Труды латышских литературоведов

«Труды Института языка я литературы АН Латвийской ССР», вып. XII. Рига, 1960, 257 стр. (на латышском языке).

Труды» филологических институтов и кафедр, «Ученые записки» – как часто в подобных изданиях встречаемся мы с мелкотемьем, рутиной, наукообразием… Тем отраднее наблюдать и в этой области поворот к актуальным проблемам литературоведения, к разработке сложных, опорных вопросов теории и истории литературы.

Двенадцатый сборник «Трудов», выпущенный Институтом языка и литературы АН Латвийской ССР, свидетельствует о весьма широких научных интересах авторского коллектива. Если в предыдущие годы «Труды» использовались главным образом для публикации глав из диссертаций, почти всегда обращенных в прошлое, к проблемам истории литературы, которые к тому же рассматривались в полном отрыве от современного творческого процесса, то сейчас и состав и проблематика сборника существенно изменились.

Построение сюжета в романе-эпопее, композиция в лирических жанрах, репортаж как форма художественного очерка, мастерство Валдиса Лукса, значение прозы Роберта Селиса – эти темы непосредственно связаны с сегодняшним днем латышской литературы. Глубоко актуальна написанная с хорошим полемическим задором, темпераментно и убедительно, теоретическая работа Э. Сокола «Вопросы развития критического реализма».

Э. Сокол выступает против сторонников теории «реализм – антиреализм», против недооценки революционного романтизма, которому иные теоретики отказывают в самой возможности отражать правду жизни, против «промежуточной» теории «Пролетарского реализма», отрицающей возможность возникновения метода социалистического реализма в досоветской литературе, против «пролетарского романтизма», который некоторые наши критики считают «малоразвитым» методом рабочей литературы в период между 1905 годом и Великой Октябрьской революцией. О всех этих проблемах в Латвии часто спорят, тут много неясного, запутанного, и стремление автора разобраться во всех этих вопросах, «проверить» теории большим фактическим материалом, который он привлекает, нельзя не приветствовать.

В главе «Традиции и новаторство русского критического реализма» Э. Сокол на многочисленных примерах показывает, что русский критический реализм XIX века никак нельзя лишать положительного идеала, в нем как бы сливаются «самый суровый реализм» а «мечта». «Наиболее характерное в этом слиянии то, – пишет Э. Сокол, – что реалистическое и романтическое начало в критическом реализме – не простое распределение функций между этими различными приёмами восприятия и отображения действительности, где будто на долю реализма выпадает существующее, а романтизма – желаемое, реализму – действительное, романтизму – вымысел, реализму – картины настоящего, романтизму – обрисовка будущего. Уже анализ романа Чернышевского «Что делать?» опрокидывает эту схему». «И романтизм, – продолжает автор, – не скользит по поверхности жизни, не только «соприкасается» с действительностью, но и углубляется в нее, потому что сам там коренится и, поднимаясь над действительностью – для более широкого ее охвата, – не отрывается от нее».

Последовательно развивая эту мысль, Э. Сокол обращается к творчеству латышских писателей, и в частности Райниса (глава «Эстетическая специфика латышского критического реализма»). Он приходит к выводу, что и в латышской литературе социалистический реализм появляется уже в период первой русской революции и вовсе не в виде отдельных «зародышей» или «элементов».

Э. Сокол дает обстоятельный анализ борьбы двух культур, показывает роль активного романтизма и критического реализма в латышской литературе. Мы видим, как борьба за новую революционную литературу переросла в борьбу политическую, как уже со времен «Нового течения» критический реализм приобретает социальную тенденцию, совпадающую с борьбой за социализм.

«Связи и взаимодействия романтизма и реализма тесны и многообразны», – подчеркивает автор и на примерах поэзии Райниса и Плудониса убедительно демонстрирует, как реализм активизировал пассивный романтизм, а романтизм в свою очередь оказывал влияние на реализм.

Статья Э. Сокола – первая из задуманного им большого исследования о путях критического реализма, о традициях и новаторстве социалистического реализма. И хотя с автором можно поспорить но некоторым его высказываниям, в целом его работа значительна и интересна, ока будит творческую мысль.

Свежими мыслями привлекает исследование Б. Ширы-Гудрике «О некоторых приемах построения сюжета в романе-эпопее». Показать народ не как сумму отдельных индивидуумов, а как органическое целое-эта творческая задача – ставит перед художником необходимость выработать новые приемы сюжета и композиции. Как в эпопее объединить Представителей разных классов и социальных прослоек, профессий и возрастов? Один та существенных моментов, отмечает автор, это рамки семьи внутри которой отражаются острые социальные битвы, бушующие в обществе.

Весьма интересны наблюдения над сюжетной структурой романов В. Лациса в А. Упита. Автор прослеживает, как писатели сюжетно объединяют представителей одного лагеря и приводят к столкновению антагонистические идеологии, то есть делают классовую борьбу движущей силой сюжета. Но в искусстве сюжетостроения у А. Упита и В. Лациса есть и существенные различия, которые с особой наглядностью проступают в подходе к изображению личности и массы. Если В. Лацис в «Буре» идет от отдельного к общему, от индивидуального » коллективному, то в «Просвете в тучах» движущей силой сюжета является масса, картины где «сталкиваются противоречивые взгляды и интересы уже не отдельных героев, а целых общественных групп».

Разумеется, в небольшой статье Б. Шира-Гудрике не могла Дать всестороннюю разработку проблемы. О творчестве В. Лациса говорится обстоятельнее, чем об А. Упите. Но тема статьи чрезвычайно интересна, и автору следовало бы возвратиться к ней в развернутом исследовании.

Много примечательного в поэтических приемах В. Лукса раскрывает нам С. Сиреоне. Автор рассматривает такие стороны поэзии Лукса, как конкретность и образность. Мы видим, как постепенно меняются стиль, образные средства его поэзии, как от громогласности и фразистости поэт идет к задушевности, музыкальности и простоте стиха. Исследовательница останавливается и на поэме «Слава», но, к сожалению, ей не удается раскрыть своеобразие этой талантливой вещи.

З. Пельше опубликовала в сборнике главу из своей диссертации о путях развития латышского очерка – «Репортаж как форма художественного очерка». Оговоримся сразу: эта глава не из лучших в ее работе. Хотя здесь и присутствуют многочисленные сопоставления с русской и западными литературами (чего, к сожалению, почти нет в других публикуемых статьях сборника), но в то же время статье явно недостает основательности, в ней есть противоречия, автор ставит слишком много проблем, которые освещает лишь мимоходом.

Пытаясь определить специфику репортажа, З. Пельше как главную особенность его выдвигает постоянное присутствие репортера в центре событий:«Автор в репортаже – активное действующее лицо, ось сюжета и композиции, вокруг которой группируются события». Но ведь «автор» может быть активным действующим лицом и в других видах очерка, и не только очерка. Да и сюжет, движимый авторской личностью, есть и в иных типах очерка (об этом ниже говорит и сама З. Пельше). Так в чем же все-таки «свои» особенности репортажа?

Более удачна та часть исследования З. Пельше, где она сравнивает репортажи Ю. Фучика, Д. Рида, Э. Киша, Н. Тихонова и выявляет разное и общее в этих работах, анализирует изобразительные средства авторов.

Подробно рассмотрен в статье «репортаж с суши и с моря» Ж. Гривы «Под крыльями альбатроса», приемы построения сюжета, характеристики персонажей в этом произведении.

Противоречивое чувство вызывает глава из диссертации И. Лаукгала «Вклад Роберта Селиса в латышскую прозу». Автором проделана большая работа по изучению самобытного творчества одного из старейших латышских писателей. Но ему не всегда удается отделить главное от второстепенного. Выступая против критиков, которые указывали на отдельные недостатки прозы Р. Селиса, И. Лаукгал начинает скрупулезно копаться в мелочах и в полемическом увлечении забывает о главном – о выявлении индивидуального почерка писателя и его своеобразного места в латышской литературе. Творческую самобытность Р. Селиса исследователь во многом связывает с его импрессионистским (?) стилем, что совершенно лишено основания.

Исследование о прозе Р. Селииса трудно воспринимается читателем не только потому, что авторская мысль движется перед очень медленно, с частыми и лишними остановками. Здесь виновен и язык автора, тяжеловесные периоды, которыми он злоупотребляет, – одна фраза нередко занимает половину страницы.

Что касается языка других статей сборника, то и к нему, за малым исключением, можно предъявить серьезные претензии. Он сух, отличается сугубо «научным» тоном, превращающим иные исследования в неудобоваримые трактаты. Можно только присоединиться к мнению Л. Новиченко, что многие литературоведы «пребывают в незыблемой уверенности, будто весь читательский мир состоит из кандидатов филологических наук или тех, кто собирается стать таковыми».

Удельный вес рецензируемого сборника стал бы «уда больше, если бы латышские ученые еще активнее обращались к актуальным проблемам текущего литературного процесса. «Труды» могли бы стать и более оперативным изданием; плохо, если в середине 1961 года читатель знакомится со статьями, написанными по материалам 1957 – 1959 годов.

Более строгим должен быть и отбор материалов – так, вряд ли целесообразно было помещать в сборнике статью И. Дубашинского «Развитие критического реализма в XX веке», которая повторяет отдельные положения статьи Э. Сокола «Вопросы развития критического реализма».

г. Рига