Томас Уайетт. Песни и сонеты / Перевод с английского Г. Кружкова

До 2005 года поэтические тексты сэра Томаса Уайетта, дипломата и придворного Генриха VIII, были известны русскому читателю выборочно. Наибольшую известность получил один из первых сонетов этого поэта-петраркиста, где прекрасная дама предстала в образе лани — над ним работали В. Рогов и Г. Русаков. Т. Уайетт принципиально трансформировал основной мотив Петрарки, у которого белоснежная лань символизировала связь земного с небесным и совершенным. Лань Уайетта возникла в метафоре королевской охоты, невозможной у Петрарки. При этом поэт сопроводил ее куртуазным поклоном в сторону земного владыки — Генриха VIII.

Г. Кружков, ставший третьим переводчиком этого сонета, оставил лань белоснежной, очевидно, находясь под большим впечатлением от перевода Петрарки В. Ивановым, нежели от английского текста. Что это — настораживающая неточность или фактическая ошибка?

Книга, выпущенная Г. Кружковым в серии «Триумфы», открывается переводом рондо Уайетта, построенном на топосе любовного плена — одной из самых устойчивых метафор, регулирующих отношения влюбленного поэта и прекрасной дамы в традиции петраркизма. Стихотворение начинается с любовной «атаки»: поэт, хотя и не уверенный в успехе предприятия, посылает в наступление «жаркие вздохи», возлагая на них надежду растопить лед в сердце возлюбленной. Обычный оксюморон (любимый троп Петрарки): лед в сердце возлюбленной противопоставлен горячим вздохам влюбленного поэта. Размышление Уайетта воплощает модель неоплатонизма с его сопоставлением земного и небесного планов — земной молитвы лирического героя, звучащей пронзительно и горячо, устремленной к небесам, на милость которых он уповает. Небеса — воплощение некой идеальной субстанции — призваны избавить героя от мук любви, ибо даже, «стрела жалости», оказалась неспособной пронзить надежно защищенное сердце прекрасной дамы.

В первых пяти стихах рондо Уайетт выступает как переводчик 153-го сонета «На жизнь донны Лауры». Англичанин не отступает ни на шаг от итальянского подлинника, вплоть до использования одних и тех же слов. Так, «burning sighs» — это «caldi sospiri» Петрарки, «frozen heart» — «freddo core», «break the ice» — «rompete il ghiaccho», «pity» — «pieta», «mortal prayer» — «prego mortale», «in heaven» — «al ciel», «death or mercy» — «morte or merce». Очень важным для Уайетта оказывается и соотношение двух слов подлинника — «mercy» и «pity». Оба обозначают разные оттенки жалости и неизменно уводят к «pieta» Петрарки, лирический герой которого во многих сонетах просит милосердия. Смерть и милосердие диалектически противопоставлены, равновелики, могли бы быть написаны, как это позднее сделает Ф. Сидни, с прописной буквы.

Как же поступить русскому переводчику, какими языковыми средствами передать риторику любовного переживания?

О вздохи жаркие, летите к ней,

Прожгите эту грудь, что холодней

Полярных льдов и тверже, чем скала, —

Иная не проймет ее стрела.

Прошу и заклинаю вас: скорей

Изыдьте, вздохи, из груди моей!

Г. Кружков не только не сохраняет риторический замысел Уайетта, но и намеренно упрощает сложный рисунок петраркистской мысли. «Стрела жалости» становится просто стрелой, мысль о милосердии вообще убрана из текста.