Джеймс Ш а п и р о. Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599 / Перевод с англ., послесл. переводчика Е. Луценко; отв. ред. Ю. Фридштейн. М.: Центр книги Рудомино, 2022. 426 с.

С момента выхода в свет книги Джеймса Шапиро (Shapiro) «1599, A Year in the Life of William Shakespeare» (2005) — и до ее полного перевода¹ прошло почти 20 лет. За это время книга вполне могла бы устареть, снесенная потоком шекспировской индустрии. Нет, напротив, она приобрела славу, широкую настолько, насколько слава в наше время может сопутствовать интеллектуальному бестселлеру. Интеллектуальному, а не сенсационному из таинственной или скандальной стороны жизни великого человека.

У Шапиро есть книга и об этом — «Contested Will» (2010). Она тоже стала бестселлером у читателей, ожидающих определенности относительно авторства, провоцируя раздражение у антистрэтфордианцев, так как до разговора с ними снизошел видный шекспировед (чего якобы они давно ждали) и сразился на их поле, побеждая за явным преимуществом. Знаток документальной истории не отмахнулся от биографических фантазий, а продемонстрировал антистрэтфордианское предприятие как изначально построенное на вымысле, а то и на прямых подтасовках.

Это предисловие к разговору о книге «1599…» важно для того, чтобы понять метод Шапиро, принесший ему столь большой успех, что сделал его едва ли не самым заметным и привлекающим к себе внимание современным шекспироведом. «Оспоренное завещание» было только побочным применением метода, обретенного в книге «1599…» и продолженного в книге о еще одном шекспировском годе — «Год Лира. 1606» (2015).

«1599…» Шапиро начинает с посылки, что к Шекспиру лишь недавно перестали относиться как к поэту вне своего времени, «как если бы он был с другой планеты» (с. 7), а значит, и не требующему погружения в его время.

«Вне времени», конечно, с одной стороны, — это преувеличение: все-таки без внимания к эпохе, ее людям и событиям в разговоре о Шекспире не обходились, а с другой — преуменьшение, поскольку не только в отношении Шекспира, но и в отношении любого писателя литературовед чаще всего широкой кистью набрасывает историческое полотно. Самый общий фон, на котором фигуры плохо закреплены, и масштаб временной точности определяется годами, а порой и десятилетиями. Шапиро предлагает другой масштаб, что понятно уже из названия его книг, — «один год из жизни Уильяма Шекспира».

Для этого требуется другая мера исторической осведомленности. Шапиро признается, что, задумав книгу, он понял, насколько многого не знал или знал приблизительно. Так что пришлось наверстывать. В предисловии автор перечисляет то, во что предстояло погрузиться, чтобы владеть материалом, «доподлинно известным» (с. 21), чтобы не просто помнить, что война в Ирландии, поход туда графа Эссекса — ключевое событие 1599 года, но разложить его по точным датам, в которые сталкиваются люди, завязываются события и к которым отсылают различимые только при этом уровне знания шекспировские аллюзии в хронике «Генрих V» и трагедии «Юлий Цезарь», главных пьесах этого года. Значимыми оказываются любые документы, относящиеся не к истории вообще, а к мельчайшим составляющим исторических событий, к поступкам и их мотивировкам. А в отношении Шекспира в этот фон вписываются постройка «Глобуса», воровское использование шекспировского имени якобы автора «Страстного Пилигрима» — свидетельство его репутации как рыночного бренда, и только на этом фоне может быть оценена мера актуальности его пьес.

Почему зрительный зал, скорее всего, взрывом смеха должен был отозваться на вопрос, открывающий «Юлия Цезаря»: «Разве нынче праздник?» Потому что в числах и праздниках царила неразбериха, поскольку не привыкли еще к григорианскому календарю, сменившему юлианский, введенный некогда Юлием Цезарем. То есть ситуация на сцене была аналогичной той, что переживали зрители в зале. Малая зацепка? Но соединяющая эпохи и погружающая в собственную.

И почему на профессию первого же из праздных не ко времени ремесленников должен был живо отозваться зал? Из толпы на сцене выступил плотник, но, скорее всего, и среди зрителей их находилось немало — строителей «Глобуса», еще пахнувшего свежим лесом, на открытие которого, видимо, и был написан «Юлий Цезарь».

У книги предсказуемо четырехглавая композиция — по числу (и по названию) времен года. «Зима» — его начало (правда, в елизаветинской Англии год начинался весной — 25 марта) и первая глава. В январе умирает великий поэт Эдмунд Спенсер, прежде служивший в Ирландии и прибывший, чтобы привлечь внимание к бедственному для англичан положению дел. Спенсер будет похоронен вблизи могилы победоносного и в отношении Ирландии Генриха V, пьесой о котором именно теперь Шекспир венчает вторую тетралогию своих хроник. Рядом покоятся тот, кто воплотил рыцарственность, и тот, кто ее воспел.

Такова историческая увертюра шекспировского года.

«Весна» — начало ирландской кампании и постановка «Генриха V», еще не в «Глобусе», отсылки к которому и к Ирландии будут включены в Прологи и Эпилог. В самом же тексте хроники, как никогда (и ни у кого) прежде, новый животрепещущий вопрос — о нации, источнике смеха, когда английские слова коверкает французская принцесса, и трагического ожидания, когда яростно, коверкая звуки, шепелявит ирландец Мэкморрис: «What ish my nation? Who talks of my nation?» (III, 3). Кто здесь говорит о моей нации? Вслед новой идее в шекспировском творчестве протягивается сюжетная нить: от «Венецианского купца» через «Генриха V» к «Отелло». Комедия — хроника — трагедия, и во всех — выдвинувшийся в центр сюжета новый для времени — национальный вопрос. Да, и его впервые поставил Шекспир.

«Летом» ожидание победного торжества, как и параллель между королем Генрихом и возглавившим новую кампанию графом Эссексом (с ним отправился и патрон Шекспира граф Саутгемптон), оборачиваются обманом. В августе умирает лорд Берли, сорок лет направлявший Елизавету по жизни рукой опытного политика. Здесь, а не четырьмя годами позже со смертью самой Елизаветы, завершается елизаветинская эпоха.

О завершении эпохи — в последней главе «Осень». В Ирландии Эссекс один на один встречается с главой повстанцев Тироном. Результат — подписание условий мира. Мира не победоносного, а вынужденного и унизительного для англичан. Понимая, какое впечатление мир произведет на королеву, Эссекс бросает армию и с кучкой близких сторонников отплывает в Англию. Ранним утром 28 сентября, не смыв грязь с сапог, он врывается в спальню королевы. В свои шестьдесят семь лет она несколько часов посвящает восстановлению былой красоты и драматически не готова принять бывшего фаворита. Но с чем он прибыл? Шапиро видит свидетельство об их тогдашней встрече в сонете самого Эссекса. Кто тогда не писал сонетов? В числе косвенных источников информации и «Гамлет» — сцена в покоях королевы, куда ворвался знающий теперь тайну смерти отца принц.

В первый момент Елизавета потрясена, напугана — не грозит ли ей опасность, переворот, а то и гибель? Несколько часов понадобились, чтобы понять ситуацию, прийти в себя и привести себя в порядок. В 11 часов она приняла Эссекса, холодно отдала ему приказ ждать дальнейших распоряжений. Это конец: унижен не бывший фаворит, а тот, кто был героем эпохи, воплощением ее рыцарственности. А теперь эпоха закончилась, и, как сказано в русском переводе, «рыцарская культура утратила всяческую значимость» (с. 294). В оригинале решительнее и проще: рыцарственность умерла (chivalry was dead).

Со смертью рыцарства на сцену выходят новые герои. Почти в те же дни собрание именитых лондонских купцов составляет начальный капитал в 30 тысяч фунтов для создания Ост-Индской компании. Скоро она станет государством в государстве, а Англию превратит в Британскую империю. Умерла рыцарственность — родилась империя.

И был написан «Гамлет»…

Шапиро работает приемом документального монтажа, сближая разноположенные события. И в этом столкновении возникает событие творческое — пьеса, стихотворение. Реконструирована прагматика — вся совокупность внешних факторов, когда произведение звучит как реплика, произнесенная и возможная только в этих обстоятельствах и в этот момент.

Сам по себе монтажный прием отнюдь не новинка для русского литературоведения. Его с блеском демонстрировал Натан Эйдельман в биографиях декабристов, особенно памятно в биографии Лунина (ЖЗЛ, 1970), и в пушкинских исследованиях. Что касается опыта Шапиро, то он востребован в шекспироведении (важен он был и для меня в работе над шекспировской биографией; ЖЗЛ, 2013).

Книга Шапиро в 2005 году явилась на уже ниспадающей волне увлечения новым историцизмом (new historicism), когда стали вполне очевидны издержки этого сенсационного метода, но и его преимущества в освоении неожиданного документального материала². Шапиро усвоил урок и избежал его крайностей.

Так приближает ли данная книга к Шекспиру, предлагает ли ключ к его поэтике, что сейчас было бы особенно важно? Можно сказать так: поэтика — это не то, чем занимается Шапиро, хотя тонкость понимания текста ему свойственна. Достаточно сослаться на его книгу, предшествующую монтажному методу, — «Драматурги-соперники. Марло, Джонсон, Шекспир» («Rival Playwrights», 1991). Три ключевые фигуры эпохи, взятые в связи их взаимных отношений и откликов, различия и сходства их манеры.

Книга «1599…» как будто бы о другом — о прагматике, но понимаемой и выстраиваемой с таким мастерством, что художественному тексту некуда деться в тесно реконструированном контексте сопутствующих обстоятельств. Все сделано для понимания — осталось прочитать. Это поэтика культуры, которая не отвлекает и не заслоняет текст, но предполагает как следующий шаг его поэтику.

Книга, написанная с такой целью, не нуждается для признания своей основательности в подпорках модных терминов и бесконечной россыпи украшающих сносок. Использован огромный материал и дан описанием в «Библиографическом комментарии» по тематическим разделам (с. 365–409). Стиль книги и способ описания источников заявляют установку на более широкого, чем академического читателя. Написанная легко, книга Шапиро и переведена в расчете на читателя. Правда, следовало бы подумать и о более приемлемом для читателя шрифте: номера страниц в их булавочном формате совсем неразличимы.

Не поэтика, а книга о годе из жизни драматурга и поэта, но в ней так точно и нерасторжимо соотнесены жизненные и исторические факты, она так неумолимо подводит к фактам литературным, что читается как глава насущной творческой биографии Уильяма Шекспира из Стрэтфорда-на-Эйвоне. Только такая биография — а не та, где творчество ютится на полях биографического повествования, — и могла бы быть ответом антистрэтфордианцам…

1. Ранее появилась журнальная публикация Пролога («Иностранная литература», 2014, № 5).[↩]
2. См. подробнее: [Шайтанов 2002].[↩]