Трагедия Джона Донна

Трагедия Джона Донна? Да была ли такая? Большинство его исследователей полагает, что Донн пережил не трагедию, а душевное исцеление, отказавшись от якобы цинических и безумных порывов своей ранней поэзии и найдя искомое успокоение и душевную гармонию в покаянии, в прямом обращении к ценностям религиозного миросозерцания, к которым он взывал все чаще и чистосердечнее, пока не принял в январе 1614 года сана священнослужителя. А затем в Кембридже ему было присуждено звание доктора теологии (1625), и он стал капелланом при короле Якове I, А затем его слава проповедника необыкновенно упрочилась; а затем он был взыскан высоким положением декана собора св. Павла в Лондоне.

И только в 1633 году, через два года после его смерти, появилось первое более или менее полное издание его произведений.

Умер Донн примиренным с миром скорби и непостижимых, жестоких противоречий. Его слава проповедника сохранялась долго, и, действительно, проза его проповедей – отличная проза, доныне волнующая своей музыкальностью и изяществом мысли. После смерти пришла к нему слава поэта, признанного предшественником целого направления в английской поэзии – того, которое насмешливый Драйден назвал за темноту мысли «поэзией метафизиков». Как «метафизиков» учеников Донна и самого Донна принял в историю английской литературы доктор Джонсон. «Метафизиком» воспринял его сначала С.-Т. Колридж, а затем Т.-С. Элиот, объявивший Донна великим поэтом, особенно близким модернистам XX века.

В чем же трагедия Джона Донна? Скорее дидактическая повесть на тему «гений и беспутство», отличающаяся, однако, от этого произведения «благополучным» концом, видением Д. Донна в гробовой сорочке, каким запечатлен он на последнем рисунке, сделанном с него в минуту предсмертного покаяния. Рисунок очень страшный и поразительно контрастирующий с другим портретом Донна, где мы видим его юным и красивым, с развевающимися кудрями и плаще, изящно заброшенном за плечо.

И вот, сопоставляя эти два портрета, понимаешь, что все же была трагедия большого, очень большого английского поэта, современника Шекспира, надломившегося и завороженного голосом церкви – этой сирены, которая звала к себе тех, кто был потрясен и испуган зрелищем мира, неудержимо ринувшегося вперед и топчущего в этом порыве и честных рыцарей Готсперов, и Дон Кихотов с их бреднями, и датских принцев, и Корделий. Не всякому было дано удержаться на гребне бури, посмотреть в глаза побеждающему злу с мудрым и насмешливым спокойствием Просперо, тем более, что для Калибана и Просперо был тиран.

Трагедия Джона Донна была в том, что он, безудержный поэт плоти и дерзкого разума, насмешник, ученый, странник, человек, стоящий в одном ряду с большими людьми Ренессанса, испугался смелости мысли и чувств, разочаровался в своем представлении о человеке, разуверился в себе – не выдержал тех духовных перегрузок, каких было немало в жизни людей его склада, и предпочел новым бурям, которые сулила ему жизнь, весьма почетный компромисс со вновь ожившей теологической концепцией мира, общества и человека. Эта концепция внешне казалась обновленной стараниями различных ученых, радетелей религиозной истины, которых в Англии первой трети XVII века было уже немало и среди аристократов, поощрявших Донна, и среди той части британской интеллигенции, на которую все более сильное воздействие оказывали различные сектантские искания начала столетия. Эти искания отталкивали Донна. Ему оказались ближе идеи англокатолицизма – своеобразного светского британского компромисса с недавно гонимым католицизмом. Восторжествовавшие после смерти Елизаветы Стюарты и поддерживавшая их родовая знать старой Англии уже не прочь были опереться на помощь католической иерархии в сложных британских делах, все более трудных для королевской власти.

Но переход, закончившийся под сенью собора св. Павла, был совершен в муках, искренне, он был оплачен разрывом с ярким и смелым началом, отказом от самого себя, ибо если некоторые мистаческие тенденции зрелого Донна и предугадывались в его раннем творчестве, вдохновленном настроениями Ренессанса, то все же различие между этими первыми тенями и последовавшим затемнением было слишком сильным, чтобы видеть здесь продуманное и спокойное отступление. Вчитываясь в стихи и проповеди Донна, мы все глубже понимаем трагедию английского поэта-гуманиста, заблудившегося и потерявшего себя, променявшего свой душевный мир жизнелюбца и сатирика на миссию аскета и проповедника. Однако такие повороты редко проходят без определенных предпосылок, без внутренних конфликтов, нарастающих постепенно. Были они и здесь. Среди многих противоречивых поэтов, выступивших на рубеже XVI-XVII веков, Джон Донн – один из самых ярких выразителей диалектики идеологических и эстетических процессов этого времени.

Жизнь Джона Донна сначала текла, как жизнь многих образованных молодых английских разночинцев того времени. Он родился в Лондоне, в семье купца, собирался учиться в Оксфорде, но перешел в Кембридж, признанную цитадель свободомыслящих молодых людей; был допущен в Линкольн Инн – оплот лондонских юристов.

Затем оказался на службе у самого графа Эссекса. За исключением участия в военной экспедиции к Азорам (1597), он не вверял свою судьбу шпаге и фортуне: потянулась жизнь образованного «клиента» – собеседника и секретаря у знатных людей своего времени. В доме одного из них, Эджертона, он познакомился с Анной Мор; тайный брак с ней стоил ему заключения в тюрьму, из которой он, однако, сумел скоро выйти. Затем его покровителями и друзьями стали сначала Френсис Були, потом сэр Роберт Друри, сэр Томас Мортон. Живя при них, то в их лондонских домах, то в усадьбах, Донн обзавелся кругом образованных друзей и собеседников, ценивших его общество. Среди них был тонкий литератор Овербери, молодые поэты, позже Ф. Бэкон и в качестве требовательного старшего друга – сам «удивительный» Бен Джонсон, оставивший очень любопытные заметки о Донне.

Постепенно в его жизни все большую роль стали играть знакомства с влиятельными лицами из английских церковных кругов. Обращение к церковным делам не было вызвано карьеристскими вожделениями Донна. Скорее это было медленное признание той силы, которая могла вернуть растерявшемуся уверенность в себе. Возможно, правы и те исследователи, которые объясняют сближение Донна с церковью тяжелыми переживаниями, вызванными кончиной его жены. Как бы там ни было, Донн вышел на кафедру проповедника, к покоренной его красноречием и пылом аудитории. В Англии и США и сейчас настолько серьезно относятся к его блестящей церковной карьере, что на обложках некоторых изданий Донна можно прочитать, какой высокий пост он занимал в английской церковной иерархии XVII века. Таков был жизненный путь Джона Донна, и он склонен был считать его результатом божьего благоволения.

Проблема же творческой эволюции Донна остается до сих пор необыкновенно запутанной и сложной, хотя ею занимались многие значительные литературоведы, критики и поэты.

Правда, при всех спорах исследователи Донна единодушно отмечают два обстоятельства: преобладание религиозной тематики в его поэзии XVII века и перевес ренессансных мотивов в стихах, писавшихся в конце XVI столетия и на рубеже XVI-XVII веков. А. Аникст, первым у нас давший краткую характеристику творческого пути Дойна, относит его к числу тех поэтов, которые «в поэзии своих стран знаменовали упадок реализма Возрождения и утверждение стиля барокко» ¹. С этим нельзя не согласиться. Раннее творчество Донна связано со многими ценностями, которые получили признание в искусстве именно на закате Ренессанса. Этот период, видимо, можно обозначить концом XVI – началом XVII века. В 1590-х годах были написаны песни и сонеты Д. Донна, сатиры (во всяком случае, большая часть их), большинство элегий, эпиграмм, некоторые стихотворные эпистолы (наиболее значительные как художественные произведения), эпиталамы.

Обратим внимание на ту особенность раннего творчества Донна, что в жанровом отношении поэт следует в эти годы тенденции предклассицистской эстетики, охотно использовавшей жанровые понятия античной поэтики.

В 1610-е годы Донн начинает пользоваться жанровыми понятиями, возникшими в позднем средневековье или раннем Ренессансе, появляются большие стихотворения, которые он называет «анатомиями» или «духовными стихотворениями» (употребляя «divine» даже в том случае, когда это циклы сонетов, то есть произведения заведомо ранессансного жанра). Но в начале XVII века сонетов религиозного или мистического содержания было уже сколько угодно в любой развитой европейской литературе. Тем более знаменателен поворот в прозаических жанрах у Донна. Если его «Проблемы и парадоксы», небольшие изящные фрагменты философской прозы, не только соответствовали новаторским исканиям начала XVII века, но иной раз и опережали эпоху по смелости мысли, то после 1610 года в прозе Донна преобладает проповедь – весьма богато развитая и очень многообразная, но все же подчиненная единым требованиям жанра.

Если в целом охарактеризовать эволюцию стиля Донна, то это – движение от предельно конкретных (некоторые исследователи называют их даже «натуралистическими») образов, генетически безусловно связанных с общими тенденциями гуманистической ренессансной поэзии конца XVI века, поэзии реалистической, но отличающейся явной тягой к гиперболе, – к «эмблематическому» стилю, в котором заметно преобладала аллегория (особенно мистическая аллегория, характерная для английских религиозных литераторов и католического и пуританского направления). «Эмблематика» стала затем характерной чертой поэзии метафизиков, как называли школу поэтов XVII века, близкую к континентальному барокко и якобы (как полагают западноевропейские искусствоведы) восходящую к Донну. От непосредственности, которая опирается на чувственное, живое впечатление, к ученой риторике, к сложному построению, в котором нередко теряется первичный поэтический смысл образа, – такова эволюция Донна, в значительной мере обусловившая превращение его богатой и дерзкой поэзии в рифмованные трактаты с религиозным поучительным содержанием, стилистически восходящие к английской духовной риторике конца XVI – начала XVII века.

Яркий и многоцветный материальный мир, воспетый Донном в начале его пути, подернулся пеленой тьмы, обесцветился, погас; на смену ему пришли горькие пейзажи поздних его произведений. Ощущение жизни, радость земного существования превратились в скорбь мученика, влекущегося по смертной юдоли. Так Донн оплатил трагедию ухода от гуманизма, трагедию конвертизма, как говорили в XVII веке, – смену веры, переход из лагеря передовых людей в тот лагерь, для которого религиозные концепции позднего средневековья остались опорой в борьбе за обреченное дело феодально-католической и в целом церковной реакции в Европе.

Разумеется, как и у всех ренессансных поэтов, в центре внимания молодого Донна были человек и его чувства. Если учесть, что он выступил в те годы, когда признанным классиком молодой английской поэзии уже стал Э. Спенсер, то нельзя не увлечься оригинальностью и смелостью молодого поэта. Он уже тогда пришел к вполне самостоятельному пониманию поэтического мастерства. Стихи Донна ввели в английскую любовную лирику конца века совершенно новые, оригинальные образы и понятия, резко отличавшиеся от поэтического языка эвфуистов и утонченности Спенсера и Сиднея.

Правда, в изображении любимых Донн подчас не обходится без условных снегов, роз и ювелирных сравнений, напоминающих о стиле традиционной ренессансной любовной поэзии. Но это – реликты, дань молодого поэта моде. Он быстро находит свой стиль изображения, точный и откровенный, искренний, поражающий своей эмоциональностью в описании любовных мук, ожиданий, томлений и, наконец, блаженства, которым награждают поэта его подруги.

Мир любовных радостей был описан Донном с большим стихотворным мастерством.

1. »История английской литературы», т. I, вып. 2, Изд. АН СССР, М.-Л. 1945, стр. 166. [↩]