Китайская поэзия в переводе, или Размолвка ученого с поэтом

Толчком к написанию этой статьи послужили несколько строк воспоминаний М. Гаспарова о Сергее Павловиче Боброве в его книге «Записи и выписки». Там, в частности, сказано: «Но больше всего он гордился стихотворным переложением Сы Кун-ту, «Поэмы о поэте», двенадцатиcтишия с заглавием «Могучий хаос», «Пресная пустота», «Погруженная сосредоточенность», «И омыто и выплавлено», «Горестное рвется» и т. д.». Далее М. Гаспаров цитирует С. Боброва: «Пришел однажды Аксенов, говорит: Бобров, я принес вам китайского Хлебникова! — и кладет на стол тысячестраничный том, диссертацию В. М. Алексеева». Гаспаров поясняет: «Там (то есть в книге В. Алексеева «Китайская поэма о поэте». — И. С.) был подстрочный перевод с комментариями буквально к каждому слову. В 1932 году Бобров сделал из этого поэтический перевод, сжатый, темный и выразительный». И опять цитата из рассказа Боброва: «Пошел в «Интернациональную литературу», там работал Эми Сяо, помните, такой полпред революционной китайской литературы, стихи про Ленина и прочее. Показываю ему, и вот это дважды закрытое майоликовое лицо (китаец плюс коммунист) раздвигается улыбкой, и он говорит тонким голосом на всю редакцию: «То-ва-ли-си, вот настоящие китайские стихи!» После этого Бобров послал свой перевод Алексееву, тот отозвался об Эми Сяо «профессиональный импотент», но перевод одобрил. Напечатать его удалось только в 1969 году в «Народах Азии и Африки» стараниями С. Ю. Неклюдова»¹.

Вовсе не все рассказанное С. Бобровым было именно так, а не иначе: память подводила Боброва и в других случаях, что явствует хотя бы из иных, «не китайских», сюжетов гаспаровского мемуара. Но для нас важно не это. Сохранившаяся почти полностью переписка Боброва и Алексеева позволяет не только восстановить этапы их заочного знакомства и эпистолярные отношения, но и разглядеть нечто, представляющее не только биографический интерес, более существенное, чем непростые отношения этих столь не похожих друг на друга людей: проблемы поэтического перевода применительно к далеким друг от друга поэтическим традициям; меру понимания иноязычного поэтического мира — и все это в контексте времени, наложившего на участников переписки и на ее, казалось бы, «вневременную» сквозную тему — старую китайскую поэзию — свою нестираемую печать.

В фокусе нашего рассказа оказываются несколько персонажей. Во-первых, разумеется, С. Бобров и В. Алексеев, из которых первый, пожалуй, более своего адресата известен читателям «Вопросов литературы». Затем — Сыкун Ту, китайский поэт и поэтолог, и его поэтическое сочинение «Ши пинь» — «Категории стихотворений»,- исследованное и переведенное В. Алексеевым². Наконец, китайская классическая поэзия как объект интереса — с разными ресурсами, с разных точек зрения и с разными целями — и Сыкун Ту, и В. Алексеева, и С. Боброва. Скажем несколько предваряющих слов о наших главных героях.

Сергей Павлович Бобров (1889-1971) — поэт, критик, литературовед, переводчик, один из родоначальников современного стиховедения. Близкий знакомец В. Брюсова, Андрея Белого, соратник Н. Асеева и Б. Пастернака по участию в литературных группах «Лирика» (1913-1914) и «Центрифуга» (1914-1917).

В 10-30-х годах много работал в области перевода. Перевел «Сказки Перро», трагедию Вольтера «Магомет», «Красное и черное» Стендаля, «Дом, где разбиваются сердца» Бернарда Шоу, стихотворения Рембо, Корбьера, Верлена, Верхарна, Шелли, Лорки и Элюара, пересказал «Песнь о Роланде».

С 1934 года находился в ссылке под Кокчетавом, а его семье помогал, чем мог, Борис Пастернак. В 1939 году возвратился в Москву.

Василий Михайлович Алексеев (1881-1951) — крупнейший китаевед ХХ столетия, исследователь и переводчик классической китайской словесности, последний мирового уровня ученый-универсал, писавший о китайской культуре во всем ее многообразии. Окончил Санкт-Петербургский университет, совершенствовал свои знания в Европе (слушал лекции Э. Шаванна в Коллеж де Франс) и Китае. Хотя в 1929 году и был избран академиком, вплоть до своей смерти подвергался яростной критике за якобы приверженность «старому Китаю» в ущерб Китаю «новому». После выхода в 1937 году на французском языке книги «Китайская литература. Шесть лекций в Коллеж дэ Франс и Музее Гимэ» и появления в связи с этим в «Правде» статьи «Лжеученый в звании советского академика» ждал ареста, однако чудом уцелел. Были уничтожены его лучшие ученики Н. Невский и Ю. Щуцкий, другие оказались в лагерях, третьи умерли от голода в блокаду. В 1949 году — новая волна проработок и обвинения в космополитизме, возвеличивании западной науки и пр.

Таков бегло набросанный жизненный фон, на котором завязался эпистолярный сюжет, — этот фон, как станет ясно из дальнейшего, не мог не влиять на, пусть не явные, обертоны переписки.

В нашем распоряжении восемь писем С. Боброва к В. Алексееву и четыре письма В. Алексеева к С. Боброву. Первые находятся в фонде В. Алексеева в Санкт-Петербургском филиале Архива Российской академии наук (ПФ АРАН. Ф. 820. Оп. 3), вторые, представляющие собой машинописные копии оригиналов, хранящихся, вероятно, в фонде С. Боброва в РГАЛИ, — в семейном архиве дочери В. Алексеева М. Баньковской, которой выражаю сердечную признательность за предоставленную возможность опубликовать нижеследующие письма.

Начало переписке положило письмо С. Боброва.

1

С. БОБРОВ — В. АЛЕКСЕЕВУ

2 мая 1932

Глубокоуважаемый Василий Михайлович!

Разрешите обратиться к Вам с письмом по вопросам, близким китайской поэзии, которую я узнал из Ваших переводов и которая стала мне очень дорога. Еще в 1916-м, как только вышла Ваша книга переводов из Сыкун Ту, мне привез ее один приятель, и мы с ним были поражены замечательной силой китайского лирика-затворника, высотой его бурной и иной раз статуарной энергии, почти непостижимой лапидарностью и потрясающим проникновением в столь тонкие оттенки бытия в природе, что это кажется магией, осветляющим душу волшебством. Вся сила этого пленительного и умилительного волшебства в страшной героической простоте их секрета — в нем нет ничего, кроме чистой и высокой души. Мы тогда очень увлекались футуризмом и — уж не знаю, поверите ли, — мы находили многие точки соприкосновения между нашим изогнутым лаконизмом и суровым величием Сыкун Ту. А потом эта книга исчезла из моего поля зрения, события заслонили все, я ушел из литературы, не стерпев обид нашей бессердой эпохи, — и надолго, — занявшись экономической статистикой. А недавно совершенно случайно — в результате того, что надо было куда-нибудь вечером зайти, я наткнулся опять на вашу книгу, которую, кстати сказать, ведь почти невозможно найти. Читаю и перечитываю ее — и теперь нередко те ваши пояснения, которые когда-то (16 лет тому назад) казались мне многословными, представляются огорчительно краткими. Какою-то особенной радостью дарит эта поэзия, которая врезается нежной силой в землю-мать, как заступ на рассвете, на утренних лучах начинающегося трудового дня. Но это ведь не все еще. Мое любование Сыкуном привело к тому, что я нечаянно (в трамвае на обрывке) написал одно подражание ему, потом другое и, наконец, в отчаянном удивлении им, переложил стихами все 24 станса. Мне хочется вам послать их — не удивляйтесь. Прочел еще Ваши переводы Ли Тай По³ в «Востоке»⁴(1923) и очень хотел бы узнать — Вы как будто имели намерение издать поэму Ли Бо в том же виде, как это сделано Вами для «изучившего неправду мудреца». Это было бы замечательно. Грустно, что не знаю языка, и в мои годы (42) вряд ли можно надеяться его выучить. Переводы стихотворные китайцев я знаю Шуцкого⁵, Гумилева⁶, Маркова⁷ и Колтоновского (в книге Грубе, 1912⁸). Колтоновский — просто глупый пачкун, возбуждающий если и не Сальериевское отвращение, то искренний хохот, Марков крайне бесцветен. Гумилев, мне кажется, охолодил китайцев до крайности, анакреонтизация их — элемент чуждый. Переводы Шуцкого, конечно, лучше других, но дух этой силищи воздушной как-то испарился в его изложении. Читая Шуцкого, можно нечаянно не заметить, что это переводы великих поэтов. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Конечно, дословный перевод, да еще и с комментариями, вообще дает больше, я это давно еще в юности заметил, обнаружив, что лучшие переводы Данта — прозаические. Сам я — пытался передать этот дух. На днях пошлю Вам это. Напишу при посылке несколько слов о том, как я это пытался сделать.

Примите искреннюю благодарность за Вашу изумительную книгу и уверения в моем глубоком почтении.

С. Бобров.

2

С. БОБРОВ — В. АЛЕКСЕЕВУ

Москва, Б. Николо-Песковская, 5, 9, 11 июня 1932

Глубокоуважаемый Василий Михайлович!

Итак, все же решился — и посылаю Вам мои переложения из Сыкун Ту, несмотря на все понимаемые мной их недостатки. Здесь произошло со мной маленькое чудо, которое несколько окрылило меня. В Москве нашелся человек, отзыв которого меня очень задел. Это китайский поэт Сяо[1]⁹. Пролетарский поэт, человек со вполне определенными взглядами на вещи. По-русски он говорит хорошо и знает русских поэтов (не всех, конечно, Тютчева, например, не читал). Во-первых, он мне прочел несколько стансов, и я впервые услыхал, как это звучит. Затем — хладный разговор, зачем-де Вы брались за Сыкун Ту, это старина, которой не стоит трогать и т.д., я, понятное дело, отвечал, что, дескать, читаем же мы Овидия и пр. Затем попросил показать мои переложения. Тут-то и началось странное чудо. Его холодный скупо-злобноватый официальный тон исчез. На втором стансе стал улыбаться, дальше — смеяться, махать руками, вообще, проявлять человеческие чувства. Признался с открытой улыбкой, что сам когда-то очень увлекался, что это стих- «легкий, легкий, точно летит, поднимает». Сказал, между прочим, что это труднее по языку, чем Шицзин¹⁰, то есть (сколько я понял) язык еще более архаизован¹¹. Очень меня хвалил. Ушел я от него под впечатлением, что я то ухватил в Сыкун Ту, и что-то серьезное, если это может расшевелить даже китайца. Указал ряд неточностей, но мне показалось, однако, что он искал преимущественно дословности. Сказал тут же, что ему не все тонкости русского языка ясны, что, конечно, оценку перевода для него затрудняет. Удивлялся, как я решался браться за некоторые философические стансы. С удивлением сличал мои стихи с Вашими дословными переложениями, стремясь выяснить, как я этот «даотический Элемент»¹² вытащил. Ну, тут уж ничего не скажешь, кроме низкого поклона Вам за ваши замечательные примечания, которые, на мой взгляд, при внимательном чтении дают прямо-таки энциклопедию китайской лирики. Потом тончайшие, проникновенные комментарии Яна¹³. Лишь в большой постепенности, одолевая книгу, входишь в этот странный мир китайской мысли — огромный, массивный и тончайше-извилистый. Однако поэзия Сыкуна и вровень с этим — но и выше, как чистая поэзия со всей ее элегичностью, тонкостью. Необыкновенные трудности встречаешь в философских стансах, пейзажные, конечно, много легче. И самые отчаянные трудности не в тонкости, а в этой никак не понятной оратории магических сил-озарений, которыми у Сыкун Ту снабжается поэт со всеми его даотическими полетами. Читал Тао Те Кинг¹⁴, но Вы, кажется, не очень-то жалуете перевод Конисси¹⁵. Оттуда сразу не много-то почерпнешь. Дао отрицательное легче понять, чем Дао действенное, что и составляет неизмеримые трудности. Некоторые вещи вышли у меня сухо, из-за старания приблизиться к подлиннику. Вольные подражания легче, но что они передают — вероятно, не больше, чем мое впечатление от Сыкун Ту, не больше. Моя страсть к нежному, трогательному уводила меня от подлинника, хотя получалось живей. Прилагаю один станс в двух видах — в тетрадке фантазий первые попытки перевести XII станс. Тетрадка фантазий — это уже откровенные подражания, нередко вызванные комментариями, где есть поразительные самоцветы. А в иных случаях — это размышления о судьбе личной Сыкун Ту. Иногда же — попытки рисовать пейзаж китайским лапидарным отточенным стилем (мне представляется теперь иногда, что я иной раз вижу, как китайскому лирику пейзаж виделся). Иногда жаль какой-либо подробности, ее тащишь в фантазии. Вы бы сделали для меня очень много, если бы не отказались всю эту нежнейшую чепуху прочесть — плод моей нежности к китайцам, которыми Вы меня сладчайше отравили, — и сообщили бы мне. Разумеется, я бы пошел на все исправления, которые Вы нашли бы нужными, — если, конечно, вообще возможно исправить.

Читал в «Востоке» Ваши переводы из Ли Бо¹⁶. Замечательно — но: примечаний МАЛО (выделено автором письма. — И. С.). Вот если бы их было столько, сколько у Сыкуна. Попробовал бы Ли Бо обязательно, если бы было побольше примечаний. Но с Сыкуном я сжился, Ли Бо мне еще не очень понятен. Говорил мне Сяо, что Ду Фу¹⁷ еще замечательный автор, но я, кажется, ничего не читал. Вообще — сейчас у меня на китайцев жадность, все бы над ними сидел. Поразительно все же, как такой колоссальный поэтический мир остался совершенно нам неизвестным. Может быть, я увлекаюсь, но у кого из европейцев найти хотя бы подобие этого подхода к ландшафту. Субъективизм европейца — просто баловство по сравнению с разработаннейшей, объективнейшей системой китайского субъективизма — субъективизма вчувствования, познания вживанием, своеобразного медитативного понятия мира. Европеец заваливает нас громадными трагедиями, которые сами по себе красноречивы, а ведь здесь — наряду с изумительной бедностью средств, непостижимая высь поэтического достижения, прямого, непосредственного. Поразительна — и отвратительна — глухота европейцев к этому, а уж особенно наша русская, к своим же соседям. Ведь немного людей знают Вашу книгу, а прочитавшие ее от начала до конца — сколько их, десятки, наверно. Обидно и преглупо. Разумеется, я не о синологах говорю, а о людях, которые любят поэзию,- и вот живут, не зная об этих потрясающих богатствах.

Мне бы очень хотелось сделать это как следует — большое бы Вы дело сделали, если бы мне помогли в этом. Хотелось бы и других авторов попробовать, того же Ли Бо, особенно поэму его.

Кончаю свое бесконечное письмо, не осердитесь за болтливость. Очень бы Вас просил об отзыве, хоть и понимаю, что для этого Вам должно урвать время, а его теперь у всех нас — немного.

Примите уверения в моем глубочайшем почтении.

С. П. Бобров.

3

В. АЛЕКСЕЕВ — С. БОБРОВУ

12 июня 1932

Многоуважаемый Сергей Павлович!

Очень рад Вашему прекрасному письму и благодарен, тем более, что оно совпало с публичным поношением, которым угостил меня на днях один из моих учеников (Завед. Азиатским Музеем — где я был всего лишь уч. хранителем — т. Скачков¹⁸), доказывавший, что в этой своей книге («Поэма о поэте») я «негодно протаскивал царистское самодержавие». Я рад, что моя книга не стареет. Очень жаль, что подготовленное мною с великой (поверьте) заботой второе ее издание (первое в складе Ак. Наук — уже не поступает в продажу) не удается, и все листочки-заметки услужливыми учениками будут также «негодно» употреблены. История когда-нибудь рассудит меня с уничтожителями. Возможно, что, в конце концов, достанется мне же. Tant pis¹⁹, как говорят французы.

Ваше письмо сохраню среди немногих, весьма подобных ему, полученных мною в разное время. Если удастся когда-нибудь написать мемуары, я бы изобразил, как за понимание Сыкуна пришлось бороться и в Китае, и особенно здесь… Впрочем, теперь мне заниматься поэтами некогда: пишу учебники и все то, что мне задается б.

1. Гаспаров М. Л. Записи и выписки. М.: НЛО, 2000. С. 392.[↩]
2. Алексеев В. М. Китайская поэма о поэте. Стансы Сыкун Ту(837—908). Перевод и исследование (с приложением китайских текстов). Пг., 1916 (переизд.: М.: Восточная литература, 2008.)[↩]
3. Ли Тай Бо (правильно: Ли Тайбо) — литературное имя поэта Ли Бо (701—762).[↩]
4. »Восток» — издававшийся издательством «Всемирная литература» с 1922 по 1925 год «Журнал литературы, науки и искусства»,
   всего вышло пять книг. В кн. II за 1923 год (с. 31—40) опубликовано:
   Ли Бо. Древнее / Пер. с китайского В. Алексеева. Вступ. заметка и
   примеч. В. А.[↩]
5. Ю. К. Щуцкий (1897—1938) — китаевед, ученик В. Алексеева,
   его переводы старинной китайской поэзии опубликованы: Антоло
   гия китайской лирики. VII—IХ вв. по Р. Хр. / Перевод Ю. К. Щуцко
   го, редакция, вводные обобщения и предисловие В. М. Алексеева.
   М.—Пб., 1923 (переизд.: Дальнее эхо. Антология китайской лирики
   (VII—IХ вв.) / В переводах Ю. К. Щуцкого. СПб.: Петербургское во
   стоковедение, 2000).[↩]
6. Н. С. Гумилев (1886—1921) — поэт, переводчик. Издательство
   «Гиперборей» выпустило сборник: Гумилев Н. Фарфоровый павиль
   он. Китайские стихи. СПб., 1918.[↩]
7. В. Марков — переводчик вместе с В. Егорьевым сборника «Сви
   рель Китая» (СПб., 1914).[↩]
8. Имеется в виду книга: Грубе В. Духовная культура Китая. Ли
   тература, религия, культура / Пер. с нем. П. О. Эфрусси. СПб., 1912,
   в которой китайские стихотворения даны в переводе поэта А. Колто
   новского (1862 — после 1934).[↩]
9. Имеется в виду Сяо Сань (1896—1983), наст. имя Сяо Цзычжан,
   псевд. Айми Сяо (Эми Сяо) — революционер, публицист, литератур
   ный критик. В 1923 году перевел на китайский язык «Интернацио
   нал». Жил в СССР, учился в Коммунистическом университете тру
   дящихся Востока.[↩]
10. »Шицзин» — «Канон, или Книга песен» — один из главных памятников китайской традиции, составленный, по преданию, Конфуцием (VI—V века до н. э.), — сборник поэтических произведений от
    храмовых од и гимнов до народных песен.[↩]
11. Скорее всего, С. Бобров не понял Эми Сяо, ибо тот всетаки не
    мог не знать, что Сыкун Ту писал самое малое на 15 веков позже вре
    мени канонизации «Шицзина» и язык его поэмы уж никак не архаич
    нее языка этого памятника. Другое дело, что понимать стансы Сыкун
    Ту порой сложнее, чем многие стихотворения «Шицзина», представ
    ляющие собой незатейливую народную поэзию.[↩]
12. Речь идет об одном из главных понятий китайской мудрости — Дао (букв. Путь). В исследовании В. Алексеева выяснению значения
    этого понятия для Сыкун Ту отведено важнейшее место, так что «вы
    таскивать» «даотический Элемент» не было никакой нужды.[↩]
13. Имеется в виду один из классических комментариев на «Ши
    пинь» Сыкун Ту, принадлежащий Ян Тинчжи, жившему при динас
    тии Цин (ХVII—ХХ века), точные даты жизни неизвестны. Обильно
    цитируется и нередко оспаривается в исследовании В. Алексеева.[↩]
14. Тао Те Кинг (правильно: Дао дэ цзин) — «Канон (Книга) о дао и дэ» — главный памятник одного из учений китайской традиции — даосизма.[↩]
15. Конисси Масутаро (1862—1940) — японец, воспитанник Российской духовной академии в Токио, принял христианское имя Даниил (Петрович). Впервые перевел на русский язык Дао дэ цзин.
    Книга вышла в 1894 году под ред. Л. Толстого.[↩]
16. Если С. Бобров не просто повторяется (см. письмо 1), то, вероятно, он имеет в виду публикацию в кн. V «Востока» (1925): Ли Бо. Из четверостиший/. Пер. с китайского В. М. Алексеева.[↩]
17. Ду Фу (712—770) — поэт, друг Ли Бо.[↩]
18. В этой фразе содержится неточность: директором Азиатского
    музея с 1916 по 1930 год, когда он был преобразован в Институт вос
    токоведения, состоял акад. С. Ольденбург; «т. Скачков» (вероятнее
    всего, имеется в виду П. Скачков, ученик В. Алексеева), стало быть,
    36
    никак «заведующим» быть не мог, тем более что и Азиатского музея
    в 1932 году уже не существовало; он был с 1930 года научным сотруд
    ником ИВ, где В. Алексеев заведовал Китайским кабинетом. Но
    именно в 1932 году П. Скачков в числе прочих выступил автором до
    носительской статьи против Алексеева в журнале «Проблемы марк
    сизма» (№ 3), так что слова «негодно протаскивал царистское само
    державие» ему вполне пристали.[↩]
19. Tant pis (франц.) — ничего не поделаешь.[↩]