [↩]
11. Чары (франц.).[↩]
12. Противостоящая (англ.).[↩]
13. О Карамзине и о ней (англ.).[↩]